Вызов

– Сопротивлялся, – оправдался Кагмар. – Сам идти не хотел, пришлось связать.

Он обернулся на Роваджи и тут же застыл, не веря своим глазам. Пленник ещё у двери избавился от верёвки, а мгновением ранее швырнул её между стопками книг. Удачно вывихнутый однажды сустав позволял ему проделывать подобные трюки, так что теперь в глазах сида наёмник выглядел последним болваном.

– Э-э… Он янтарный, а ещё, возможно, ключник, – проглотив возмущение, произнёс Кагмар.

– Возможно?

Рыжий внимательнее присмотрелся к пленнику и поднялся с кресла, преисполненный чувства собственного достоинства и самолюбия. Он был очень высоким, не в пример халасатцам. Роваджи был ниже на несколько дюймов, и даже Хаш – на палец, а то и на два. Сид был облачён в неимоверно дорогие одежды из лоснящейся парчи и яркий фиолетовый плащ, шуршащий следом по полу. На каждом из девяти пальцев блестели массивные перстни с разноцветными каменьями. Лишь лишённый двух фаланг мизинец левой руки портил вид лёгким изъяном. Хоть и вырядился рыжий, как местная знать, ничто не умаляло его непохожести и странности. Вблизи яркие глаза оказались не жёлтыми, а оранжевыми, словно тыква.

Сняв с шеи кулон в виде изящных золотых ножниц с крупными янтарями внутри колец, рыжий протянул руку с ним в сторону пленника. Вряд ли он собирался подарить тому дорогую безделушку, но Роваджи против воли коснулся пальцами подвески. Ножницы дрогнули и завертелись вокруг своей оси, закручивая тончайшую цепочку.

Глаза защипало, внутри стало горячо, будто лёгкие обожгло паром. На миг Роваджи почувствовал себя всемогущим, и сила воспылала в нём пожаром. Однако почти сразу же вернулась боль, а холодный ветер с реки ворвался в комнату, обдав отрезвляющим холодом взмокшую спину.

– Что ж, и такой сгодится, – кивнул рыжий и резким движением заставил цепочку намотаться на указательный палец, пока кулон сам не упал в ладонь. Видимо, он, как и Кагмар, состоял в каком-то тайном ордене жонглёров.

Сид снял с пояса кошель, отсчитал десять золотых львов и протянул халасатцу.

– Вас здесь не было, и вы никого не приводили.

Роваджи стало дурно: во-первых, он столько просто не стоил, во-вторых, он пошёл бы в Синебар хоть пешком и даже помылся бы, пообещай ему за это такую награду!

– Премного благодарны, – поклонился Кагмар, с вожделением принимая тяжёлые монеты.

Наёмники поспешно удалились, а щедрый господин и не подумал кликнуть охрану, оставшись наедине с обомлевшим «приобретением».

Роваджи прикинул свои шансы, поискал взглядом оружие, оценил расстояние до ближайшего окна – внезапно оно захлопнулось с пугающим треском. Ставни сошлись так быстро и хлёстко, что заставили вора вздрогнуть от неожиданности.

– Даже не думай! – предупредил рыжий.

Вне всяких сомнений он был колдуном. Словно подтверждая эту догадку, сид сделал непринуждённый жест пальцами, и одна из книжных стопок сдвинулась прочь с его пути, роняя верхние книги. Рыжий величаво и горделиво вернулся за стол и опустился в кресло.

– Как звать?

– Ро, – коротко ответил пленник.

Ощущая себя карасём на сковородке, он сделал вид, будто разминает шею. Взгляд его упал на распахнутую книгу у ног. Красные чернила казались кровью, но та бы потемнела при высыхании. На пожелтевших страницах алели узоры и рисунки: вскрытая грудная клетка, сердце, лёгкие. В Алуаре наука и медицина шагнули далеко вперёд, но в Стране Гроз только люди высокого положения могли позволить себе подобные увлечения и уж точно не выставляли напоказ.

Внезапно книга захлопнулась сама собой.

– «Ро»? Это что же – бродяга? – усмехнулся рыжий, не скрывая, что знает алорский язык. – Давай обойдёмся без прозвищ. Настоящее имя у тебя есть?

– Ну, Роваджи.

Чего уж тут препираться. Может, этот чудак всем без разбору золото раздаёт?

– В самом деле? – усомнился рыжий. – Имя не алорское. Кто тебе его дал?

– Да как-то не спрашивал…

Желание побежать к последнему открытому окну угасло. Повторится то, что случилось в переулке: швырнут о стену, вот и все старания. Стоило поискать иной выход.

Роваджи покосился на свободное кресло и, не дожидаясь приглашения, сел. Рыжий усмехнулся от такой наглости, но возражать не стал.

– Чем на жизнь зарабатываешь?

– Ворую.

