Всегда буду рядом

Родители уехали на дачу ночевать, Аня заявила, что ей хватило прошлых выходных, так что побудет дома. Как только дверь за матерью закрылась, подошла к телефону. Анюта раньше не звонила на этот номер, но помнила: цифры совпадали с годом её рождения. Вадим радовался этому факту по-детски. Говорил – судьба. Хотя, какая тут судьба? Полным-полно девушек, Анютиных ровесниц.

Трубку взяли сразу. На том конце провода прозвучал женский голос:

– Да… Кто?

– Здравствуйте, можно Вадима? – сказала Аня и услышала всхлипывания.

– Анечка? Это ты?

– Да. Вы – мама Вадика?

Они никогда не встречались, но девушке отчётливо представилась нестарая ещё женщина с седеющими, собранными в пучок волосами и заплаканным лицом.

– Ты не знаешь, деточка?

– Что? Он в больнице? Вадик говорил про обследование…

– Поздно. Слишком поздно, – женщина уже не могла сдерживать рыдания. – Вадик умер в позапрошлую пятницу.

– Как?! – Аня с трудом выговаривала слова, чуть шевеля непослушными губами: – Я видела его… то есть, во сколько он умер?

Услышав ответ, продолжала спорить:

– Я тогда получила эсэмэс от него. У меня сохранилось…

– Шла операция, не мог Вадюша послать тебе сообщение, был под наркозом. Это кто-то другой. Анечка, прости, я не в состоянии говорить…

– Конечно, – ответила Аня и долго слушала гудки в трубке. С каждым гудком уходила уверенность, что мама Вадима непостижимо ошиблась, он жив, в ту пятницу провожал Аню после работы, прогнал напавших на неё собак, бежал за ней, напуганной до полусмерти, и послал эсэмэску.

Эсэмэс! Девушка открыла перечень полученных сообщений. Вот! Как же? Мать говорит, что в это время Вадиму делали операцию…

* * *

Два дня рыдала. Слонялась по квартире, переводя салфетки пачку за пачкой. Скоро глаза стали краснее свёклы, а из мусорного ведра вываливались скомканные бумажные комочки. Девушка кляла себя за чёрствость и глупость. Отравила последнюю встречу с любимым претензиями и упрёками. Вадик нуждался в поддержке! Чувствовал, что расстаются на веки. Снова и снова Аня восстанавливала в голове события позапрошлого четверга. Вадим прощался, а она не слушала, занятая глупыми обидами. Вот бы вернуть тот вечер! Вот бы уговорить, упросить, добиться позволения присутствовать в больнице. Не хотел волновать, сказал, что обследуется. Или сам боялся операции. Теперь Анне предстоит терзаться чувством непрощенного предательства целую жизнь.

Шалунья выслушала исповедь подруги с непривычно серьёзным лицом.

– Да-а-а, – протянула тоскливым голосом и бодрее добавила: – Так и знала, что он больной. Хорошо ещё ты замуж не успела выскочить, а то стала бы в двадцать семь лет вдовой. Чего хорошего!

– Люся! – выкрикнула Аня. – Как ты можешь!

На них оглянулись женщины, сидевшие на скамейке неподалёку, и мужчины, которые курили, столпившись вокруг урны. Десятиминутный перерыв заканчивался, надо было возвращаться в цех. Девушки стояли, смотрели друг на друга, не замечая спешивших мимо сотрудников.

– Я, – развела руки Шалунья, – операцию твоему Вадику не делала. А что не нужно с ним мутить, с самого начала говорила. Да ты не слушала.

Аня задумалась, позабыв о подруге. Почему он не хотел видеть Анюту в больнице? Как так получилось, что на похороны не позвали? Ведь мать сразу догадалась, кто звонит, знала о любимой девушке сына.

– Пойдём-пойдём, – тянула за локоть Люся, – этот козёл Митька оштрафует чего доброго.

Ну вот, уже и козёл – мысленно усмехнулась Анюта, а давно ли подружка рассматривала мастера как неплохую кандидатуру на роль бой-френда?

