Темная душа: надо память до конца убить
– На занятость. У нее много дел здесь, на работе.
– Она не солгала. Лояльность галерее мне нравится. Говорит о честности и профессионализме.
– Я жду результата.
– Это очень ценный сотрудник, Самир.
– Не заставляй меня повторять все сказанное ранее.
Принц пружинисто поднялся, демонстрируя намерение уйти. Артур встал следом, подойдя, протянул принцу руку для прощального рукопожатия.
– Я буду делать все возможное, – повторил он, задерживая гостя у двери, – Но. Ты имей в виду, что я не всесилен. В этой игре многое зависит от тебя лично.
– Я не играю в игру, Артур, – на прощание шейх облил гостеприимного хозяина очередной дозой презрения во взгляде, которую Артур принял безропотно, как обещающую скорейшее выздоровление пилюлю. – Я хочу получить женщину. Эту конкретную женщину. Ты мне должен помочь.
– Помогу.
Самир ушел. Артур снова уселся в свое удобное кресло, повернулся в нем, глянул в окно – на улице шел снег. Так просидел где-то с полчаса. Через полчаса поднялся, прошел к бару, плеснул себе коньяка, вернулся на созерцательный пункт. Через час вызвал по телефону секретаря. Холодным взглядом встретив вошедшую жену, Артур осведомился:
– Скажи, Жозефин, на месте ли Мозес Гершт, наш гениальный реставратор?
– Нет, Артур, – ответила Жозефин, ровной стопочкой пристраивая принесенные для подписи бумаги на краешке рабочего стола мужа, – сегодня он не явился.
– Позвони ему, попроси явиться в понедельник.
– Зачем беспокоить старичка? Он обязательно придет сам, не на этой, так на следующей неделе.
– Позвони, – повторил Артур твердо. Нацепил на нос очки, придвинул бумаги к себе, – У нас появилось полотно, требующее реставрации. Пусть придет завтра, а как придет, сразу сообщи мне. Нам с ним есть о чем поговорить.
– О чем же, если не секрет?
– Не секрет, – Артур оторвался от бумаг, отложил ручку, – Сегодня же вместе с Мэри займись поиском нового экскурсовода для галереи. Я убираю Кэт из выставочных залов. Девушка станет ассистентом мистера Гершта.
– Зачем Мозесу ассистент, Артур? Он терпеть не может помощников, – Жозефин присела напротив, всем своим существом требуя объяснений. Артур не мог не заметить, что Кэт, эта сердцеедка, очаровала его падкую на все красивое жену. И Жозефин реагировала на все, что касалось Кэт, чересчур лично. – И девочка прекрасно справляется в галерее.
– Кэт хороша в любом качестве. Даже слишком, как мы сегодня имели возможность убедиться. Тебе понравилось успокаивать посетителей, Жозефин? Рассыпаться в извинениях? Это счастье нам скоро придется хлебать ложками. Дражайший принц Самира, наш блистательный шейх, вечно таскающий за собой хвост угрюмых охранников, настроен решительно. Запретить ему приходить я не могу, так пусть он спокойно заходит во флигелек Мозеса, где уйма комнат, тихо и нет никого, кроме тугого на ухо старичка, ковыряющегося в хламе. Там им с Кэт можно беседовать, сколько заблагорассудится.
Артур хотел вернуться к работе, но Жозефин остановила его:
– Артур. Ты собрался изолировать Кэт, чтобы шейх имел к ней свободный доступ?
– Да, именно это я собираюсь сделать, – поморщился Мэлоун, услышав негодование в голосе жены.
– Подожди, – она поднялась, – Ты в своем уме? Зачем?
Артур задумчиво щелкнул по зеленому абажуру настольной лампы. Раздался тихий звон. Рабочий день продолжается, на вечер запланирован банкет с клиентами, дел по горло… И с задачей, которой он уделил сегодня достаточно времени, не дает разобраться собственная жена. Стоит и квохчет, как глупая клуша.
