Однажды в Одессе-2

Но, не смотря на довольно сухое предложение-приказ поработать на него, Ольга, не думая ни секунды, выпалила:

Да, – которое звучало как: «Есть, мой генерал».

Оля, прежде капризная и непокорная, а временами просто вздорная, сейчас послушно дрейфовала, повинуясь магическим течениям и ветрам.

Так, значит, с официальной частью покончено. К работе приступишь с завтрашнего дня. Всё понятно? Вопросы есть?

Опять следовало возмутиться или хотя бы удивиться диктаторским замашкам нового начальника. Но Олю окутывал плотный туман мистического блаженства, он каким-то образом материализовался из навязчивого сна и настиг Олю в кабинете главного врача печальной клиники. Воля и разум оказались в плену волшебной дымки, и теперь, чтобы не говорил строгий Сергей Дмитриевич, Ольга заранее была на всё согласна. Абсолютно на всё, лишь бы остаться в сладком плену его угольных глаз, лишь бы слышать его удивительно волнующий властный голос. Лишь бы теплилась хоть крохотная искорка надежды войти в тот сказочный сон. На яву!

Пока поведение Сергея Дмитриевича не располагало к сладким мечтам. Он продолжал диктаторствовать:

– Если молчишь, значит всё понятно. И со всем согласна. Ну что ж, ознакомлю с режимом работы и со льготами в нашем богоугодном заведении. Режим щадящий: с 9 до 18, и целый час на обед. По этому пункту вопросов быть не должно, тут всё в соответствии с Трудовым кодексом. А дальше – полная малина: питание 3-х разовое и проживание в комнате люкс – бесплатное.

То есть как – проживание? – совсем уж экстравагантные льготы немного развеяли мистический дым, и Оля подала робкий голос из тумана.

– Я должен объяснить тебе смысл слова «проживание»? – бестолковость новой сотрудницы явно раздражала Сергея Дмитриевича, держащего весь персонал клиники и «Блока А» в строжайшем повиновении.

* * *

Туман клубился, густой и плотный, вязкий и таинственный. Он нежно обнимал, он не давал дышать. Он был пропитан любовью и хрустальной мечтой. Ольга захлебывалась им, она пила его большими жадными глотками, и все никак не могла напиться. Она опять ждала Сергея. Каждую ночь… Он приходил к ней каждую ночь. И во сне он любил её. Во сне он хотел её…

Но сон обрывался от Ольгиного крика, который она никак не могла сдержать. Она не могла сдержать любовь и страсть, которые рождали этот крик. Она больше не принадлежала себе, она жила в плену тумана и в плену волшебных глаз Сергея Дмитриевича – главного врача клиники для людей с нарушенной психикой.

* * *

С тех пор как исчезла боевая подруга Ольга, ушедшая на задание в весьма странный дом, Светлана затосковала. Никто ее не видел, никто не знал, где потерялась… Грустно жилось теперь Светлане, одиноко жилось. Без любви, без дружбы. Миша и Ольга – два её самых близких человека исчезли примерно в одно и тоже время. Их место заняла противная соседка баба Гутя, которая неделикатно внедрялась в Светкино пространство, используя весовое превосходство и скандальный нрав. Без подруги и без компаньона по делу сыска и дознания Света чувствовала себя слабым человеком, которого любая баба Гутя может легко забить, морально. И уж, конечно, ей одной не справиться с такой огромной заржавевшей махиной, как детективное агентство. Брошенное на произвол судьбы агентство разваливалось прямо на глазах: заказов на розыск не поступало; дознавались потерпевшие тоже в основном сами, без помощи Светланы, своими силами и средствами. Лариса Семеновна новых клиентов не приводила и, вообще, делала вид, что Светланы в природе как бы и не существует. Жила-была Светлана, а как только исчезла Ольга – автоматически с ней исчезла и Светлана. Лара перестала вмешиваться в процесс аренды: все финансовые вопросы отныне решал мягкотелый муж Ларисы Семеновны – Васенька. Он с удовольствием втянулся в это дело, постепенно развивая деловую хватку и культивируя в себе жадность и злость. Одинокой Светлане становилось все трудней удовлетворять его растущие потребности, она еле сводила концы с концами, чтобы платить за квартиру. Но съезжать из почти родной обители, где было столько хорошего и плохого, откуда ушла на своё, хотелось бы надеяться, не последнее задание подруга Оля, сентиментальной Свете не позволяла память, нагло плюющая на тот факт, что девушке уже не по карману. Светлане очень хотелось верить, что жертва эта не напрасна – когда-нибудь вернется Ольга и заживут они хорошо, как прежде. А может быть ещё лучше, потому что прежде временами было довольно поганенько. Прежде она верно и чисто любила Мишеньку-Мишеля, а он оказался маньяком, который вообразил себя чистильщиком. С людским пороком, в виде разврата, он боролся своими методами – сексуально-преступными. За что и был пойман Светой и ее подругой Олей, у которой в гардеробе был черный пояс и белое кимоно.

