Я, Камиль Алари

– И зачем она? Чтобы иметь возможность проявлять агрессию? Да посмотри вокруг, люди абсолютно свободны, они развлекаются!

– Почему тогда меня это так сильно стало напрягать, будто я вижу не людей, а их тщательно отретушированные копии?

– Идиот!..

Подкатился бесшумный робот-официант, принял заказ. Через несколько минут чашка ароматного кофе стояла на столе. Я стал смотреть на поднимавшийся над чашкой парок – тонкий, прозрачный, едва видимый. Такой же эфемерный, как и мои мысли.

Я любил натуральный кофе еще со времен студенчества, ценил его естественный вкус и не признавал ароматизаторы, добавки, сливочные пенки. Черный кофе без сахара казался мне таким же чистым, как истинные чувства. Разные сорта кофе дарили разные вкусовые оттенки, мне нравилось их сравнивать с эмоциями. Это была моя придуманная игра, нечто вроде аристократического сибаритства, о котором я читал в древних книгах. Такое увлечение могло бы показаться смешным, но мой друг и коллега Глеб Горбачев, как ни странно, разделял его. Вместе мы устраивали вечерние кофейные церемонии в моей усадьбе возле камина и много говорили не только о науке, но и о том, о чем вслух говорить было нежелательно. Да и сам Глеб появился в моей жизни совершенно непредсказуемо. Вернее, появился он обычно, как и остальные, но настолько выделялся из общей массы комфортных мне людей, что сразу обратил на себя внимание.

Тот день, спустя два месяца после встречи со странной женщиной, о которой я безрезультатно пытался забыть, запомнился хорошо. Обычный рабочий день, когда после обхода лаборатории я уединился в офисе и стал читать отчет сотрудника. Отчет был написан из рук вон плохо, я злился и думал о том, что сотрудник меня не устраивает. В этот момент в кабинет постучали.

– Да, входите, – я ожидал увидеть кого-то из лаборатории и сделал строгое лицо.

– Профессор Алари, я к вам.

В кабинет вошел странный тип. Был он ярко-рыжий, лохматый, с клочковатой бородкой. Его высокая нескладная фигура была облачена в дорогой костюм, сидевший на нем мешком, и весь он казался неуклюжим, словно собранным из деталей от разных механизмов.

– По какому вопросу, уважаемый?

– Я на стажировку, по обмену опытом, – он подошел к столу, положил передо мной папку с бумагами и без приглашения сел, будто стоять ему было тяжело. – Горбачев. Глеб. Доцент психологии. Из Праги.

Фамильярное поведение коллеги вызвало у меня новый приступ раздражения, но я сдержался и молча стал читать его резюме. Как ни странно, послужной список у Горбачева оказался впечатляющим – многочисленные статьи, несколько монографий, руководство лабораторией, три патента. Я несколько успокоился, приветливо улыбнулся гостю.

– А почему я вас никогда не встречал на симпозиумах и конференциях?

– О, профессор, это не для меня, – Глеб весело рассмеялся и зачем-то махнул рукой в мою сторону, – моя внешность не располагает к общению с почитателями.

– Вы не любите почитателей?

– Не люблю, – Глеб взлохматил широкой пятерней свою гриву, – меня всерьез не воспринимают. Никто не верит, что я ученый. Поэтому мои исследования находятся за пределами интересов потребителей наших услуг. Я лабораторная крыса.

– Надолго вы к нам?

– Месяца на два, а там как получится…

Я подумал, что скоро от него избавлюсь – слишком отличался облик приезжего от того, каким я представлял себе настоящего ученого. Зачем мне в лаборатории такое несуразное существо? Горбачев, вопреки ожиданиям, задержался надолго. Каждый день он являлся вовремя, постоянно задавал вопросы, поправлял аспирантов, интересовался ходом исследований, наблюдал за тестированием, много и весело шутил. Скоро я привык к нему и уже не представлял себе рабочий день без нового стажера. Более того, он оказался необыкновенно общительным и на редкость неглупым. Его замечания были всегда по существу, его аналитические отчеты я читал с удовольствием, наслаждаясь четкостью формулировок.

