Прощай, молодость

Почему именно ей?.. Может, потому что среди шестерых черноволосых и черноглазых её детей рос неожиданно белокудрый голубоглазый сын Женечка, считавшийся младшим сынком в семье Марии Васильевны?

Впрочем, всё это тоже останется семейной тайной, как и мемуары певицы всё из той же чудесной «шкатулки с секретом»… Правда, заграничные эти посылки-подарки с детской одеждой и обувью для Марии (жены сельского фельдшера из села Пединовка) скоро стали совсем не в радость. Стали даже опасны, грозили арестом. Да и продать на базаре в Олыпанах или же в Киеве такие дорогие нарядные вещи, как голубые матросские костюмчики, кружевные штанишки и шапочки, не навлекая подозрений, было почти невозможно, не говоря уже о том, чтобы носить их в деревне.

«Лучше б сахару кускового прислала! Или муки», – вздыхала сестра Мария. А потому, таясь от всех, по ночам они с мужем закапывали эти посылки в саду, под грушей. До лучших времён. Которые, впрочем, так никогда и не наступили…

Странной была эта русская знаменитость в Париже. Да, она пела за гонорары, и вовсе немалые: сперва в ресторанах, потом только в концертах.

И всегда была горячо востребована. Её голос был голосом самой Родины. Она не пропускала православных церковных праздников. Порой, помня начало своего пути, пела на клиросе в русском храме, поддерживала деньгами хор.

Дома к праздникам любила печь гостям «жаворонки», «курские оладушки». Никогда не желала говорить по-французски, даже хлеб покупала в русской булочной, от русского пекаря. Не скрываясь, ненавидела надвигающийся фашизм и самого Гитлера, в отличие от многих из окружения её мужа в РОВС. И постоянно мечтала вернуться в Россию, к родным могилам. Но это ей не было суждено. Она была как сорванный полевой цветок, втянутый в кровавый водоворот истории. А пока её спасали только Вера, Надежда, Любовь да ещё музыка – народная песня, которую она, как Божий Крест, несла над собой до смертного часа.

IV

Жизнь Надежды Васильевны оборвалась в Париже. Внезапно и жестоко обрушилось горе: пропал муж… пропал Коленька!..

Несколькими часами раньше пропал и генерал Евгений Миллер (руководитель РОВС), коллега и друг Николая Скоблина. Тот самый, который в революцию (как писали в советской прессе) «залил кровью русский Север». И действительно залил. Вешал, расстреливал целые поселения, которые сопротивлялись продвижению белых войск с Севера… И вот спустя почти двадцать лет, живя в Париже, он пропал. Якобы оставив записку, что идёт с Николаем Скоблиным на свидание «к немцам» в посольство. Но к вечеру не вернулся. Замечу что подлинность этой записки и подпись Миллера сразу же подверглись сомнению. И сослуживцами, и семьёй. Но кровавый «сценарий», написанный на Лубянке, уже был «запущен». В «похищении» Миллера обвинили одновременно с ним бесследно пропавшего и генерала Скоблина. Свидетелей происшествия не было. Однако «знакомый» почерк Москвы в этом сюжете, как мы теперь знаем, был налицо. (Подобный сюжет похищений применялся НКВД давно, многократно и был хорошо обкатан. Особенно в «талантливой» разработке Павла Судоплатова, генерала КГБ, опубликовавшего перед смертью, в девяностые, свои лживые, замешенные на крови сотен им убиенных мемуары.)

Надежда Васильевна осталась в Париже одна, заложницей в собственном доме, где, кстати, «в кабинете Коли хранился весь архив РОВС», в бесценном сундуке, проехавшем с Белой армией весь её крестный путь, от российских степей до Парижа. Этот архив, в котором могли быть документы о гибели царской семьи, о Свердлове-Пешкове и прочих фигурантах, крайне интересовал не столько французов и немцев, сколько московский Кремль. Но арестовать архив в либеральной демократической Франции, не изъяв из дома хозяйку, было невозможно. И сочинили удобную версию – хозяйку арестовали и даже судили.

Так что одним хлопом «убили всех зайцев».