А пока Светлане оставалось только ждать и надеяться. Надеяться и ждать. И снова ждать и вновь надеяться. А Ольга всё не объявлялась. Вот в это время судьба-злодейка решила проверить на прочность моральные устои детективного агента, борца с человеческими пороками. В виде провокации она подбросила Светлане симпатичного карманного воришку, представителя той самой неуважаемой профессии, которых Светлана презирала всей своей чистой незапятнанной душой.

Одним неласковым и поздним вечером Светлана возвращалась с работы домой. Поздним потому, что накопившиеся дела не отпустили ее домой в обычное время, а задержали до времени позднего, немного необычного, когда улицы полны неожиданностей и все кошки стали черными. В трамвае кроме нее нашлось с десяток таких же припозднившихся людей с усталыми, заезженными лицами. Их головы мотались в такт движению трамвая, их глаза смотрели сквозь время, куда-то в теплую сонную даль. В такой разнеженной полудреме пребывала и Светлана, замученная четырех, пяти и даже шестизначными цифрами бухгалтерского учета.

Она стояла на задней площадке трамвая и рассеяно наблюдала за тем, как быстро уходят рельсы в темноту. Темнота упрямо бежала за трамваем, но всё никак не могла догнать маленький дребезжащий вагончик, который спасался от прожорливой темноты с помощью десятка тусклых лампочек-фонариков. Они освещают салон таким спокойным неярким светом, который еще сильнее вгоняет в сон последних пассажиров.

Глаза у Светы закрываются: она видит белый лист бумаги, а на нем много-много вздорных единиц, двоек, троек… Они свалились в безобразную кучу, и Света знает, что эту кучу ей придется разгребать. Одной, без Ольги…

Вдруг она чувствует, как к ней в карман прокралась теплая и мягкая рука. Но это не ее рука. Обе ее руки лежат на поручне и пытаются удержать уставшее, полуспящее тело в горизонтальном положении. А в кармане у нее лежал маленький пухленький кошелек, который она наполнила деньгами. Как раз сегодня, в день зарплаты. И положила его близко, так чтобы чувствовать его бедром, чтоб не ушел он незамеченным в чужие, воровские руки, как тогда, однажды в Одессе. Но эти руки снова тянутся за ним! Маленький и пухленький в опасности!

Не оглядываясь назад, Светлана говорит не своим голосом и не своими словами. И голос и слова она позаимствовала у своей более агрессивной подруги. У Ольги были основания вести себя чуть агрессивно: черный пояс, тренировки, уверенность в себе, опыт боевых действий на пустыре, где она забивала ногами пойманного маньяка – любимого Мишу… Мишеньку… Мишеля… Светлана нагло блефовала. Причем, она сама не понимала, как вырвались из нее эти грозные чужие слова:

– Я тебе руку сломаю…

Сказала и испугалась больше сама, чем тот несчастный, которого она вот прямо сейчас хотела сделать беспомощным калекой. Тот, кто стоял у нее за спиной, как будто бы не сильно испугался, но продвижения во глубину кармана прекратил.

– Ну, ломай, – великодушно разрешил вор.

Светлана обернулась. Они стояли в ряд. Их было двое. И по внешнему виду – оба не студенты-очкарики интеллигентного филологического факультета. По внешнему виду оба отчетливо напоминают людей очень бесчестной профессии. Один, правда, напоминал чуть меньше. А вот из другого так и перло криминальное прошлое, настоящее и будущее. Тот, что поизысканней, лез в карман Светлане, а тот, что понаглей стоял на стреме, закрывая своим телом некрасивую картину скрытого отъема денег у зазевавшейся гражданки.

Молчание на задней площадке трамвая затягивалось и становилось всё напряженней. Молчание надо было разряжать каким-то действием. Тут уж либо Светлана должна начать ломать руку, как и обещала. Либо пойманная рука должна стремительно покинуть чужой карман. Как не удивительно, но победила в этом поединке нежная Светлана – ей даже не понадобилось демонстрировать свою жестокость, которой, к сожалению, она не обладала. Рука вора так же мягко и осторожно ушла из ее кармана, ушла пустая, без кошелька. Зато и не сломанная.

Светлану начало потряхивать, она опять столкнулась с криминалом, но в одиночестве, без Оли. «Что дальше? Кричать, как водится: «Караул! Грабят!» или промолчать? Пусть вор уходит спокойно, ненаказанным? А кто ж его накажет?» – спрашивала она сама себя. И стало Светлане еще страшней, когда посмотрела она за мрачное окно, где темнота преступная и все кошки черные, как бандитский знак. – «А если они меня накажут? Как это ни глупо, но они, наверняка, в обиде на меня за то, что не дала им выкрасть собственный кошелек».