– Видимо, вор из тебя паршивый. – Сид насмешливо оглядел обноски, в которые был одет Роваджи.

– С тобой не сравниться, – согласился тот.

– У тебя южный говор. За пару лет такого произношения не добиться, – задумчиво заключил рыжий. – Предположил бы, что ты здесь и родился, но ты явно служил в Алуаре. – Он заострил внимание на потрёпанной портупее.

Меньше всего хотелось обсуждать с незнакомцем прошлое. Роваджи жадно уставился на фигурные стопки. Ферзь был особенно вычурный, но ликёра больше помещалось в ладье. Рыжий проследил за его взглядом и разрешающе махнул рукой.

Вот тебе и причуды богов! Облизав разбитые губы, Роваджи ловко съел вражескую фигуру и осушил её.

– Шах, – добавил он, когда сладость с горечью отступили и вернулся неприятный солоноватый привкус.

– И что же, спектрометром тебя не проверяли? – продолжил расспрашивать его рыжий.

– Чем?

– Это стеклянный шар. Если поднести к тебе, засветится.

– Не помню такого.

Сид кивнул, посмотрел на доску и заслонил ликёрного короля.

Роваджи решил, что теперь его очередь спрашивать.

– Что это за ножницы? – Он указал подбородком в сторону двери, за которой скрылся Кагмар. – И почему они дёргаются, стоит к ним прикоснуться?

– Ты про «Экиа»? – На алорском это означало «ключ». – Или про маятник? – Сид положил кулон перед собой на стол. – И те и другие реагируют на янтарь.

Стало ещё непонятнее, и Роваджи сменил тему:

– Ну а ты кто такой?

Стоило быть полюбезнее, но уж слишком паршиво он себя ощущал. Его привели сюда против воли и продали за баснословную цену, причём совершенно непонятно, для каких целей. А ко всему прочему, у него болели рёбра и голова – красивых слов просто не находилось. Ещё пара стопок ему бы не повредила. Он внимательнее присмотрелся к игровому полю и отвоевал беззащитную пешку.

– Меня называют Рамифом, – представился колдун и добавил с осуждением: – Ты мог спасти слона.

Он звонко перешагнул фигуру и тоже осушил стопку светлого ликёра. Играл за чёрных.

– Но потерял бы коня, а он интереснее ходит, – пожал плечами Роваджи, нисколько не сожалея.

– Говоришь, как янтарный, и даже не знаешь, что это такое? – Сид улыбнулся со снисхождением.

– Может, скажешь прямо, зачем я тебе нужен? А то я пойду искать дорогу в Санси. Посещать Синебар в мои планы не входило. К слову, как это вообще возможно?

– Магия, – развёл руками Рамиф, и одна из пешек передвинулась на клетку сама по себе. – Янтарь – магия движения и пространства. Разве ты не ощущал в себе этого дара?

– Пока что я ощущаю в себе слишком мало ликёра, – проворчал Роваджи. Он всегда с недоверием относился к базарным предсказателям и целителям. Сложно было признать чудо, даже увидев его воочию.

– А как бы ещё ты здесь оказался?

– Ну, допустим, допустим. И чего же ты от меня хочешь?

– Всё будет зависеть от твоих способностей и талантов, – хитро улыбнулся Рамиф и проследил за тем, как соперник осушает «пешку». – Ты пытаешься напиться, а не выиграть, – заметил он.

Спорить Роваджи не стал, ведь так оно и было. Только ради приличия он не облизал стопку изнутри – тёмный ликёр оказался изумительно вкусным.

– Но у игры всегда есть строгие правила. Прямо как в жизни, – с усмешкой напомнил Рамиф. – Например, нельзя просто так взять и сбежать из армии. Это всегда карается смертью.

– Ты выложил десять львов не ради того, чтобы меня повесить, – рассудил Роваджи и добавил: – Если ты, конечно, не идиот. Кстати, ты так и не сказал, кто ты.

– В иных мирах таких, как я, почитают за богов, – без тени скромности заявил колдун.

– Чиновник, что ли?

Рамиф уставился на вора, а затем громко расхохотался.

– Пожалуй, что так, – согласился он. – Чиновник. Лучше не скажешь! Хотя в большей степени я учёный.

Роваджи скривил губы. Это многое объясняло. Кое-кого очень интересовали люди, а точнее – то, что у них внутри. И немудрено, что этот кое-кто возомнил себя богом.

– Но речь о другом, – продолжил Рамиф. – Магия действительно существует. «Спектра» – так мы её называем. Каждая разновидность имеет особый цвет, получивший имя самоцвета или драгоценного металла. Нам с тобой подвластен янтарь. Точнее, мне, а тебе достались лишь малые крохи. Однако что-то всегда лучше, чем ничего.

