Сова и хлеб

– Я жду рассказа, – поторопил он, кажется из вежливости.

– Я… летом я был в Палестине. В Иерусалиме.

– А я так там и не побывал, – мрачно сказал Рамзи. – Хотя много лет хочу. И как там?

– Прекрасно. – Для того, чтобы рассказывать про сердце мира, которое действительно находится в Иерусалиме, я был слишком трезв. Да и определенную неловкость после долгой разлуки все-таки испытывал, хотя в двадцать лет вывалил бы все это легко и с гордостью. – Там… все по-настоящему. Ну так вот. Я приобрел на арабском рынке одну вещицу… Египетскую статуэтку.

– Я даже готов поверить, что это не позднейшая арабская подделка, – лениво заметил Рамзи, – хотя, видит Бог, ты не слишком хорошо разбираешься в египетском искусстве. Но арабы разворовали столько гробниц и храмов, что считать такую покупку уникальной странно. Ты можешь, конечно, рассказать про величайшие шедевры, приобретенные археологами в таких же обстоятельствах. Но это были археологи, вот в чем разница.

Я уже говорил, что раньше на этого человека совершенно невозможно было обидеться. Но, кажется, он все-таки изменился.

– Мне продолжать?

– Продолжай, конечно, – он улыбнулся, и мне перестало хотеться его убить.

– Я не археолог, конечно, но про эту статуэтку мне ничего толкового сказать не смог ни старик Роулинсон, ни мистер Сэмюэль Бёрч. Оба утверждают, что она, безусловно, подлинная, но датировать или прочитать надпись на ней ни у одного не получилось. Пока я оставил ее Бёрчу, он обещал с кем-то еще посоветоваться…

– А какая она из себя? Я, конечно, не претендую на лавры Роулинсона, но кое-что в этом понимаю.

– Это бронзовый ибис, дюймов пяти размером. – Я задумался. Нет, помнил-то я его прекрасно, ибис стоял перед глазами как живой. Но кто знает, какие его черты могут важны для узнавания?

– Роулинсон сказал, что это бог Тот или статуэтка человеческой души.

– Картрайт, – заметил Рамзи, – это даже ты мог бы определить, если бы слушал лекции по древней истории вместо того чтобы писать стихи своим девушкам. Что-нибудь выдающееся в твоем ибисе есть?

– Да нет, наверное. Хохолок на голове, я такого в музее не видел. Постамент из зеленого камня.

Рамзи вдруг подавился, забрызгав пивом весь стол. Он долго кашлял и пытался отдышаться, и выглядело это все крайне неудобно.

– Все в порядке? – наконец спросил я.

– Относительно. – Он успокоился наконец и отхлебнул большой глоток. – Скажи пожалуйста, а надпись на постаменте есть? Которую старики не сумели прочитать?

– Да, – кивнул я. – Роулинсон говорил, что там просто какие-то отдельные буквы. Вроде бы П, Н и Т.

И тут стакан в руке Рамзи взорвался. Толстый пинтовый стакан. Во всяком случае, выглядело это именно так. Стеклянная крошка разлетелась во все стороны, и я зажмурился, чтобы не остаться без глаза, и получил в физиономию несколько капель портера.

– Это что еще такое? – воздвигся над нами бармен.

– Уйди, – коротко, сквозь зубы сказал Рамзи, одновременно швыряя на стол полгинеи. – Картрайт, где сейчас эта статуэтка?

– У Сэмюэля Бёрча, куратора египтологии в Британском музее, я же говорил. Мы договаривались, что я зайду за ней после Рождества.

– Картрайт, пожалуйста, зайди за ней до Рождества. Прямо сейчас, например. И возьми меня с собой.

– Зачем? – я решительно не понимал, в чем тут дело.

– Я знаю, что это. И лучше ему не быть у Бёрча.

– Рамзи, ты в своем уме? – поинтересовался я. – Или это один из твоих розыгрышей?

Мы-то все были студентами, а Теодор Рамзи – офицером флота Ее Величества, взрослым, серьезным человеком. И это совершенно не мешало ему, например в течение пары месяцев изображать призрак монаха, до смерти пугая велосипедистов и лошадей на тихой подъездной дороге. Кажется, там до сих пор боятся ездить по ночам, памятуя о громадного роста фигуре в черной рясе, с мягко светящимся лицом под капюшоном. Кстати, мне до сих пор интересно, как он этого добился. Не фосфор же? Он же приклеил на фотопластинку вырезанные из тонкой бумаги силуэты эльфов, получив в результате вполне приличную фотокарточку маленького народца. Некоторые ему даже поверили, между прочим. Пожалуй, эта история могла бы получить широкое распространение, если бы он не признался.