– А зачем мужчина хочет уединиться с женщиной, любимая? Все ясно, как день. Шейх запал на Кэт и ради обладания ей готов выложить баснословную сумму. По иронии судьбы, он выложит эти деньги мне. Ибо я есть тот человек, который ему поможет в его проблеме. Если откажу, нас с тобой ждут неприятности, похуже твоих кукольных страстей. Не забывай, с кем дело имеем… Но даже не это главное. Главное то, что у меня появится шанс развить бизнес…
– За счет Кэт, – язвительно выдавила Жозефин.
– Да хоть за счет самой девы Марии! – пролаял окончательно выведенный из себя Артур. – Я бизнесмен, Жозефин! Ты – моя жена! Мы делаем общее дело! Ты обязана мне помогать! Иди и не заставляй меня орать на тебя!
– Она влюблена, Артур.
– Иди, – попросил он миролюбиво, – посмотри лучше сериал.
Жозефин вышла.
– Влюблена, – Артур сердито передернул галстук. – Влюблена, и что. Любовь, как болезнь, имеет свойство проходить.
Упрямец-пенсионер Мозес Гершт в понедельник на работу не вышел, несмотря на звонок и вежливую просьбу Жозефин посмотреть новую, требующую реставрации картину. Не вышел он и во вторник, и в среду, отговариваясь какими-то запутанными семейными обстоятельствами. Артур взял ситуацию в свои руки. В четверг, отложив все дела, он лично поехал в гости к капризному реставратору. Возвратился поздно, явно удовлетворенный беседой со старичком, об исходе которой его жена Жозефин могла лишь догадываться.
«Старый интриган, – не без гордости подумала она о муже, и следом грустно вздохнула, – Ах, Кэт, милая девочка. Не имеет ни малейшего представления, в какую попала заварушку…»
«Не музей, а сумасшедший дом. Не работа, а странное, неделю тянущееся сумасшествие. Забавное сумасшествие», – рассуждала про себя Кэт, спеша по коридорам галереи навстречу шейху.
Он наведывался в галерею каждый день в компании своих молчунов-охранников, наводящих ужас на посетителей. Наведывался без особой цели – просто, чтобы подарить цветы прекрасной даме, сделать ей очередной по-восточному витиеватый комплимент и философски удалиться.
Поначалу прекрасная дама отзывалась на приходы поклонника внутренним недоумением, стараясь поскорее от него отделаться. Но с течением дней, принимая от принца то фрезии вперемешку с цветами апельсинового дерева, то подснежники, то шикарные розы, она почувствовала неудобство. Против манеры, ссылаясь на занятость спасаться бегством с охапкой цветов, восставало хорошее воспитание.
Кэт разок вежливо пригласила Самира прогуляться по залам, сопроводив прогулку рассказом об окружавших их экспонатах, новых и старых. Самир внимал ей с подкупающим интересом. В другой раз они посидели на лавочке в оранжерее, где Кэт под шум льющейся воды в фонтане согласилась посмотреть фото его новой Нью-Йоркской квартиры, требующей ремонта, и даже сделала на снимках кое-какие пометки карандашом. Однажды они попили чаю вместе с Жозефин, беседуя о европейской живописи, в которой Самир, оказывается, изрядно разбирался.
Завязывалось некое подобие дружбы, и каждый день к обеду Кэт ждала, что вот-вот в галерее объявится восточный монарх, как всегда, окутанный дымкой тайны, как всегда с цветами, и внесет в рабочую рутину дня нотку разнообразия и романтики.
Жозефин по-доброму подтрунивала над Кэт после ухода Самира, упрекала ее в сердцеедстве. Девушка хохотала и отмахивалась. Самир, Самир… В конце концов, есть Джерард, железобетонный аргумент, чтобы не относится серьезно к новому знакомому.