– Странно выходит: у тебя – всё, а у меня – ничего, но тебе всё равно мало, – съязвил Роваджи, с тоской понимая, что пока не способен съесть ни одной фигуры. – Точно чиновник.

– Для юного возраста у тебя цепкий ум. Сколько тебе? – спросил Рамиф, сощурившись.

– Не твоё собачье дело!

Ничто так не утомляло Роваджи, как разговоры о нём самом, а привычка грубить вечно добавляла ему неприятностей. Дерзость – единственное, что он всегда мог себе позволить.

Но колдун проигнорировал грубость.

– Думаю, не больше двадцати, но и не меньше шестнадцати, – отметил он. – Возраст возможностей, не находишь?

– Нахожу, что ты слишком много болтаешь.

– Вот как! – хмыкнул Рамиф и чудесным образом передвинул ферзя. – Тогда – шах.

Роваджи сделал вид, будто обдумывает ход, но на самом деле размышлял, как выбраться из ловушки, и внимательно следил за происходящим: важна была каждая деталь.

Он достаточно долго прожил на свете, чтобы не доверять разодетым самодурам. Магия – это, конечно, занимательно, но у мертвецов нет ни амбиций, ни перспектив. Улица научила его главному: когда кто-то что-то предлагает, жди подвоха, и чем щедрее предложение, тем дороже за него придётся заплатить. А сейчас речь шла о том, чтобы во сто крат окупить горсть золотых. Это в лучшем случае пожизненная долговая яма, а в худшем… даже страшно представить, что в худшем. Вот и проси суда у богов! Один снизошёл лично.

– Надо было думать наперёд, а не гнаться за выпивкой, – позлорадствовал рыжий, наслаждаясь моментом. – Но твоя наглость меня забавляет. Правда, хамство тебе не к лицу, так что сделай милость – думай, прежде чем огрызаться.

Роваджи всегда доставалось за ядовитый язык, но он скорее бы промолчал, чем опустился до лести. Впрочем, многих его молчание оскорбляло не меньше слов.

Барабаня пальцами по столу, он изображал мыслительные потуги, но лишь тянул время. Настоящая партия была отнюдь не на доске. Сделать ход всё же пришлось, чтобы не вызывать подозрений.

В ответ Рамиф самодовольно поставил обидную вилку: спасать предстояло либо ладью, либо коня. Роваджи не стал изводить себя выбором и подвинул последнего слона.

– Шах.

– Кто тебя научил? – Сид прищурился. – Среди ало-класси в шахматы играют только офицеры. Выходит, ты подавал надежды?

– Это как посмотреть.

Дальше Роваджи мысль не продолжил. Его неприветливый вид способен был оттолкнуть любого, а уж стоило открыть рот… тогда и до драки нередко доходило. И уж последнее, что он собирался делать – болтать с пронырливым колдуном, выкладывая о себе всю подноготную.

– Ладно. Не хочешь о прошлом – поговорим о будущем, – сдался Рамиф, уводя короля под защиту. – И перестань таращиться на стопки. Хочешь, я тебе стакан налью?

Отказываться Роваджи не стал, но пить не собирался: с колдуна станется опоить его. Скорее всего, ему нужны были люди в качестве материала для научных изысканий, вот и платил наёмникам щедро – за молчание.

– Так вот, о грядущем. – Рамиф достал бокал и графин с тонким горлышком. – Заклинатели янтаря на дороге не валяются, хоть ты и выглядишь так, будто тебя подобрали прямо из канавы. Позволю себе предположить, что денег и строгих планов на жизнь у тебя нет.

– Я тут с тобой в шахматы играю – конечно же, у меня нету планов, – проворчал Роваджи.

Как назло, под рукой не оказалось ни ножа, ни чего-то увесистого. Убивать чиновника не хотелось: за такое точно казнят, хоть в кабаках и назовут народным героем. Однако надо было что-то придумать, пока ещё оставалось время. Дёрнешься – и этот самопровозглашённый божок непременно применит магию. Ну и как противостоять тому, чего не видишь?

– Вопрос лишь в том, насколько сильно тебе хочется жить и на что ты ради этого готов, – продолжил жонглировать словами рыжий.

– Это два вопроса, и оба упираются в то, что ты предлагаешь, – заметил Роваджи, но тут же сделал лицо попроще. Он уже и так показал больше, чем собирался.

– Вряд ли ты хороший воин, но мечу можно научить любого. Куда важнее то, что в тебе уже есть: умение выживать и врождённый дар. Если получится его развить и усилить, ты сможешь стать весьма полезным и получать за это хорошие деньги.

– А если не получится?

– Скорее всего, подохнешь, – развёл руками Рамиф, – но это всё равно скоро случится, судя по твоему виду. Не лучше ли рискнуть?

