На берегах Невы

Сначала мне Одоевцева страшно понравилась. Начало текста – прекрасное. Одоевцева пишет, что она не будет говорить о себе, о детстве и предках, только о поэтах и времени. «Какая ласточка», – подумал я, насаживая трубу на пылесос. Я пылесошу с аудиокнигой в ушах. «Я только глаза, видевшие поэтов, только уши, слышавшие поэтов». «Святая», – думал я, включая шнур в розетку. И вот ковровая пыль летит в мешок, а я слушаю про школу «Живое слово», где в 1919 году преподавали Кони, Лозинский, Луначарский. Про первую лекцию Гумилева, который от страха не спал неделю. Мне кажется, что Одоевцева пишет идеальные мемуары: для широкого круга читателей, выбирая правильную интонацию. Без попытки свести счеты, без пафоса, хорошо и просто. Она – репортер с места значимых для культуры событий, обладающий феноменальной памятью и поэтической чуткостью к детали. Что может быть лучше?!Мое восхищение только росло, когда я слушал Одоевцеву пару раз ночью в такси, глядя на зеленые трубы у Рязанского проспекта и на горящий вывесками Ленинский проспект. Темный пореволюционный Петроград подсвечивался огнями московских эстакад, мостов и развязок, а стихотворные строчки мешались с музыкой «Милицейской волны». Гумилев в верблюжьей своей шапке дарит Одоевцевой луну, а таксист просит – без сдачи. «Вы сегодня первый у меня, – говорит, – простите уж». Я шарю в темноте по карманам и думаю: «Какие они все живые: и таксист и Гумилев, и Петроград и Рязанка». Спасибо Одоевцевой.Разочарование пришло в Сбербанке. Только вчера моя карточка исправно работала, а сегодня «истекла». Я бегом в банк. Таких, как я, оказалось немало. Я сел напортив табло, чтоб не прозевать очередь, надвинул шапку, накрылся рюкзаком, включил плеер… и тут Одоевцева начала меня бесить. Неожиданно куда-то делась вся ее хваленая скромность. К середине книги неожиданно выясняется, что она – солнце русской поэзии. И все от нее без ума. Гумилев не может провести без нее и дня, Чуковский умоляет дать балладу для своего сборника, Лозинский требует «на сцену», Георгий Иванов – влюблен, Мандельштам – в восхищении, даже Блок как-то «по-особенному» смотрит в сторону нашей героини. Но не только самодовольство Одоевцевой начало меня напрягать в храме вкладов и кредитов. Я вдруг понял глубокую ущербность ее метода.«На берегах Невы» – не художественная литература, в этом тексте нет какой-то фабулы, развития сюжета, нет рефлексии. Никакой. Только прыжки: туда, сюда. Одоевцева написала серию милых анекдотов о поэтах. Пробежалась водомеркой по жизни, пообщалась со знаменитостями. И оказалось, что забавные истории о великих людях, отлично написанные, отлично прочитанные – просто утомляют. Думаешь, ну вот, очередной анекдот про непоседу Мандельштама, очередная история про оригинала Гумилева. Сто двадцать пятый литературный анекдот – невозможно!Одоевцева всю книгу называет себя «ученицей» Гумилева. Она и напоминает ученицу, типичную университетскую отличницу: примерное поведение, память, все знает, все рассказала, отчеканила.
– А вы сами что об этом всем думаете?
– Ничего! – говорит удивленно. – Я же вам все рассказала.
– Это правда, – приходится признать, – все рассказала. Пять.
Хорошей наблюдательнице, коллекционеру анекдотов про поэтов Одоевцевой, ничего кроме пятерки поставить нельзя.

давно мечтала прочитывать книги автора, в первую очередь И. Одоевцева - На берегах Сены . Как же - первая волна эмиграции! Революция, Гражданская война, а они бедные-несчастные, в эмиграции... Но в тот момент времени в библиотеке про Париж книги не было. Не беда, мне ж главное букву О закрыть!
Скажу сразу - книга мне не понравилась. Не совсем фу-фу, но где-то близко. Почему? Отвечаю:
- 300+ страниц про Гумилева - это борщ! Не, хороший поэт, но не любимый. Если вы его поклонник - однозначно читать!
- мало временных ориентиров, за которые можно зацепится, выстраивая логическую цепь событий
- очень мало самой Одоевцевой. Гумилев, Гумилев, чутка Блока, щепотка других поэтов, а где же сама главная героиня? В этот период в её жизни тоже значимые события происходили
- часто события не то, чтобы мало связаны с собой, но они далеко не каждый раз идут в хронологической последовательности.
Если Берберову Курсив мой читать было интересно и даже местами познавательно, то тут - сплошное витание в облаках!

