– Да.
– Ты домой идешь?
– Иду.
– И где уже?
– Мам, я вышла из школы, я на улице, через пять минут буду дома. Как обычно. Неужели обязательно звонить каждый раз, каждый день, а?
Злоба, царапающаяся изнутри острыми коготками, прорвала обычное Сашино молчание.
– Ты закончила? – спросила мать. Саша осеклась. Ей самой было странно, с чего это вдруг она отказалась от «да» и «нет», и сказала то, что давно тянуло внутри. Правда, сказала – это слишком пафосно. Скорее, набормотала в трубку, плотно прижатую к побледневшим губам.
– Да. Да, я закончила.
– Отлично. Если ты все еще не поняла, я твоя мама, и я имею право знать, где ты шляешься после школы. И если тебе что-то не нравится, то извини уж, что я за тебя беспокоюсь, – пауза. Саша поежилась. – Давай быстрее, суп остынет.
– Уже бегу, – ответила Саша и сбросила звонок. Откинулась на лавку, что стояла в дальнем конце липовой аллеи, пару лет назад высаженной у школы. Саша тогда помогала вместе со всеми: где-то слева растет ее маленький клен, который она все еще порой поливала из пластикового ведра.
Они всей школой копали лунки для саженцев, выставленных в ряд у дырявого забора, словно бы на расстрел. Многие деревья зачахли в первую же зиму, и их срубили, оставив лишь худые пеньки, словно детские руки, торчащие из-под земли. Потом выкорчевали и их.
А Сашино дерево распрямилось, налилось молоденькой зеленью. Выжило. И Саша потихоньку жила вместе с ним.
Идти домой не хотелось – сначала мать дотошно исследует дневник, потом приступит к допросу. Она обычно называла это «поговорить по душам». Саше казалось, что душевные разговоры начинаются вовсе не так – тут только лампы с бьющим в глаза светом не хватало, чтобы допрос стал настоящей пыткой. Мать никогда не спрашивала, что у Саши на душе. Не подходила, когда дочь захлебывалась слезами.
Только давила. Приказывала. Манипулировала.
Одни голые факты. С кем ты говорила? Чему учили в школе? Как кормили в столовой? Какие оценки получила?
Определилась, на кого хочешь выучиться? Из города даже и не думай уезжать – мать все равно не отпустит. Потому что…
А почему?
Неважно. Главное, что даже ветер не может замарать облаками едва греющее солнце. На следующей неделе обещают первый снегопад… Саша обожала кислые мандарины и запах хвои, но сейчас ей хотелось подольше понежиться под солнечными лучами.
У ног шуршала сухая листва, и Саша решила собрать букет. Она постоянно таскала домой цветы, и мать, брезгливо сморщив лицо, выговаривала ей за это:
– Натащишь веников полную квартиру, а потом листья по всему полу. Грязь и мусор. И так бардак, а ты все тащишь, тащишь… Лучше бы прибралась хоть немного.
Маленькая Саша, слабая и тихая, в ответ лишь глядела на мать. Исподлобья.
– И везде эти банки с водой, она киснет, гниет, я убираю, а ты снова и снова, снова и…
Саша молчала.
С годами мать поняла, что Саша все равно не сдастся и будет таскать ободранные с клумб бархатцы, березовые ветки с клейкими листочками, сухоцветы, густо припорошенные снегом, или кирпично-красные рябиновые листья. Это был ее цветочный протест – единственный протест, на который Саша способна. Она старалась сама выбрасывать увядшие букеты до того момента, когда мама взорвется криком.
Но это получалось не всегда.
Вот и сейчас Саша присела у лавки, выискивая резные листья в нечесаной траве, космами стелившейся под ногами. Мелкие тополиные листья, похожие на яичные желтки, казались теплыми на ощупь.
Ветром под лавку нагнало и кленовых листьев, рыжевато-алых, с багровыми прожилками.
Топот. Всхлипы.
Мимо лавки промчалась всклокоченная женщина, и Саша чуть приподнялась, не понимая, что происходит. Незнакомка показалась ей странной. Почему? Может, всему виной лиловый жакет с золотистыми пуговицами, прямо как у матери на старых фотографиях. Может, всклокоченные кудри, напоминающие ее собственные волосы, только вот у Саши они темные и густые, непослушные, а у незнакомки вьются мелким бесом.
Может, щеки, цветом напоминающие сырой мел. Может, рот, искаженный беззвучный криком.
Саша не успела задуматься – она мигом подскочила и побежала следом. Закружилась в воздухе отпущенная на свободу листва. Стоило Саше помедлить хоть секунду, и в голове обязательно появятся зудящие мысли – у тебя ведь даже помощи не просили. Зачем ты опять ввязываешься в передряги? Зачем ищешь проблемы?.. Сделай вид, что ничего не видела, иди домой.
Суп ведь остынет.
– Эй! – крикнула Саша, вскидывая руку. Незнакомка остановилась. Замерев посреди дороги, она часто-часто заморгала ресницами, дрожа, будто холод стал ее кровью. Губы у женщины дрожали.
– Вам помочь?
– Мне… я… – незнакомка во все глаза смотрела на Сашу, и та заметила, как в пустых зрачках на мгновение мелькнуло что-то дикое. Женщина вновь заморгала, задыхаясь от бега, и Саша осторожно коснулась до ее плеча.
– Успокойтесь, пожалуйста… Все нормально. За вами кто-то гонится? – Саша заглядывала в матовые глаза незнакомки, но та отводила взгляд.
А потом изо всех вцепилась в Сашину руку. Ладонь незнакомки была влажной и ледяной на ощупь, и Саша подумала на миг, что схватилась за сколькое змеиное тело или дохлую рыбину.
Женщина едва слышно застонала. Саша огляделась по сторонам, уже жалея, что выбежала на помощь – вдруг это сумасшедшая?
– Прости, прости, ты боишься, наверное… – забормотала женщина, будто бы услышав Сашины мысли, и неуверенно улыбнулась. – Я просто не знаю, кого… Кто может…
Мимо них торопливо прошел мужчина с целлофановыми пакетами в руках. Он чуть задержал взгляд на незнакомке, кусающей яркие губы, но сделал вид, что ничего странного не заметил.
Женщина чуть отвернулась. Ее плечи вздрагивали, ткань лилового жакета стелилась волнами.
– Я могу вам помочь? – повторила Саша. Женщина медленно кивнула:
– Да, наверное… Ты можешь вызвать скорую?
– Вам плохо?
– Нет, я в порядке, но ему… Нужны врачи. Ему нужны…
Женщина, скривившись, прижала пальцы к губам. На белой коже расплывались капельки воды с мелкими крупинками туши.
– Я не могу так… – донесся ее слабый шепот. Голос оборвался. Женщина прижала ладонь ко рту и глянула на Сашу.
Та кивнула и успокаивающе взяла незнакомку под локоть:
– Идемте, тут лавочка есть, сядем.
– Да, хорошо. Пойдем, нужно вызвать врачей, нужно помочь…