Но воры тоже были в некой релаксации по случаю позднего вечера, неяркого освещения и усталости, накопившейся за рабочий день. Тот, что на стреме – готовился сойти на остановке, к которой тихо подползал полууснувший маленький трамвай. Второй как будто следовал за ним. Светлана уже собирается вздохнуть с облегчением, и даже задерживает дыхание, дожидаясь команды: «Всё позади! Свободное дыхание». Но видит, что на выход приготовился лишь один. Второй имеет желание проехать дальше. Друзья-карманники о чем-то негромко говорят, совсем негромко матерятся и прощаются слегка недовольные друг другом. Один уходит, один остается. Команды: «Всё позади! Свободное дыхание» так и не последовало. Остался тот, который лез в карман. Как видно, его обидело желание Светы сломать ему рабочую конечность, возможно, его задела грубость, жадность пассажирки. Во всяком случае, Светлана только так объяснила себе его нежелание уйти в ночь, вслед за первым.

«Ишь, как обнаглели, сволочи, ничего не боятся! – сама боясь, но негодуя, думала она. – За руку схватила, а он даже сознание от страха не потерял. Я же сейчас еще буду его бояться и извиняться за свою необоснованную жадность».

Но вор, казалось, не держал зла. Вид его приобрел даже некоторую галантность, лишь только его напарник – грубый и невоспитанный парниша, исчез в ночи. Всё было странно в этот час: куда-то тихо ехал по мрачному тоннелю ночи темный уснувший трамвай. На задней площадке, у черного стекла стояли двое: карманный вор и она, бывший детективный агент, борец за чистоту помыслов и рук.

Как только он заговорил, враждебное напряжение стало понемногу проходить. Его голос оказался нежным и волнующим, как песня ночной птицы в тихом, глухом лесу. Пока он говорил – Светлана забывала о его руке в своем кармане. Когда он ненадолго умолкал, по спине опять ползли холодные мурашки страха, презрения и злости – это же вор!

Она не знала, что ему надо от нее. Несчастный кошелек? Зачем? Из принципа, чтобы отчитаться перед своим дружком и перед своим Эго? А может он жаждет наказания за свой провал? Она не знала, что ему надо. Но видно по всему – он ехал с ней не просто так, и говорил не просто так… а чтоб понравиться???

Светлану эта догадка так поразила, как будто она была седым горбатым дедом, а не девушкой, довольно привлекательной, особенно в ночи, когда полам так хочется любви.

– Ты не боишься так поздно одна? – как будто пугая ее, спрашивает мужчина, но таким голосом, что хочется испугаться немного, а потом как бы в страхе, прижаться к нему…

Светлана злится на себя невероятно за такие провокационные желания, и пугает изо всей силы сама себя – голосом злобным и сварливым: «Сейчас дойдешь с ним до темного переулка и так прижмешься к нему от страха – не оторвать. Там он тебя напугает – сразу на две статьи, это в лучшем случае… А в худшем – напугает и на третью, до смерти».

А вор продолжает ее нежно пугать, не дожидаясь темного переулка:

– Как такую красивую отпускают вечером одну? Неужели никто не ждет и не встречает? – волнуется он за ненужную и красивую.

И чуть прижимается к ней плечом. И чуть тише говорит, а чтобы слышно было его полуинтимный шепот, он наклоняется к Светлане ближе. И ей уже совсем не страшно в такую воровскую ночь. И ей почти не грустно, что ее никто не ждет и не встречает у подъезда в такую романтическую ночь.

– И не встречает. И не ждет. И отпускают, потому, что одна я, не у кого мне отпрашиваться, – чистосердечно, как на суде, признается Светлана.

И тут же хочет удавить себя за излишнюю откровенность, которая для криминального элемента как сигнал к действию. Но он не торопиться ограбить, изнасиловать, а напоследок еще и убить одиноко проживающую девушку. Ему что-то надо от нее, но не понятно что. Он прижимает одинокую, ничью еще чуть крепче, но всё также мягко. И Светлане кажется – она знает, что ему надо. Его рука ложится на ее бедро, как раз на уровне кармана. И голос боевой подруги Ольги опять автоматически, не спрашивая Свету, говорит грубые слова:

– Ты карманы у меня проверяешь?

Светлана не хотела этого говорить. Она хотела стоять молча и рассеянно наблюдать, как рельсы поглощает романтическая ночь. Она хотела смотреть полузакрытыми глазами в непроглядную темноту и рисовать неясные картины неясных желаний. Она хотела хоть раз в жизни нарушить правильные установки правильного маньяка Михаила и совершить какое-нибудь безрассудство. Поцеловаться, например, в трамвае с этим отрицательным и всеми порицаемым субъектом.