Эта история всех потрясла в Париже. Одни газеты злословили, другие (газета Populer и пр.) возмущались несправедливостью суда и ареста. Одни (коллеги Скоблина в РОВС и, конечно, их жёны) злорадствовали, другие удивлялись, кто-то сочувствовал. Марина Цветаева, такая же страстотерпица земли русской, писала: «Белая гвардия, путь твой высок: / Чёрному дулу – грудь и висок. / Божье да белое твоё дело: / Белое тело твоё – в песок». В Париже Плевицкая была знакома с Цветаевой, порой выручала деньгами, учила вязать перчатки и шапочки на продажу. Их мужья были сослуживцами в РОВС. Марину постигла та же горькая участь жены офицера Сергея Эфрона, поддавшегося-таки уговорам «красных посланцев» и вернувшегося в СССР. Но вскоре, конечно, погибшего в Бутырской тюрьме. (Почему-то я давно размышляю о, возможно, насильственной смерти, при всех иных горестях, и самой Марины Ивановны.)

…Ах как Надежда Васильевна ждала мужа! Как одиноко металась в своём маленьком доме, как, ожидая, ночами стояла у окон, как искала его у «друзей», по всему городу, ставшему вдруг чужим и враждебным. Искала по знакомым и малознакомым домам. Ночь с 23 на 24 сентября 1937 года провела у приютивших её парижских родственников Эйтингонов – Райгородских.

Она всё надеялась, что Коля жив, что вот-вот вернётся. Он так любит её, что не может оставить в таком положении, в ужасе и неведении. «В вечную ночь пропадёт – / Погонюсь по следам… / Солнце моё! Я тебя никому не отдам!» Не отдала никому – его отняли и убили.

Доблестный генерал, Георгиевский кавалер, клятвенно и верно служивший Отечеству, как в бездну канул. Безусловная смерть его от рук красной разведки и по сей день остаётся тайной. Есть версия, что его увезли в Москву, на Лубянку; есть версия, что погиб при бомбёжке у Франко; есть версия, что был выброшен Судоплатовым из летящего якобы в Испанию самолёта. Достоверно одно: он оставил Третьякову (коллеге по РОВС, у которого скрывался от ареста в последние дни) записку «для Васеньки [так называл он жену], чтобы не волновалась», и достоверно другое – перед смертью с его пальца сорвано было их фамильное с Надей кольцо с вензелем «HB» (Надежда Васильевна и Николай Владимирович). Однако похищенный Скоблин был обвинён в «похищении» генерала Миллера. А вскоре и Плевицкая (как жена) была арестована у себя дома, уже французами, по обвинению «за соучастие в похищении». Этот нехитрый сценарий по уничтожению организации РОВС, как и предыдущие – по убийству Троцкого, похищению и убийству уколом генерала Кутепова, Савенкова и многих других – был разработан на Лубянке с участием «мудрого специалиста» Павла Судоплатова (тогда ещё полковника).

Но надо было не только уничтожить организацию: следовало дискредитировать и оклеветать всех погубленных. И, как говорится, концы в воду. Но главное – захватить, арестовать многолетний архив Белого движения.

Так что участь Надежды Васильевны была предрешена. Шёл 1937 год. И она не могла не погибнуть в этой исторической мясорубке.

…Далее я позволю себе отступление. Оно, на мой взгляд, необходимо и касается судьбы русского генерала Николая Владимировича Скоблина, кавалера боевых орденов Святого Георгия и Святого Николая. Личности яркой, незаурядной, но в данном повествовании интересной потому, что почти двадцать лет он был любящим и любимым супругом великой женщины и ярчайшей певицы. Спасши её в России от смерти в пожаре братоубийственной бойни, он прожил с ней самые трудные, но и счастливые годы. Был другом её и её музыкального и литературного окружения, а часто и её антрепренёром.

Он обожал жену и в жизни всё мерил либо её присутствием, либо её отсутствием, за что над ним подтрунивали завистники сослуживцы, именуя то Надеждиным, то Плевицким. У него в Красной России, куда «посланники» НКВД (Ковальский и прочие) так его и не смогли затянуть, в Красной армии, как я уже говорила, служили два брата, два офицера. Младший же, юноша, был с ним в эмиграции, опять же, на содержании Надежды Васильевны.