Через месяц после знакомства я пригласил Глеба в свою усадьбу на вечерний кофе. Интерес к коллеге не иссякал, я постоянно чувствовал его скрытое превосходство надо мной, тщательно закамуфлированное поведением клоуна, и мне жизненно важно было разгадать его, как и ту старуху на симпозиуме про бессмертие. Да, тогда я потерпел неудачу, но с Глебом такого точно не произойдет – я уже хорошо знал его и был уверен, что доверительная беседа позволит ему стать более разговорчивым и раскрыться.

Получилось наоборот – именно я начал остро нуждаться в кофейных церемониях с ученым, чей интеллект явно превосходил мой собственный. Это было несколько обидно, но крайне увлекательно – таких собеседников у меня давно не было. Я почувствовал, как мир вокруг снова заиграл яркими красками, ушли прочь сомнения, даже тяжелые воспоминания о разговоре на осенней аллее стали казаться смешными и ничего не значащими. Именно тогда, в один из поздних осенних вечеров перед пылающим камином, когда за окном хлестал ледяной дождь и порывы ветра гнули деревья, впервые прозвучало слово «информатор».

Разговор был, как всегда, немного на грани допустимого, но мы – два ученых – могли себе это позволить. Я не беспокоился и позволял Глебу разглагольствовать, это меня слегка забавляло. К тому же я знал, что наши с ним беседы никогда не выйдут из стен моего дома, в Глебе я почему-то был уверен, как в себе.

– …Представь себе, дорогой Камиль, homo sapiens счастливого как новый вид искусственно выведенных особей. Такой человек всегда находится в ровном благодушном настроении, он ничего не боится и знает, что делать дальше. Его эмоции положительны, он ни в чем не сомневается. И главное, он никогда не испытывает душевную боль. Как ты думаешь, будет ли жизнеспособна ли такая особь в случае внезапной угрозы ее благополучию? Я думаю, что нет. Отсутствие отрицательных или сложно переживаемых эмоций обедняет личность, человек становится слабым и легко управляемым, вряд ли он сможет принимать самостоятельные решения.

Это было всего лишь предположение Глеба, он высказал его крайне осторожно, но оно упало на благодатную почву. Я вспомнил свои неудобные мысли о способности переживать боль, задумался.

– Рассказать ему или нет? Поздний вечер, мягкий отблеск живого пламени, великолепный кофе – все это как нельзя лучше располагает к такой откровенности.

– Но имею ли я право быть откровенным?

– С другой стороны, я никогда ни с кем так доверительно не беседовал, как с Глебом, острая нужда в личной поддержке – без тестирования и коррекции – острая, словно я давно дышу вполсилы…

Пока я напряженно размышлял, он продолжил:

– Знаешь, я сомневаюсь в том, что позиция отсутствия боли и сильных эмоций правильная. Мне кажется, это обедняет восприятие, – Глеб отпил глоток кофе. – Мы практически не переживаем сильных чувств, связанных с личными отношениями. Это по умолчанию запрещено. Чтобы избежать травм. Но правильно ли это?

– Да, у меня возникали такие мысли, – я постарался тщательно подбирать слова. – Вернее, я иногда задумывался о том, нужны ли человеку негативные эмоции, и как это влияет на развитие его личности. Но в своих работах я доказываю обратное, и вполне успешно, людям это нравится.

Глеб пожал плечами, махнул рукой и чуть не облил себя кофе.

– О, Вселенная! Еще бы не нравилось! Человек ленив и по закону энтропии стремится к полному покою как в делах, так и в мыслях, что равносильно смерти. Ему не хочется сопротивляться обстоятельствам. Но почему ты, Камиль, об этом стал думать, что изменилось?

– Была странная встреча, во время которой я почувствовал себя клоуном, развлекающим маленьких детишек, – и я …рассказал Глебу о той женщине.

