– Что ж, тогда положись на судьбу. Только учти, судьба, она загадки загадывать любит. Может одарит тебя жар-птицею, да покажет её серой утицей.
Ладно, коли сумеешь счастье своё разглядеть да чужих языков не побоишься, будет тебе девица Марьи твоей не хуже.
* * *
А Василию-то царевичу так с нянюшкой пошептаться и не довелось. С ним царь-государь за закрытой дверью шептался да кулаком по столу стучать изволил. Разъяснял, как лук тугой натягивать, куда стрелу калёную посылать и что будет, коли он отца не послушает.
* * *
Вот как настал день торжеств великих, вывели царских сыновей во чисто поле, дали каждому в руки лук тугой да велели судьбу пытать.
А во поле народу – яблоку негде упасть, бабы языки чешут, семки лузгают, мужики самокрутки смолят. Шум-гам-тарарам словно у карусели на ярманке.
Махнул царь Дормидонт платочком белым. – Пустил стрелу Еремей-царевич. Взлетела та стрела выше облака. Побежали слуги стрелу искать. С ног сбились, а найти не могут. Тут выходит им навстречу из терема боярского девица-краса. В руках у ней яблочко спело не надкусано, а из яблочка стрела калёная торчит – та самая, без обману. Обнял девицу-красу добрый молодец, поцеловал в уста сахарные – вот она, моя суженная. Вот моя Василиса Мелентьевна.
Скрипнул царь Дормидонт зубами, а поделать ничего нельзя, слово царское все слыхали.
* * *
Дошёл черёд до Фёдора-царевича, взял он в руки тугой лук, пустил стрелу калёную, полетела та стрела над теремами высокими, над садами-огородами и попала она за высок забор на крестьянский двор, прямиком в хрюшкино корыто. У корыта хозяйская дочь стояла. Ухватила девица стрелу, вырвала её как репу из грядки, а что с ней делать не ведает.
Ну отмыли свинарку в восьми водах, духами сбрызнули, обрядили в красный сарафан и поволокли царю под ясны очи. А девица упирается, визжит не хуже той свиньи: – Не пойду я ни в какой дворец, что мне там делать? Я ни по французски лепетать, ни полонезы плясать не обучена. Ни встать ни сесть по ихнему, по благородному не умею. Насилу уговорили.
Смотрит царевич на свою суженую-ряженую, и всё ему тяжёлый запашок слышится. Его и нет того запашка, а вот слышится и ничего с этим не поделаешь.
И девица глядит на него без любви без радости: – И нюхает он меня всё время и нюхает. Небось, как ветчину свою пармезанскую лопать изволит, её не обнюхивает.
Не нужен мне ваш Фёдор-царевич.
Может, он и не принюхивается ко мне, может мне это мнится-мерещится, да как на него ни гляну, всё он нос морщит.
А царь-батющка рад-радёхонек: – Вот какое мы передовое царство-государство – с народом породнились, будут наши внуки плоть от плоти народной.
– Как звать тебя-величать, девица-краса?
– Маняшей.
– А по батюшке?
– Кузьминишна я по батюшке.
– Объявляю волю свою царскую – быть тебе отныне, Марья свет Кузьминична, невесткой государевой.
Челядь дворцовая веселится, зубы скалит, – вроде тихо шепчутся, да слыхать громко. Пока над Фёдором усмехались-злословили, притворялся он будто глухой да слепой, а как невесту его задевать стали, начал злиться да губы кусать. А она на прислужников наглых глядит, головы не опуская, да сама посмеивается – мол, что ты на это скажешь, Фёдор-царевич?
Он и сказал, не утерпел:
– Вот что, други мои разлюбезные, холопы теремные да дворовые, – не по нраву вам, что невеста моя свиней кормила, да коров доила? А мне вот по нраву. И кто её обидеть вздумает, тот со мной дело иметь будет.
Так что извольте свои смешки куда поглубже засунуть и кланяться царевне Марье Кузьминичне как по титлу по её положено.
Глянула на царевича девица-красна, будто заново увидела.
И он на неё глянул вдругорядь, да обомлел – до того она показалась ему с тем портретом схожа. Если и не точь-в-точь, так уж, во всяком случае, не хуже.
– По нраву пришлась ты мне, Марьющка. Хоть и вредная.
– И ты мне не противен, Фёдор-царевич. Ну и что ж, что ты нос воротил – это бывает, это от дурного от воспитания.
– Так и ты дурниной кричала.
– От дурости и кричала.
* * *
Настал черёд младшему из царёвых сыновей судьбу пытать.
Пустил Василий царевич стрелу калёную. Взвилась та стрела по-над полем, по-над лесом и упала прямиком в глухое болото. Вонзилась в лист кувшинки и торчит заместо поплавка. А на том листе лягушка сидит, глазами лупает – не испугалась, не шелОхнулась. Так её вместе с листом и стрелой в царский дворец и понесли. С высокого крыльца народу показали, государю на ясны очи предъявили – всё честь по чести. Меньшому царевичу в руках подержать дали, да в терём унесли.
– Нянюшка, няня! Ну почему, почему я такой невезучий? За что мне такое? Это же не в сказке, это я на самом деле жениться должен на жабе болотной!
– Васятка, дитятко, не жаба это – лягушечка. Вполне даже симпатичная.
– Няня, и ты смеёшься?
– Не плакать же. Тоже мне – горе-злосчастье. Придумаем мы с тобой что-нибудь. Ну дождись ты ночи тёмной, пойди по саду прогуляйся, да отпусти зверушку – пусть скачет на все четыре стороны.
– А отец узнает?
– Откуда? А и узнает – голову он тебе не отсечёт, в подземелье на цепь не посадит.
– Мне с ней целоваться завтра, кольцо венчальное на лапку надевать!
– Где хоть сейчас невеста твоя?
– В тереме девичьем в клетке золотой. Негоже жениху с невестой до свадьбы под одной крышей ночевать.
– А гоже царевичеву невесту в клетке держать? Ну, да этому делу я помочь в силах. Жди меня, соколик. Как свистну тебе птицей-зябликом, отворяй дверь.
Час прошёл, второй на исходе, свист птичий раздался. Распахнул царевич дверь, за дверью нянька его любимая, а в руках у неё куль шалью замотанный.
Развязали шаль цветастую, а там в клетке золотой лягушечка зелёная, грустная, словно приболела…
– И ты бы загрустил, Васятка, коли тебя бы в клетке заперли, воли лишили. Няня достала ключик золотой, отперла дверцу – иди сюда, голубушка, не бойся, сейчас мы тебя в тёплой водичке искупаем да на волю отпустим. Принесла нянька Ненила мисочку с водой, опустила туда лягушечку, с ладошки полила.
Ну вот, а теперь прогуляйтесь-ка по саду, на звёзды полюбуйтесь. Поговори с красой ненаглядной напоследок, да и отпусти. Можешь даже поцеловать на прощанье. Идите, мои хорошие, идите.
А я пока клетку на место верну.