Сладкая женщина

– Что же ты мне показать хотел? – спросил Николай Егорович.

– Да ничего. Пусть они там себе разговаривают. А мы тут с тобой будем.

Николай Егорович помолчал и сказал:

– Хороший ты мальчик.

Они присели на ворошок соломы. Из-под него выбежала мышка-полевка, но Юра не испугался.

– А ты можешь свой глаз снять? – спросил он.

– Могу.

– Тогда ты лучше его не надевай. А завяжи глаз черной повязочкой. Всем будет понятно, что ты инвалид Отечественной войны. А так непонятно.

– Ты думаешь? Ладно, сделаю.

Юра посмотрел очень пристально на Николая Егоровича. И осторожно потрогал не очень чистыми пальцами его попорченную ранением щеку.

– Только я боюсь, что тебе мама не разрешит: с глазом красивее.

Николаю Егоровичу стало не по себе: ведь что-то он думает сейчас, этот рыженький пацаненок!.. Видел их с матерью вдвоем какой-нибудь час, а уже построил выводы. Но Николаю Егоровичу было радостно, что всего час потребовался, чтобы они с Юрой сошлись.

Над голым полем промахали крыльями отлетающие грачи. Юра сделал движение руками, как будто целился в них. Большой нос его озяб. Он подобрал под солому ноги.

– Сколько уж ты в деревне живешь? – спросил Николай Егорович.

– Давно. Два года.

Николаю Егоровичу Аня далеко не все рассказала относительно Юры. Он и сам родился и вырос в деревне, и ничего необычного в обстановке, которую он застал в доме у тещи, для него не было. Наоборот, ему, проведшему детство в крайней бедности, сразу бросился в глаза хороший достаток, только, пожалуй, порядка не хватало. Но было как-то тяжело, что они с Аней в Москве ходили по театрам, по гостям, а тут дичал этот малый в обществе бабки-нелюдимки. Ну ладно еще летом, туда-сюда побежит, в лес, на речку. А зимой-то как же они?..

– Замерз? – спросил Николай Егорович Юру.

– Нет, я мальчик не зябкий, – сказал тот, желая, видимо, продлить их разговор наедине.

…Дома их ждал стол с ужином.

– Ну что он там тебе интересного показал? – уже поладив с матерью, весело спросила Аня у мужа.

– А это уж у нас с ним мужской секрет, – тоже весело ответил Николай Егорович.

Они пробыли в деревне три дня. Больше Николаю Егоровичу с Юрой погулять наедине не пришлось: стенкой полил дождь, еще похолодало. Бабка топила печь.

Юра пришел из школы и увидел, что мать собирается к отъезду. Он все еще не надеялся, что его возьмут с собой, и отнесся к этому внешне спокойно. Достал из сумки тетрадку с пятеркой и показал Николаю Егоровичу:

– Еще одну получил.

– Молодец!

Аня сказала не без волнения:

– Видишь, Юрочка, я вам с бабушкой денег оставляю. Мы тебе книжки вышлем и тетрадки. Бабушку не обижай, слушайся. Тогда мы и тебя в Москву возьмем.

– Это когда? – серьезно спросил Юра.

– Скоро… На тот год.

Провожать до станции Юру тоже не взяли. В последнюю минуту он в темных сенях повис на руке у Николая Егоровича, но ничего не сказал, чтобы не услышали мать и бабка.

Аня поручила мужу нести корзинку с яйцами и ведро с солеными грибами. Николай Егорович утратил весь свой франтоватый вид. Но это делали не корзина и ведро; попорченное ранением лицо его было так мрачно, так опустились плечи и виновато выгнулась спина, что казалось – идет по деревне не сорокалетний мужчина, а какой-то невзрачный старичок. К тому же и дождь моросил…

– Да ладно, Коля, – уже в вагоне сказала Аня. – Ты же видишь, что я и сама переживаю. В школу его в Москве в шесть лет не примут, а тут он уже при деле и к маме привык.

Николай Егорович поднял на жену свой единственный глаз и вдруг тихо произнес ругательную фразу. Никогда Аня от него ничего подобного не слыхала и поэтому очень испугалась. Ей и непонятно было, кого Николай Егорович, собственно, ругал: ее самое, угрюмую тещу или судьбу…

Аня оправилась от испуга и сказала дрожащим, обиженным голосом:

– Что это ты, Коля, себе позволяешь? Считаешься культурным человеком…

…Юру они взяли из деревни на следующую осень. Бабка плакалась:

– Теперь и съесть ничего не захочешь – одна!..

– Мама, я поперек своему мужу не пойду, – сказала Аня. – Он Юру усыновить хочет.

«Баба Нюха» во всем видела корысть:

– Как не хотеть! Своих-то нету.

Аня по поводу «своих» помалкивала. Пока с нее хватало: есть один сын.

Юре купили новое пальто, и сразу же по прибытии в Москву Николай Егорович повел его в парикмахерскую. Потом они посетили зоопарк и музей Вооруженных сил.

– Я хочу быть военным, – серьезно сказал Юра.

– Почему?

– Как почему? Разве не нужны разведчики? Столько книжек про это!..

Вечерами Юра читал вслух, читал очень бойко, с выражением. Аня прислушивалась немножко испуганно: это в восемь-то неполных лет!.. Что же в двенадцать будет? Этак дурочкой рядом с ним окажешься.

В первую ночь Николай Егорович встал и поглядел, как Юра спит. Для мальчика еще не было одеяла, он лежал под Аниным старым пальто, от которого пахло химчисткой и невыветрившейся ванилью.

«Голова у него не разболелась бы», – подумал Николай Егорович.

Некоторое время он, рискуя отвыкнуть от протеза, не носил своего искусственного глаза и прятал ранение под черной повязкой. Ане не сказал, что это он делает для Юры, а сказал, что самому так легче.

Юра не ластился к отчиму. Но Аня замечала, что смотрели ли телевизор, обедали ли, играли ли в лото, Юра всегда садился рядом с Николаем Егоровичем, а не с нею. Свой школьный дневник он показывал только ему. Обращаясь к отчиму, Юра словом «папа» не злоупотреблял, зато в третьем лице он произносил это слово часто и с радостью: