Немцы

– Будет там болтать! – крикнул комбат. – Махен, захен, шляхен, черт вас поберихен! В лесу наговоритесь. Петухов, выводи лесорубов на улицу. Звонов, как твоя рота?

Саша Звонов, красный, потный, взволнованный, подбежал и отрапортовал:

– Рота построена! Трудоспособных – сто двадцать человек, вторая группа – двадцать один человек, больных – семь человек и, я извиняюсь, товарищ старший лейтенант, которые совсем оказались раздетые – одиннадцать человек. Не в чем построить, сидят в корпусе.

– Что за чертовщина! Куда же они одежду дели?

– Не иначе попрятали. Сам все обшарил, товарищ старший лейтенант. Вчера еще ходили по двору в одеже…

Комбат, не стесняясь женщин, крепко выругался, потом махнул рукой Отто Грауеру. Тот быстро подбежал.

– Выдай этим одиннадцати паразитам телогрейки из командирского фонда. И чтобы вечером отобрать и найти их собственные.

– Беда, – объяснял Звонов Татьяне Герасимовне и Тамаре, – два часа собирались: только отвернешься, куда-то пиджак с него исчез, другой шапку прячет. Чистые симулянты! Свое хоронят, требуют казенного.

Татьяна Герасимовна покачала головой:

– Ну, народ! Хватим мы с ними горя. До чего же несознательные! Они наших небось голышом гоняли, а сами требуют: подай им то, другое…

Хромов разъярился:

– Я их, сукиных детей, поморожу, а одежды им не дам, пока не заработают. Они думают, что Россия – это собес для фашистских подонков. По?том своим заставлю заработать! В землю затопчу!

Лицо у комбата стало дергаться, запрыгала левая бровь. Лаптев взял его за рукав и потащил в сторону:

– Да успокойся ты! Есть из-за чего себя волновать.

Комбат перевел дух и скомандовал:

– Марш за ворота!

Вторая рота, ежась и топчась, нарушая всякий строй, повалила за ворота.

– Мингалеев, давай баб! – крикнул комбат.

Из глубины двора тронулась третья рота. Крестьянки торопливо двигали ногами, обутыми в огромные валенки. На всех были длинные теплые шали. Горожанки дрожали в своих коротких пальтишках.

Мингалеев оскалил зубы и отрапортовал:

– Третий рота – сто сорок пять человек весь здоровый, тридцать три человека – кухня, десять – прачечная, пять человек – ничего не делай: декретный отпуск. Остальной – налицо.

– Молодцы бабки! – немного успокоившись, сказал комбат. – Веди их, Салават.

Тамара и Татьяна Герасимовна тоже вышли за ворота.

– Ну, Томка, счастливо тебе! Идите по тракту прямо до новой делянки. Я догоню вас.

Тамара растерянно спросила:

– А они не разбегутся у меня?

– Небось не разбегутся. Куда им бежать-то? Шагай передом, а сзади десятники пойдут, Влас Петрович с Колесником.

– Ни пуха ни пера! – вышел напутствовать Лаптев. – Не робейте, Тамарочка. Завтра и мы приедем на лесосеку.

Тамара вышла вперед и не очень уверенно скомандовала:

– Геен!

Она шла, не оглядываясь, слыша за собой скрип снега под множеством ног и шумное дыхание четырехсот немцев. Было страшно, но она изо всех сил старалась не подать виду. Солнце выплывало из-за горы, ярко-оранжевое, в белых парных облаках. Мороз слегка отпустил: близилась весна.

Штребль жадно глядел вокруг. Леса и горы – все под глубоким снегом, сбоку – поселок, над каждым домиком – тоненький, прямой, как свечка, столбик дыма. Дорога накатанная, блестящая, уходит далеко вдаль. Белокурая девушка впереди все идет и идет, не оборачиваясь. Штребль глядел на нее, и в его душу запало радостное чувство: не вооруженный до зубов охранник гнал их на работу, а вела симпатичная русская девушка, одетая в старую ватную куртку и подшитые валенки.

– Откуда вы знаете немецкий язык, фрейлейн? – осмелев, спросил Штребль.

Тамара, не повернув головы, ответила:

– В школе учила.

До лесосеки по тракту было около четырех километров. Немки, не привыкшие к тяжелым валенкам, начали отставать.

– А ну, подтянись! – покрикивал на них старичок-десятник Влас Петрович. – На юбки наступлю!

Старик ворчал всю дорогу и ругал немцев на чем свет стоит.

– Два сына у меня было. Где они? Подайте-ка мне сыновей! Ах вы, б… нехристи не нашего Бога! Были бы сыновья живы, я бы… вашу мать, и дорогу в лес уже позабыл. А из-за вас, проклятых, иди, мерзни, как пес. Ни дна бы вам, б… ни покрышки!

– Ладно тебе, дядя Влас, – рассудительно сказал другой десятник, недавно вернувшийся с фронта однорукий Колесник. – Слава богу, что мы их гоним, а не они нас.

Тамара свернула с тракта в лес. Немцы, сбившись в кучу, повалили за ней, увязая в снегу. Тропка привела на большую поляну. У маленькой лесной сторожки стояли сани с топорами и пилами.

– Возьмите инструмент, – по-немецки сказала Тамара. – Бери, бери, – поспешно добавила она по-русски. – Цвей топор, одна пила на троих.

Подъехала Татьяна Герасимовна. Вылезая из саней, крикнула Тамаре:

– Баб смешай с мужиками! Баб, говорю, не бросайте одних! Чего они одни-то наработают? Ни колоть не можут, ни что… Тома, бери вот этих, помордастей, веди в лес, – она указала на мужчин из первой роты.

Тамара махнула рукой:

– Пошли!

Влас Петрович отобрал себе мужчин из второй роты. Колесник обиженно заметил:

– Что ж, мне одна шваль досталась?

– Чем же они шваль? – рассердилась Татьяна Герасимовна. – Что плохо одеты? Может, лучше работать будут, чем те, нарядные. Инструмент берите, айда с богом!

Тамара вывела свою партию на просторную снежную поляну. Посередине красовались три высокие разлапистые ели.