Я не хотел об этом говорить, потому что это было …больно, но боль не давала мне спокойно жить. И, чем больше я загонял ее в подсознание, тем громче она стучалась и билась в мозгу, заставляя задуматься о том, кто я на самом деле – ученый или действительно клоун. Особенно в такие ненастные вечера.

Я помешал дрова в камине, пламя вспыхнуло, полыхнуло жаром. Захотелось спрятать от Глеба лицо, чтобы он не увидел моих чувств.

– Камиль, а в чем проблема? Разве тебя может смутить какая-то странная женщина?

Я чуть успокоился, снова откинулся в кресле, расслабленно вытянул ноги.

– Эта встреча изменила меня. Мне показалось, что я иду не в том направлении. Я развлекаю людей, обещаю им счастье. Я тоже никогда не испытывал боли и сильных эмоций, как все. Мои проблемы, регламентированные правилами, решались легко. Но, как ученый, я деградирую вместе с теми, для кого живу и работаю. На моем пути нет ничего нового, все одно и то же. Я ничего не создаю, не открываю, не исследую. Только шлифую и переписываю старые записи. Более того, я давно не знаю, что и где мне искать.

– А что бы ты хотел найти, профессор?

Я задумался, глядя на мельтешение красных искр.

– Я хочу исследовать настоящие чувства, когда человек находится на грани своих возможностей. Но такого материала нет. Я пытался читать книги из прошлого, но ты сам знаешь, история Земли тщательно переписана, книг осталось немного. Да и понять их трудно. Кажется, мы потеряли способность мыслить образами. Я совершенно не могу представить себе, о чем идет речь, мое восприятие печатного текста блокируется. Мне, как и всем нам, нужен визуальный ряд. Но фильмов о прошлом нет. Только книги.

– Но ты же сам пишешь бестселлеры, и они востребованы.

Я горько рассмеялся.

– Глеб, я всего лишь подбираю тезисы, их за меня обрабатывает искусственный интеллект. Сам я, на самом деле, ничего не пишу. Достаточно задать правильную программу. Текст состоит из многочисленных алгоритмов, это побуждение к определенным действиям. Как инструкция. Его легко читать, легко следовать написанному. Не надо думать, делать выводы, рассуждать. Те, старые книги, и наши, современные – совершенно разные вещи. Если сравнивать с чем-то…, – я задумался и не смог подобрать сравнение. – Знаешь, такое ощущение, что мы стали слишком примитивными, откатились назад ментально. Но говорить об этом вслух нельзя, это означало бы подрыв всей нашей системы благоденствия.

Глеб замолчал и, казалось, что-то серьезно обдумывал. Я тоже молчал и уже стал ругать себя за излишнюю откровенность. Интересно, читал ли Глеб старые книги, или только я со своей неуемной жаждой новых открытий пытался работать с артефактами? И вообще, кто их на Земле читал, кроме хранителей библиотек? Я решил немного разрядить обстановку.

– Глеб, забудь о том, что я говорил. Это всего лишь мои личные сомнения, и они неправильны. Я подумаю, как от них избавиться. Мысли о возможной коррекции угнетают меня, мне не хотелось бы проходить эту процедуру, но, видимо, придется. Та старуха меня выбила из привычного ритма, я не смог ей правильно ответить и одержать верх, я просто проиграл, и не могу понять, почему. Значит, она в чем-то сильно была права, я ослабел и мне нужна помощь, – я поднялся из кресла, намекая, что пора заканчивать вечер.

Голос Глеба прозвучал глухо, словно он обратился не ко мне, а куда-то в сторону.

– Послушай меня, Камиль. А, может, дело не в ней, а действительно именно в тебе? На мой взгляд, наличие твоего состояния как раз говорит о том, что ты попал в сложную ситуацию, и она заставила тебя искать выход. Ты почувствовал, что давно застрял и потерял возможность двигаться вперед. Сейчас ты ищешь выход.

Я посмотрел на него.

– Но как? Нет таких возможностей! Мы закрыли все возможности исследовать то, что не вписывается в правила, и единственная дорога в моем случае – на тестирование и коррекцию. Ты же знаешь это! – я почувствовал раздражение.