С Джерри, тем не менее, были связаны слабые, но ощутимые уколы совести. Несколько раз его традиционный полуденный звонок совпал с приходом принца. Кэт приходилось отговариваться работой, перезванивать позже… Со второй попытки разговор обычно не клеился.
Сегодня история повторилась.
– Джерри, прости, не могу сейчас разговаривать. Позвоню потом, хочешь? – предложила Кэт, выходя в холл галереи, куда сквозь парадные двери уже входили принц и его свита.
– Опять занята?
Она представила, как шотландец недовольно хмурится и разнервничалась.
– Что значит «опять»? Я на работе. Здесь всегда может всплыть что-то важное.
– Хорошо, работай, – сухо ответил Джерри, – Я сам тебе позвоню.
И отключился. Она сунула мобильник в кармашек расклешенной юбки.
– Добрый день, Кэт! – принц преподнес ей крохотную корзиночку с красивейшими бело-голубыми фиалками. – Вам сообщили дурную новость?
– Здравствуйте, Самир. С чего вы взяли?
– После разговора по телефону вы погрустнели.
– Вам показалось. Видите, я улыбаюсь. Почему хотя бы раз вы не придете без цветов?
– Вам не нравятся фиалки?
– Нравятся. Но я чувствую себя обязанной.
– Напрасно. Я дарю вам цветы от души.
– Хорошо, идемте со мной, дамский угодник.
Не придав особого значения ядовитому взгляду Мэри Карлтон, которая стояла у ресепшна и была свидетелем сцены, Кэт развернулась на каблуках, прижала к себе корзинку с фиалками, пошла вперед.
Обмениваясь общими фразами, они углубились в самое сердце особняка, прошли в его заднюю часть, к которой был пристроен каменный флигель, остановились перед тяжелыми дверьми.
– Согласно легенде, которую Жозефин мне время от времени рассказывает, – сказала Кэт шейху, прежде чем постучать, – здесь работает таинственный реставратор, гений уровня самого Леонардо или Тициана, чьим полотнам ему доводилось возвращать жизнь. За более чем месяц работы в музее Мэлоуна, я ни разу его не видела. Кажется, сегодня такая возможность представится. Вы не против сходить в гости к реставратору, Самир?
– Я буду только рад, Кэт, – развел руками шейх, – но меня не приглашали.
– Отлично, я приглашаю. Раз уж вы пришли, не могу же я бросить вас. За пять минут до вашего прихода мимо меня пронесся Артур со словами «быстро во флигель». Вот мы на месте, я и вы, в качестве моего спутника. Вас устраивает такой расклад?
– Быть вашим спутником? Спрашиваете!
– Только одна вещь, Самир, прежде чем я постучу, – она повела глазами по стоящей за спиной шейха охране, – думаю, вам стоит войти в святая святых одному. Оставьте парней за дверьми. Уверяю, ничего плохого с вами в мастерской не случится. Наш реставратор успел разменять восьмой десяток и серьезной угрозы для вас не представляет.
Не замечая иронии Кэт, Самир на родном языке сказал пару слов арабу, стоявшему по его правое плечо. Это был видный, похожий на самого принца, мужчина, чью красоту портило высокомерное, даже брезгливое выражение, застывшее на лице. Оно придавало ему сходство с кровожадным пустынником-головорезом. Выслушав шейха, разбойник скривился сильнее, отчего лицо его стало вовсе зверским. Коротко кивнул хозяину, окинул Кэт взглядом оголодавшего леопарда, узревшего косулю.
Девушка внутренне поежилась и постучала в дверь.
Далеко не сразу за стеной послышались шаркающие шаги. Задолдонил старческий голос. Дверь открылась, в ноздри ударил ядреный запах олифы и лака, забивая дыхание. Перед ними предстал щуплый и низенький человечек. Он был облачен в изгвазданный краской рабочий халат, из-под длинной полы которого выглядывали носки разношенных домашних тапочек.