Тень между девушками всё-таки пролегла. Кузницина не то чтобы дулась, но решила больше с Шалуньей переживаниями не делиться. В конце концов, у той всё складывалось как нельзя лучше – зачем портить человеку счастливые дни, не так уж их много в жизни выпадает. Аня углубилась в работу, демонстративно воткнув наушники. Люся толкала речи, веселя сотрудниц – за глаза называла их тётками, но это не мешало ей слыть всеобщей любимицей. Развлечь публику Шалость умела. Поднялся хохот, Кедров раз пять выглядывал из своего «аквариума». Стихали на полминуты, но Шалунья отпускала очередную шуточку – и половина цеха покатывалась со смеху.

– Ох, уволит тебя Митька, – еле переводя дыхание, говорила Люськина соседка, – как пить дать уволит. Никакой управы на тебя нет.

– Да пусть увольняет, – бравировала Шалунья, – видала я эту каторгу. Знают только расценки снижать да норму повышать. Я вообще скоро замуж выйду. Вот.

До Ани Люськины слова дошли. Музыка не так громко играла. Слышала, но виду не подала. Надо же, подруга такую новость не сообщила. Видно, так Анюта залипла в своих комплексах, что Шалость не стала лишний раз дразнить. Она вообразила, что подруга завидовать станет? Аня копалась в себе и не обнаруживала радость за Люськину счастливую судьбу. Умом понимала, что надо радоваться, а в сердце зияла пустота. Ничего лучше не придумала, как улизнуть пораньше. Минут за пятнадцать до звонка убрала рабочее место и пошла переодеваться. Мастера встретила в коридоре.

– Митя, у меня голова гудит. Отпустишь?

Кедров кивнул, пробубнив не то до свидания, не то выздоравливай. Аня упорхнула в раздевалку. Шагая через порог, краем глаза заметила, как мастер провожает её внимательным взглядом. Даже перед зеркалом повертелась, изучая, что бы его могло заинтересовать. Всё вроде как надо: защитный костюмчик наглажен, накрахмален, не наизнанку и пятен нигде нет. Прошлась щёткой с длинной ручкой по ткани, стряхивая воткнувшиеся осколки, выпятила грудь, хоть и небольшую, но высокую, красивой формы, стянула ткань костюма на талии, цокнула языком. Да, права Шалость, вдовой рановато становиться.

На краю зеркала мелькнула тень, будто мужчина стоит у противоположной стены. Кто это вломился в женскую раздевалку? Обернулась. Никого. Прошла вдоль рядов шкафчиков. Пусто. Мерещится, что ли? Пожала плечами, взялась за привычные джинсы и джемпер – на улице холодало. Осень ещё не заявила о себе, но и летом уже не пахло.

Люська догнала у гаражей.

– Чего сбежала? – спросила, часто дыша. – Смотрю – нет тебя. Митя сказал: отпросилась. Ну, я следом.

– Голова, – поморщилась Кузницина и провела ладонью по виску, – надоело всё.

– А мне-то как… – поддержала подруга, – Фома в командировку умотал, так что я пешочком, ты уж не бросай.

– Не знала.

– В выходные у него день рождения. Будем отмечать. Ты приглашена.

– Знаешь, не до праздников мне. Только с парнем…

Она хотела сказать: рассталась, но вспомнила, что на похоронах не была – не сообщили. Стало ещё муторней на душе.

– Ну уж нет! Не дам тебе сохнуть. Вадика твоего не вернёшь. Что, монашкой теперь запишешься? Вряд ли он одобрит.

Люськины аргументы не действовали, Аня мотала головой.

– Подруга! Посидим тихо-скромно, никакого разгула. А? Без тебя никак! Честное слово, мне боязно.

– С чего это?

Люська рассмеялась, ткнулась лбом в Анютино плечо:

– У Фомы много холостых друзей.

– Таких же, как он?

Шалунья помолчала, вглядываясь в лицо Кузнициной, потом холодно поинтересовалась:

– Что тебе не нравится?