…Где и как погиб Миллер? Где и как погиб Скоблин? В подвалах ли посольства СССР, в трюме ли корабля, шедшего на восток, или уже в Москве, на Лубянке, где каждый камень пропах кровью?.. Или, может, тогда же, сентябрьской ночью, где-нибудь в переулках Парижа от рук своих же «соперников», рвавшихся в руководители РОВС? Например, таких как генерал Шатилов (занявший-таки кресло Миллера). Или, может быть, таких как давний завистник Скоблина Борис Прянишников, тоже мечтавший о «тёплом» кресле с зарплатой и написавший вскоре гадкую книжицу о его жене-певице (книжицу эту, выдавая за правду, и по сей день любят цитировать наши СМИ). А может, от рук агентов фашистского гестапо или от пули ярых испанских коммунистов?.. А может, с подачи самих же французов, к тому моменту «поссорившихся» с Красной Москвой и недовольных Белым «русским сопротивлением» на своей территории?.. Вопросы, вопросы… Но ответов на многие нет и никогда, наверно, не будет…

Во всяком случае, к концу тридцатых годов многострадальная Белая гвардия (да и вообще вся военная русская эмиграция) «устарела» морально, перестала быть для Европы и актуальной, и важной, и нужной. С приходом Гитлера и новой мощной силы – фашизма – открывалась совсем иная, тогда ещё неизвестная, страница истории. А Белая гвардия, верная старой присяге, продолжала служить стране, которой давно уже не было. В крови и пожаре «русской трагедии» там убили и Бога, и Царя, и Отечество. А в новом европейском клубке истории организация РОВС, как старый узел, уже мешала всем и не нужна была никому.

Действительно, в 1940-м, в мясорубке начавшейся Второй мировой войны, погибли все достойные (и недостойные) участники Белой гвардии. Выжить они не могли. Исключая приспособленцев. Например, генерала Шатилова, уже усевшегося в опустевшее кресло Миллера. (Немцы без боёв, не встретив никакого сопротивления, вошли в Париж, мирно расположились и прижились. Как прежде работали казино, кафе, бары, Пиаф пела песенки, Коко Шанель сочиняла наряды, как всегда, выходили газеты…) Вначале гестапо арестовало было генерала Шатилова – нового руководителя РОВС, однако вскоре выпустило и, как писала французская пресса, «в связи с исчезновением Миллера отмыло его от каких-либо подозрений».

Так Белая гвардия (как и было задумано на Лубянке) постепенно погибла, «растаяла». Частью тайно покинув страну, частью – в фашистских концлагерях Европы, частью (те, кто на плечах немцев в качестве десанта и переводчиков с жадностью бросился «спасать» Россию) – в застенках ГУЛАГа. Как сказала Анна Ахматова, «хотелось бы всех поимённо назвать, да отняли список, и негде узнать…»

По городам и весям я давно по крупицам собирала доступные мне архивные документы. Конечно, не как учёный-историк, а как писатель, ищущий правды, а не сенсаций и тиражей, не популизма, «клубнички с кровью» для охочего до смертей и интриг современного обывателя. Читала показания, которые давали в НКВД перед расстрелом под хруст собственных костей и офицер Ковальский, и прочие смертники, так и не сумевшие очернить ни Скоблина, ни его жену. Читала очерки Ильина, К. Деникиной, язвительные домыслы и просто враньё в книге эмигранта Б. Прянишникова. И поняла одно: сегодня уже не стоит «копать архивы». В СССР документы были или уничтожены, или фальсифицированы. Как, например, «собственноручное заявление» Плевицкой в НКВД. Один нынешний автор на обложке своей брошюры для пущей важности даже воспроизвёл псевдостраницу этого заявления, надеясь на читательскую доверчивость и свою безнаказанность. Так вот я, И. Р. – автор настоящего текста – со всей ответственностью заверяю: эта страница – ложь, бездарная поделка (даже не подделка), отношения к Н. П. не имеющая.