Человечек был стар. На его огромном носу поблескивало пенсне, великолепную лысину обрамлял ореол мелких седых кудрей, придавая обладателю шевелюры лихость и одновременно трогательность – ни дать, ни взять нимб вокруг головы святого.
– Желаю здравствовать, – скрипнул человечек, и пошаркал вглубь мастерской, оставив дверь распахнутой. Кэт расценила это как приглашение войти.
Чуждое пространство внутри флигеля под высоченным потолком пугало: тут и там, как обломки кораблекрушения, виднелись разные предметы. Девушка нашарила руку Самира, принц отозвался рукопожатием, и они шагнули в распахнутый дверной проем, как в магический портал – с трепетом и осторожностью, словно ожидали попасть в иное измерение. Что, собственно, и произошло.
Здесь следовало смотреть, куда ступаешь. Ждущая починки антикварная мебель норовила подставить ножку, о раскорячившиеся на пути мольберты можно было больно стукнуться, запнуться и упасть, с угрозой сломать себе конечность. Столы были заставлены стеклянной и металлической тарой разного калибра, над которой витал насыщенный химический аромат. Банки, скляночки, бутылки и пузырьки загадочно поблескивали. Стаканы, расставленные повсюду, щетинились прутиками кисточек. На чистых тряпицах были аккуратно разложены штабеля реставрационных инструментов: скребки, шпателя, шила, утюжки, грузики, весы, лупы и масса прочих хитрых приспособлений для скобления, счищания, выравнивания, размазывания, промокания, вощения, лущения, золочения, консервации и консолидации.
Кэт и Самир пробирались к центру комнаты, ориентируясь на шарканье тапочек старика. Тот лавировал между серебряными зеркалами, драгоценными вазами и укутанными тканью статуями, как карась в тихой заводи. Когда молодые люди увидели его вновь, дед вскарабкивался на скамеечку перед треножником, чтобы невозмутимо вернуться к работе.
Кэт и Самир постояли в молчании минуты три. Реставратор миниатюрным шпателем обрабатывал верхний угол укрепленного перед ним полотна, не обращая внимания на гостей, что-то бубнил себе под нос. Кэт заметила, что реставрирует он недавно приобретенную галереей картину Милле, побитую плесенью.
– Извините нас, уважаемый мистер Гершт, – решилась она прервать бормотания и скобления, – Мы бесцеремонно вторглись к вам, а представиться не удосужились.
– Уже наслышан, дорогая моя, – отозвался дедок, – Совсем недавно небезызвестный здесь Артур Мэлоун на протяжении вечера изумлял меня рассказами о вас. Я благодарно внимал ему, и теперь счастлив лицезреть вас у себя. Катерина Шэддикс!
– Это я, – она сделала книксен.
– Мозес Гершт, ваш покорный слуга, – он слегка поклонился, – Я бы охотно поцеловал ручку даме, предложил кофе. Но когда работаю, не способен быть вежливым. Дело поглощает меня без остатка.
– Работайте-работайте, – торопливо откликнулась Кэт, – мы не собираемся вас отрывать!
– Благодарствую, но и вы не спешите убегать. За работой я люблю поговорить – спрашивайте, что хотите, интересуйтесь, отвечу на все вопросы. Вам предстоит ассистировать мне, а это, осмелюсь напугать, задача адская. Кто это с вами, еще один ассистент? Ко мне?
Молодой араб протянул старцу руку и представился полным именем:
– Самир бин Ибрагим Азиз аль Саид.
– Мозес Гершт, – ответствовал реставратор, откладывая шпатель и принимая рукопожатие, – не ассистент, и не ко мне. Правильно я трактую?
– Правильно. Я пришел по приглашению Кэт.
– Интересуетесь реставрационным делом?
– Скорее искусством в целом, но и ваше занятие меня увлекает. Чисто в познавательном ракурсе.