Ее правильный Мишенька, наверное, извел бы ее нудными лекциями о том, что так может вести себя только грязная шлюха, такая же грязная и такая же шлюха, как и подруга ее, Олька. Но где ты теперь – борец за женскую нравственность и ложный стыд? Сидишь за массовые изнасилования распутных особ и покушение на убийство наживки Ольги. «Красивый лживый оборотень», – впервые подумала Светлана не очень хорошо, с упреком о своем авторитетном Мишеньке. Впервые ей, как трудному подростку захотелось взбунтовать, пойти против устоев лживой и ханжеской семьи, которая держала ее полвека в чистоте и нравственности, а сама грешила направо и налево, в будние дни и великие церковные праздники.

Захотелось ей сейчас взбунтовать, да помешала бдительность и грубые слова, сказанные не своим голосом. Для вора этих слов оказалось достаточно, чтобы он обиделся. Он, как будто, за эти несколько минут, пока они ехали в объятиях странной ночи, успел забыть, что он есть вор. Успел. Забыл. И размечтался… Светлана ткнула его носом. И он обиделся. И вышел на ближайшей остановке, не сказав ни слова своим чарующим голосом, который заставил Свету забыть на время, что он есть вор.

Он вышел, и стало всё ни так. Всё стало обыденно и серо. Приглушенный, таинственный свет неярких ламп уже казался тусклым и унылым. И ночь не поглащала рельсы как красивое сказочное чудовище. И страшно стало уже по-настоящему оттого, что никто не встречает такую красивую девушку. И грустно оттого, что не встречает и не провожает. И не к кому прижаться холодным плечом. И не с кем нарушить устои лживой ханжеской семьи…

Светлане вдруг стало очень одиноко. Она почувствовала свое одиночество особенно остро после ухода вора. Нет, она не хотела продолжать знакомство с криминальным элементом. Ей просто на минутку стало уютно и тепло под защитой его плеча. Она почувствовала его защиту, интуитивно, почти сразу, как только он перестал быть для нее вором. От Миши, который казался ей очень правильным и надежным, никогда не исходило такой надежности. «Как странно, – подумала Светлана, – один вор, другой насильник и душегуб… И всех их тянет ко мне. Может во мне что-то ни так? Может я тоже скрытый насильник и душегуб? Нет, первое однозначно исключается». Второе Светлане не виделось даже в страшном-страшном сне. А между тем, сон мог и не сбыться, если бы Светлана чуть позже прислушалась к сердцу, а не к словам коллег и сумела правильно расшифровать предсказания гадалки. Но это будет после, а сейчас…

По рельсам устало ехал полусонный трамвай, а за трамваем упрямо ехало такси. Оно спешило за убегающим трамваем несбывшихся порочных желаний. Оно настойчиво преследовало кого-то в этом убегающем трамвае. Такси догоняло кого-то.

Светлана не видела того, кто догонял. Она видела только огонек сигареты, горящей как маячок. Она только догадывалась, что это может быть он. «Как странно, – опять подумала она. – Он догоняет. Зачем?» И необычная воровская и романтическая ночь ей тихо подсказала. Подсказка разволновала. Подсказка прогнала вялое полудремотное состояние и нагнала чего-то неприличного. Подсказка ее немного разозлила. У нее с вором ничего не может быть. Это противоестественно. Это против ее принципов. Этого не может быть, потому что просто не может быть!

А такси догоняло. Красный маячок сигареты все ближе. И Света волнуется все сильнее, оттого, что это, безусловно, и противоестественно и против принципов, и не может быть по определению, но он сейчас ее догонит… Зачем? Чтобы нарушить все ее принципы? А потом? «Уж лучше бы я дала ему украсть свой кошелек, чем он сейчас, похоже, украдет мой покой и мои принципы», – запоздало пожалела Светлана о том, что не откупилась сразу деньгами. И почему-то не испытывала она отвращения, что понравилась вору, который несколько минут назад хотел лишить ее зарплаты, которая задаром не дается. А он, такой сякой, низкий и ничтожный, намеревался потратить ее, с трудом заработанные деньги, на себя белоручку. Или, что еще обидней – на свою фартовую подругу. Ведь это подло и очень некрасиво.

Однако же она почти забыла этот досадный эпизод с чужой рукой в ее кармане. Все как будто только начиналось с этого момента: темная ночь – неправильная, провоцирующая. В ночи – такси, и этот красный огонек, который не пропадает из вида, который притягивает ее оголодавший взгляд.

Светлана была молода, она хотела нежности и любви, она хотела мужского тепла. Ее тело хотело того же. Ее сердце чувствовало, что красный огонек в ночи может разгореться до яркого пламени, который сможет согреть и душу и тело. А может и спалить… Сердце чувствовало и предостерегало, пугая предшествующим опытом влюбленного человечества.