Автор этой фальшивки не удосужился даже найти и положить перед собой хотя бы одну страничку её подлинного письма, чтоб уж не «лажаться» так бессовестно, а убедиться: такой почерк (как иероглифы) подделать было нельзя.

Сейчас на моём письменном столе лежит бесценный раритет – 400 страниц рукописных писем певицы (разумеется, ксерокс, из библиотеки Конгресса США), посланных ею из тюрьмы перед смертью в Париж своему адвокату. Его предстоит буквально по буквам «расшифровывать» много месяцев. Что же касается понятия «архив Белой гвардии», то, как видите, он объявился-таки в США, что вовсе не удивительно. А Николай Владимирович Скоблин, потомственный дворянин, горячо преданный родной земле (будь Красная она или Белая), Богу, Царю и Отечеству, прошедший сквозь войны и революции, оставивший в России двух родных братьев, ставших красными офицерами, имел высшей целью возродить Россию, любыми способами вернуть ей честь и достоинство.

И, до конца оставаясь военным, делал это в меру своего разумения и исторических обстоятельств. Прав ли он был в выборе методов этой борьбы – рассудит история.

Сегодня же, спустя более полувека с тех кровавых событий, удивляет одно: как порой деятели от журналистики, всевозможные СМИ и горе-историки в поисках остреньких, «беспроигрышных» сюжетов (не опираясь на документы, не все архивы открыты) могут беспардонно лгать. С жаром цитируя друг друга, упрямо перевирать чужие судьбы. Полуправду и полуложь – этот кровавый «авторский» винегрет – выдавать за истину, морочить читателям голову.

Однако не всё останется безнаказанным. За всё придётся платить. Особенно за корыстное вторжение в прошлое, которое уже никак не может себя защитить.

Именно в те роковые предвоенные годы поэтесса Зинаида Гиппиус об этом написала в Париже: «Мы жаждем мести от незнанья».

Конечно, образ знаменитой певицы (этакой международной шпионки-танцовщицы Маты Хари) возле мужа генерала-«разведчика», вероятно, кажется нынешним «сочинителям» детективов лакомым, соблазнительным, сулящим и доход, и успех. Как говорится, если такой певицы не было бы, её надо было бы выдумать. Однако Надежда Васильевна жила, была конкретной исторической личностью, душой и гордостью русской культуры. Живы её потомки, есть документы и мемуары её друзей и современников… И никому не позволено кидать в неё грязью собственных домыслов, втягивать её имя в дешёвую конъюнктурную паутину нынешних детективов-поделок. Она и без того настрадалась.

Нельзя заполнять своими серыми домыслами белые пятна в чужой биографии.

В Святом Евангелии сказано: «Не принеси свидетельства ложна». Это наказуемо.

Нам же, агрессивному поколению беспамятных и безбожных, следует, горько каясь за собственные грехи, земно поклониться нашим отцам и дедам. За их муки, за их истерзанные, раздавленные XX веком, расстрельные судьбы. Хотя бы просто сказать: «Спасибо». Ведь человек начинается с благодарности…

А трагическая связь таких прекрасных, хоть и очень разных судеб, как Ахматова – Гумилёв, Цветаева – Эфрон, Плевицкая – Скоблин, Гиппиус – Мережковский и пр., ещё ждёт своего любящего, внимательного исследователя.

«О, Господи, в величии Твоём / – Явись, чтоб не забыл никто вовеки / О том, что мы всего лишь человеки / И все предстанем пред Твоим судом».

V

Арестовали Надежду Васильевну у неё в доме в Озуар-ла-Феррьер. Устав искать мужа по Парижу, все последние ночи напролёт она простаивала у окна в ожидании. Прислушивалась сквозь шум любимых берёз к случайным шагам, к стуку калиток. Сквозь пожелтевшую листву всматривалась в тёмный, уходящий вдаль переулок… Если бы Коля был жив, он не мог бы оставить её на произвол судьбы. Он бы пришёл, приехал, приполз. Но он не пришёл. Значит… всё.