– Замечательно, располагайтесь, наблюдайте с любого, какого хотите, ракурса, – Мозес Гершт оставил картину и сошел со скамеечки, при этом существенно потеряв в росте. Вытер руки о полотенце, перекинутое через спинку стула поблизости. – Самое разумное изобретение человечества – искусство. Искусство космополитично и объективно! Только на почве искусства способны мирно сосуществовать араб и еврей. А, юноша? Что вы думаете об этом?
Втроем они как по команде повернулись к картине, поставленной на треножник.
Заря погасает, солнца не видно, но багрец еще разлит в воздухе. По небу протянулись ленты облаков. Она сидит на лугу, пахнущем после дневного зноя распаренными травами, и сумрак подползает к ней из яров и оврагов. Прозрачные руки перебирают цветы в подоле платья, вплетают гирлянды маргариток в длинные, светлые локоны. Кажется, она дремлет, но видно, как глаза ее блестят за полуопущенными ресницами, а грудь замерла на вздохе – она всего лишь замечталась. Крохоная босая ножка выглянула из-под платья, над ней в легком витке порхает бабочка. Хорошо девушке одной на лесной полянке, не замечает она угрюмых ольх на опушке за своей спиной. Не видит того, кто, прячась за кривыми стволами, наблюдает за ней…
Кэт почувствовала глубокую растерянность. Она изучала полотно у себя в лаборатории. Но сейчас. Возможно, свет упал иначе. И наблюдатель стал виден. Еще и ее лицо, оно знакомо Кэт. Женское лицо с полотен не Джона Милле, а….
Светлая прядь, непослушно упавшая на бровь и висок. Изгиб лебединой шеи. И ладонь раскрытая, поднятая к небу в дарящем, щедром жесте. Деву на лугу рисовал не Милле! Ее рисовал другой!
– Это не Милле! – вскрикнула Кэт и осеклась под взглядами Мозеса и Самира.
– А кто? – проворчал реставратор.
– Бойс… – тихо ответила она.
Кэт заворожено смотрела на тонкое, грустное лицо. Оно напоминало ей кого-то. Но кого? В этом лице есть что-то особенное… Что-то, от чего в груди теснит, словно смотрит она не на картину, а на старую фотографию…
– Бойс? – старичок сгорбился, придвинулся к полотну ближе, присматриваясь, – не знаю, не знаю, судя по манере исполнения, подлинный Милле.
– Бойс и Милле действительно очень похожи манерой исполнения, – проговорила Кэт, – Они не копировали друг друга, не подражали друг другу. Скорее всего, даже не встречались. Милле жил в Лондоне. А Бойс… Кем был он, неизвестно. Однако оба художника развили стиль живописи, который мы сейчас наблюдаем. Это настоящий феномен. Особенно касательно Бойса. В Братстве Прерафаэлитов он не состоял. Но писал в их романтичной манере, использовал белила для грунтовки холста перед нанесением красок. И натурщиц выбирал соответствующих…
Мозес снова склонился к холсту.
– Как вы узнали, что это Бойс? Что вам подсказало?
– Я вижу, – Кэт замялась, – некоторые признаки…
– Занятно… – круглые стеклышки пенсне мигнули, – Поверю на слово. Но раз мы смотрим на картину Бойса, мы большие счастливцы. Его картины – раритет, который днем с огнем не сыщешь, не увидишь и не купишь.
– Вы правы. Говорят, существует скрываемая частная коллекция, из которой изредка на черный рынок попадает живопись этого художника. Где Артур умудрился отыскать его картину?
– Вы сами сказали – на черном рынке. Наш Мэлоун хват, каких мало. После реставрации пустит картину с молотка за бешеную сумму. Вы купили бы ее, юноша? Нравится вам девушка с цветами?
Вместо того, чтобы поглядеть на ту, которую указывал ему Мозес, принц взглянул на Кэт.
– Она прекрасна, – убежденно ответил он, – Я бы отдал многое, чтобы ей владеть.
– Хм, – старый еврей проковылял к другому треножнику и сдернул покрывало с холста. – А эта? Томас Гейнсборо, доложу вам, английский классик, академист.