Вот и сейчас я подозревал, что он изобретет историю о древнем проклятии фараонов, наложенном на бронзовую птицу и убивающем всех, кто осмелится к ней прикоснуться. Только я-то пока жив, и повода ему верить не имею.

– Картрайт, я очень тебя прошу, – Рамзи был серьезен и очень бледен, что при его смуглой коже выглядело странно – лицо как будто пожелтело. Средство бледнеть и краснеть по своему желанию мне не ведомо, так что я слегка заколебался.

– Это действительно очень древняя вещь, – прибавил Рамзи. – И за всю свою историю она никому не принесла счастья. Сама по себе она не опасна… наверное, но она может вызвать интерес людей, с которыми никому не захочется встречаться.

– Конечно-конечно, – ядовито заметил я, – как же в наше время без древних обществ? Три индусских жреца идут по следу желтого алмаза?

– Картрайт, раз в жизни прошу, отнесись к моим словам серьезно! – он по-прежнему был бледен и спокоен на вид, но побелевшие пальцы нервно гладили стенки стакана.

– Рамзи, ты предлагаешь мне вломиться в дом к уважаемому человеку, ученому, который был так любезен, что согласился дать мне консультацию, и заявить, что я передумал? Потребовать свою невероятную драгоценность, купленную приблизительно за два фунта? Потому что мой старый друг читал о чем-то подобном в сенсационном романе за три пенса?

– Картрайт… – он осекся и закрыл глаза. – Ладно. Я признаю твою правоту, но прошу тебя нанести Бёрчу визит в первый день Рождества и позволить мне пойти с тобой.

Он как-то сгорбился и двумя руками вцепился в стакан.

– Ты прав, конечно. Ничего страшного не случится. Это…

Он вдруг поднял голову и сверкнул белоснежной улыбкой.

– Картрайт! А не надраться ли нам? Как в старые добрые времена?

– Ну вот так бы сразу, – с удовольствием сказал я. – А то древние тайны, проклятья, черт знает что…

– Помнишь, как мы ходили к мадам Келли в Париже? – подмигнул Рамзи. – Так вот, три ее девочки переехали в Лондон.

Заведение мадам Келли, стоящее в трех шагах от Лувра, я, конечно, помнил. Такие цены не забываются.

– Знаешь, сегодня я предпочел бы что-нибудь менее роскошное…

– Не вопрос, – легко согласился Рамзи. – Пойдем к самым грязным шлюхам Уайтчепела, если только у них будут носы. И горячая вода, чтобы прокипятить их перед употреблением. Но это попозже, а пока давай-ка еще по пиву. И по рюмке виски.

Я прошел к стойке и заказал две рюмки шотландского и сразу четыре пинты, на будущее. После этого мы отправились обедать, потом заглянули в какую-то таверну, и еще одну пивную, и действительно решили двинуться к девкам, но предварительно зашли пропустить еще по рюмочке…

А потом я проснулся утром дома.

В студенческие годы такие эскапады проходили много легче, а теперь я провел весь день в полуживом состоянии, и, боюсь, моя квартирная хозяйка вынуждена была несколько изменить мнение обо мне – за время нашего знакомства такое случалось впервые. Следующий день тоже прошел в хмурой апатии, но, по крайней мере, прекратилась вакханалия рождественских покупок, заметно опустошавшая мой кошелек, но при этом не приносившая никакой радости. Более того, я подозревал, что и племянников моих эти бесконечные игрушки порадовали бы только непосредственно в момент преподнесения даров.

В общем, я сидел дома за романом о завоевании Мексики и не имел ни малейшего желания усаживаться за семейный стол с традиционным гусем, или идти в церковь, или играть в шарады или любой другой бред в том же роде, когда ко мне без предупреждения заявился Рамзи. Точнее говоря, он просто возник на пороге гостиной, легко обогнав служанку.

– Доброе утро, Картрайт, – радостно сказал он, упав в кресло без приглашения и чиркнув спичкой, – может быть, хватит хандрить? Развеемся?

– Я очень рад тебя видеть, но откуда тебе известен мой адрес?

– Да ты что, Картрайт, – он озадаченно нахмурился, – а кто, по-твоему, отвозил тебя домой пару дней назад?