Власти арестовали в доме всё, даже личное и, казалось бы, неприкосновенное – архив. Практически вывезли в коробках всё ценное, многолетнее: документы, клавиры, ноты, тексты песен, переписку, её дневники, литературные записи, книгу воспоминаний самого Николая Владимировича (впоследствии уничтоженную).

Но главное – письма, сотни писем. Многолетняя переписка с писателями, актёрами, музыкантами… Всё то, что она всегда так бережно хранила. Да и после исчезновения мужа не вывезла, не спрятала. Не могла и вообразить себе ареста.

Да и сама не скрылась. Даже не собиралась. А потому нагрянувшая полиция, униформисты буквально потрясли её. За что? Но тут же являлась мысль: в Париже она известна, любима, и столько друзей вокруг, есть и адвокаты, юристы. Подумала даже: ничего, всё скоро выяснится. Вот Коля появится, и всё разрешится…

Но нет – не разрешилось. Она оказалась пешкой в чужой игре. Французским судом ей было предъявлено обвинение: «За соучастие в похищении Е. Миллера». Хотя никаких, ну буквально никаких улик предъявлено не было. И никаких участников, соучастников и даже свидетелей не было. НКВД сработал чисто!

Итак, французские власти её одну сделали заложницей и ответчицей. Впрочем, для обвинения (для сохранения интриги) знаменитая певица подходила как нельзя лучше. И вот, как говорится, дело сделано – и концы в воду. Напрасно она уповала на любовь зрителей и друзей. Парижская эмиграция в одночасье отвернулась от любимого Соловья, душевного, доброго, участливого, от вчерашнего своего кумира. Завистники, клеветники из РОВС, всегда охочие распять слабого, оскалить зубы на талант, тотчас припомнили ей и «низкое», крестьянское происхождение, и концерты в Америке «в пользу советских беспризорных». И относительный, хоть и трудовой, достаток. И любящего генерала-мужа, Георгиевского кавалера, благополучного, хоть и пропавшего вместе с Миллером.

Но всё-таки парижан, вчера ещё слушавших певицу в концертах, ошеломил бездоказательный, чудовищный приговор: «двадцать лет каторжных работ» (позднее срок был исправлен на пятнадцать). Адвокат Плевицкой Филоненко (и двое других) был в недоумённом отчаянии. Вся коллегия адвокатов подала бумаги на пересмотр дела. Но, увы…

Несколько лет назад в Москву, ко мне в гости, приехала внучка адвоката, парижанка Анна, не говорившая по-русски. С переводчицей. Привезла кое-какие бумаги, фотографии, копии газетных статей. Вся левая французская пресса тех лет возмущалась жестокой несправедливостью приговора. Газета «Попюлер», к примеру, писала: «…злобный, абсурдный приговор… Им нужно было досадить, нанести удар «красным» русским, раздавить первую попавшуюся женщину, распять иностранку».

Судя по фактам, действительно французским властям, да и новым руководителям РОВС (в освободившиеся кресла Миллера и Скоблина уже сели претенденты), было удобно, даже выгодно, не ища «опасных» ответчиков, оставить этот загадочный клубок неразмотанным. Ибо нити могли и их всех завести слишком далеко. И потому скорый приговор (изоляция певицы) был всем на руку.

Так девочка Надя, рождённая некогда в избе под соломенной крышей, Надежда-свет-Васильевна, потом – артистка, певица – Курский Соловей, по выражению Государя, стала каторжанкой с № 9202 в тюрьме чужеземного городка Реми.

Собственно, после ареста эта великая женщина хоть и продолжала физически жить, но это было просто существование, душа была уже мертва.

Передо мной её письма (трудный, неразборчивый, пляшущий почерк), с последними надеждами отправленные из тюрьмы к парижским своим адвокатам.

Вот несколько её снимков разных лет (Петербург, Париж, Москва, Новгород, Курск, Винниково). Какая разительная несхожесть! И даже не возрастная. Она то кокетлива и лукава, то мягко улыбчива и открыта, почти счастлива, то глубоко задумчива. Но всегда прекрасна. Конечно, перед камерой актриса всегда актриса. Даже если жизнь немыслимо горька. Но среди многих есть одна фотография, которая особенно потрясает жестокостью правды и документа (певица не видит фотографа).