С темного фона портрета на них смотрела белоликая дама с глазами лани, покатыми нежными плечами и красным маленьким ротиком, резко контрастирующим с чувственными полуоткрытыми губами той, которую запечатлел Бойс. Дама была в высоком напудренном парике, а свободную гриву волос девы на поляне раздувал ветерок.
– Что скажете?
– Она красива, – без уверток признал Самир, – перед ней хочется замереть в восхищении. Но эту…
Его взгляд вновь обратился к холсту Бойса. Или стоявшей рядом с холстом Кэт.
– Эту хочется любить. Ей хочется обладать.
– Добрый день, сэр, добро пожаловать в музей!
Он сразу ей понравился, как только вошел в вестибюль. Рост, осанка, фигура. Мэри Карлтон, бросив приводить в порядок рабочее место, из-за стойки вышла навстречу посетителю.
– Чем могу быть полезна? – осведомилась она, подходя к нему ближе, чем того предписывал этикет. Вблизи он был еще лучше.
Мужчина опустил на нее светлые глаза. Мэри Карлтон поправила кокетливое жабо на блузке, выпятила грудь.
– Для экскурсии, – заговорила она, не дождавшись от него реакции, – вы выбрали неудачное время, сэр.
– Чем оно неудачно? – подал он голос.
– Вам лучше зайти позже, через час или два, – она изначала решила быть милой и вежливой, – В галерее будет свободнее, я лично проведу вас по залам, покажу все наши экспонаты.
– Вы не ответили на вопрос, – усмехнулся он. При виде его усмешки Мэри ощутила острую нехватку воздуха.
– В залах полно-полным охраны, – пролепетала она, тайком вытирая вспотевшие ладони о свои элегантные брючки, – вам не дадут свободно прогуляться по особняку.
– А что охрана охраняет? – вопросительно приподнял он бровь.
– Не что, а кого. Охрана охраняет его высочество арабского принца, который в последнее время стал нашим постоянным посетителем.
– С чего вдруг такая честь? Принц – поклонник изящного искусства?
– Скорее изящных женщин, – доверительно сообщила Мэри, напуская на себя не свойственную ей целомудренную строгость, – С тех пор, как месяц назад у нас появилась новая сотрудница, в галерее каждый день балаган. Да что я рассказываю, вы сами все сейчас увидите.
Незнакомец сунул руки в карманы джинсов и отступил к стене, Мэри присоединилась к нему. В холле зашумело, мимо них прошествовали облаченные в черные костюмы здоровяки. Они выстроились коридорчиком, отрезав от центра комнаты привлекательную атташе и ее незнакомца. Мэри прижалась к нему плечиком. Он не обратил на это внимания.
Коридор из охраны заканчивался в глубине галереи у высоких лакированных дверей из беленого дерева. Двери оставались закрытыми.
Мужчина смотрел только на эти двери, которые долго, очень долго не открывались. Мэри уже второй раз украдкой потерлась грудью о локоть незнакомца. Безрезультатно. Замечать ее он не собирался. Она исподтишка стрельнула в него глазками. Он выглядел равнодушным, усталым, мало заинтересованном в происходящем. Одна единственная вещь его все-таки волновала. Эти чертовы двери, которыми завершается вестибюль. Он смотрел на них пристально, внимательно, словно хотел заставить их раскрыться силою взгляда. Она недовольно сморщила нос.