Как же я предвкушала прочесть о Петербурге начала века, пройтись по его улицам, проспектам и разводным мостам, посидеть на лавочках Летнего сада, услышать о любимых и почти не познанных поэтах. Я бы заглядывала потихоньку через плечо, незримая, отделенная от автора целым веком и передо мной открывался мир, которому суждено развеяться, сгинуть без следа.
Ещё раз увидеть и услышать Блока, пройтись в ногу с человеком , у которого " разные "глаза, понаблюдать за смешливым Мандельштамом...все это так заманчиво. Оказаться собеседницей той самой " лучшей ученицы Гумилева" , прожившей долгую жизнь, написавшей книгу воспоминаний, знавшей лично все эти фигуры Серебряного века. С волнением всматривалась я в лица на фотографии, сожалела, что узнаю лишь троих...

Мемуары, мемуарам рознь .
Когда-то , очень давно были такие простенькие карамельки под названием "Театральные", сладкие, тающие при рассасывании...пустые такие конфетки. И как бы я не искала при прочтении чего-то извечного и мудрого - передо мной все та же незатейливая карамелька.
Кони, Лозинский, Иванов, Сологуб - какие звучные имена. И автор действительно честно и старательно рассказывает о них, пересказывает встречи, разговоры, читает стихи...Что же мне не так, спрашиваю сама себя? Отчего мне скучно, отчего не верю этой милой наивной девушке с чёрным извечным бантом в волосах?Ответ приходит не сразу и он меня смущает.
Милой и наивной девушке, на момент, происходящих событий уже 24 года, она уже побывала замужем, её семья всегда была обеспечена, как тогда было принято говорить - буржуазна. То что пристало бы девице лет 16-18, то странно примерить на взрослого человека. Поза " наивная девочка, сочиняющая взрослые стихи" вот такое определение меня смущает.
Время тогда было тяжёлое, кто же спорит. И чай морковный, на который зазывали, и академический изюм, и пшенная каша в Доме литераторов, и буржуйка, расстапливаямая только в одной комнате, и страх перед непонятным будущим, и аресты - все это есть в книге, но как-то задним фоном театрального действа, которое мы видим глазами Одоевцевой .
И я тоже вижу, но не понимаю.
Не понимаю как можно быть лишь наблюдателем, а именно так написаны строки о поэтах, перед которыми Одоевцева преклоняется, в которых влюблена, которых безмерно уважает. Причём этот наблюдатель безмолвный - сидит и молчит, великолепный слушатель. Вот и получается, что "лучшая ученица"- это лучшие уши.
Только два человека не вызывают у автора " летаргии" чувств. Москвичка и Кузмин. Причём оба по вполне понятным причинам...Одна - напористая, громогласная, претендующая на отношения с Блоком ( многозначительное молчание соединяет Ирину с Александром Александровичем в паре встреч) и пытавшаяся интриговать против Гумилева-покусилась на святое. Кузмин - манерный, в то время чрезвычайно популярный и заставляющий себя слушать...и совершенно, ну вот ни капельки, не замечающий нашу героиню.Как много в книге о Гумилёва...но что я узнаю о нем? Оленью доху и африканский портфель? Историю его жен и многочисленных влюбленностей? Эпатажность и монархические убеждения? Неосторожность высказываний и...И история с заговором, которого не было - а наш автор описывает как действительный, с потерянными прокламациями. Поневоле пересмотришь все эти недомолвки и молчания девушки с чёрным бантом. Причём не в сторону достоверности описанного.
Где же то что я хотела прочесть о Николае Гумилёве? Где то подтверждение моих убеждений о том , что время меняло его талант, что дай ему ещё судьба ну хоть парочку лет и Заблудившийся автобус был бы первым в череде пронзительных, бессмертных и гениальных стихотворений. Девушка, которая имела два имени и три фамилии, поманила меня громкими именами и неповторимой эпохой. Поманила и обманула.