Мэри понятия не имела, кем являлся стоящий рядом мужчина, о чем думает, почему так настырно буравит взглядом закрытые двери, что видит за ними. Если бы только она имела возможность заглянуть в него, минуя материальную оболочку из мяса и костей…
Сначала была только тяжесть в районе солнечного сплетения. Будто на грудь положили могильную плиту. Затем в ушах взревел зверь. Зашевелился, задвигался, наступил тяжелыми лапами на сердце и стал когтить его. Он чувствовал себя так, словно переключился на какой-то автономный режим, в котором рассудок не задействован, а органы чувств работают сами собой, независимо от его воли. Так продолжалось несколько секунд. Затем лихорадочно заработал мозг. Воображение, словно рентген, сканировало закрытые двери и разворачивало перед внутренним взглядом сцены. Одна бесстыднее другой. Кэт в руках чужого мужчины. Она торопливо освобождается от одежды. Вот уже обнажена. Опускается на диванчик, тянет на себя мужчину нетерпеливым движением, которое ему, Джерри, хорошо знакомо. Джерард прикрыл глаза и прижал пальцы ко лбу. Вобрал больше воздуха в легкие. Черт, это должно закончиться! Легкий деловитый шум, проникающий в галерею с улиц Манхэттена, вдруг перешел на новую, раздражающе-визгливую октаву, от которой Джерри бросило в пот и дрожь. Ощутив резкий дефицит кислорода, он открыл глаза. И не узнал пространство вокруг себя. Один, в каком-то душном, дымном смраде, издаваемом, Бог знает чем, то ли коптящими свечами, то ли факелами, то ли разожженными каминами или печами, липкое тепло которых он чувствует и вдыхает, широко раздувая ноздри. Невозможно дышать. Духота. И тьма. Только какие-то огненные всполохи тут и там. Да дверь на другом конце погруженной в серый сумрак залы. Он видит ее старое, потемневшее от времени, чернеющее древоточинами полотно, украшенное барельефом – танцующие фигурки или чертенят, или каких-то мифических бестий. Иди туда! Он уже слышит – темная стая выписывает воронку над ним, стремясь ворваться внутрь. Посмотри, что у тебя в руках. Глянь на свои руки! Джерард опускает взгляд. Руки покрыты кровью. Чья кровь? В правой зажат длинный кинжал с тонким, как игла, трехгранным лезвием, испачканным багровыми потеками. Ладонь ощущает удобную костяную рукоять. Пальцы сжимаются сами. Иди же! Отчаяние, боль, ужас. Иди и расплатись!!! Ты ведь не позволишь так поступать с тобой? Все равно ее тебе не удержать! Потеряешь. Не отдавай другому! Нет!!! Не будет этого! Страх. Зверь грызет сердце, чавкая и икая, по-вампирьи присасывается. Нет!!! Разве не слышишь? Они там! Звук вырывается из-за двери и ударяет в барабанные перепонки. Стон. Вслед за ним полный сладострастия крик. Еще крик, долгий, протяжный. О, небо… Он побежал, ударил в двери плечом, они широко распахнулись. За ними возникла спальня. Его спальня – он узнал высокое, закрытое бархатной портьерой окно, старинную кровать со спиралевидными столбами, поддерживающими легкий полог. На кровати два голых тела. Мужчина и женщина. Она обвилась вокруг его смуглого сильного тела, как змея. Кажется, ее полупрозрачная кожа источает серебристый лунный свет. Его пальцы темнеют на ее бедрах, прижимают ее так тесно, теснее невозможно. Он пылко целует ее изогнутую шею, пальцы другой руки потерялись в растрепанных волнах волос цвета спелой пшеницы. Кэт. Кэт… Это ты. Она стонет от поцелуев черноволосого юноши. Движется, как волна. Кричит от удовольствия. Визжит, как похотливая шлюха. Джерард бросился к ним. Схватил смуглого любовника за плечи и отшвырнул прочь без особого усилия, как будто тот был марионеткой. Девушка уставилась на Джерарда сумасшедшими янтарными глазами. Он прорычал ее имя, чувствуя пену на губах, и больше не сдерживаясь, полоснул по горлу лезвием, оттянув ее голову назад за волосы. Кровь запенилась, задымила и залила все. Кровать, пол, светловолосую девушку. Он захлебнулся этой кровью, она хлынула ему в горло соленым потоком. «Посмотри, что ты натворил. Ты не принадлежишь себе», – проговорила сероглазая женщина.