– Я сегодня уже рискнул и кое-что проспорил, так что ты немного опоздал со своим предложением.

– Так ты ещё и в долгах?! – Сид явно потешался.

– Поверь, дурацкая история, – предупредил Роваджи, проводя пальцем по ножке бокала. Никогда прежде ему не случалось держать в руках ничего подобного. Произведение искусства халасатских мастеров. Гранёное стекло играло на свету, искрясь и переливаясь. – Я бросил сам себе вызов: если сопру ножницы, то проживу сам. Не выйдет – должен буду попроситься в банду. О работе на чиновника речи не шло.

– Жизнь предлагает больше дорог, чем две, обе из которых сомнительные. Ты парень смышлёный, сам это знаешь, – назидательно проговорил Рамиф. Взгляд его оставался проницательным и лукавым. – Но если дело в суеверии, то не вижу причин отпираться. Ты решил положиться на случай, и он привёл тебя ко мне. Разве это не знак свыше?

– Да я, в общем-то, не верю ни в богов, ни в судьбу. Просто не смог быстро принять решение, вот и подкинул монету. Но ещё до того, как она упала, я уже понял, какая жизнь мне точно не подходит… – признался Роваджи в большей степени самому себе. Он посмотрел в окно, потом на бокал и тяжело вздохнул. – А раз уж ты отвалил за меня гору золота, то особого выбора у меня и нет.

– Верно подмечено! – одобрительно кивнул Рамиф. – Но я ещё не решил, годишься ли ты, чтобы на меня работать. Так что вместо того чтобы скалиться, постарайся убедить меня в том, что живой ты стоишь гораздо больше мёртвого. – Произнеся это, он с победоносным видом сделал последний ход. – Шах и мат.

Роваджи знал, что так и будет, и надеялся, что ликёр хоть немного притупит боль в рёбрах.

– Скажу тебе то же, что собирался сказать главарю банды. – Он неспешно поднялся, опираясь на стол, и отсалютовал сиду роскошным бокалом. – Характер у меня скверный, меча нет. Всё, чем владею, сейчас при мне. Ворую так себе, людей убивать не люблю, хотя доводилось. Работать тоже не люблю, но приходится, чтобы обедать. Неплохо ориентируюсь в лесу и в горах, так что не знаю, зачем я тебе сдался в городе. Говорю на двух языках, на них же пишу и читаю. Смыслю в картах, и это не про азартные игры. Играть тоже умею, но чаще проигрываю. – Роваджи выдержал паузу, поигрывая ликёром в бокале. – Больше мне нечего тебе предложить, разве что честность, и она состоит в том, что я не собираюсь на тебя работать.

Рамиф слушал, иногда приподнимая бровь. Будь на его месте главарь банды, тот смеялся бы в голос или уже давно велел бы вышвырнуть паяца взашей.

– Жаль, – протянул он, когда тишина ему надоела. – Я, пожалуй, смог бы выносить твой характер. Однако ты прав: достоинств у тебя маловато. Впрочем…

Роваджи не дал ему договорить – резко плеснул ликёром в лицо. Рамиф выругался сквозь зубы и принялся растирать глаза руками. Все его фокусы требовали взгляда и жестов, а теперь он ничего не видел и не мог колдовать.

В мгновение ока Роваджи очутился у окна и влез на кровлю.

Ветер и высота встретили его, как старого друга. Пропасти между домами зияли внизу, но полная луна освещала длинные крыши, которые тянулись по всему Синебару, соединяясь перекинутыми досками и мостками. Тут-то и пригодились главные таланты. Ночь скрывала его от посторонних глаз, а ноги сами несли вперёд, по карнизам, балконам и балкам. Ничто не окрыляет сильнее свободы!

Куда теперь? Санси далеко, но и к Лорти проситься не придётся. Роваджи не украл серебряные ножницы, но прихватил золотые – кулон с камнями, да ещё и волшебный. Везение? Он не верил в удачу, но вернул себе нахальную надежду, что и сам как-нибудь проживёт.

Четыре года назад

– Эй, халасатец! – окликнули снизу.

Забавное дело, но в Халасате – стране дождей, бистов и разноцветных стёкол – Роваджи называли алорцем. Там он был единственным светлым пятном среди смуглых мальчишек. Его белобрысую макушку легко было заметить в толпе каштановых и чернявых, не говоря уже о мохнатых и рогатых. Теперь его все дразнили «халасатцем», но это было самым безобидным из прозвищ. Ничего оскорбительного он в нём не находил. Всё-таки это не «чужак», не «полукровка», не «получеловек» и не «выродок». Даже собственное имя в его естественном сокращении звучало на алорском языке как насмешка: «тот, кто всё время в пути» или просто «бродяга».

– Ты зачем туда забрался? У тебя в роду были кошки?

Седьмая казарма отличалась от остальных лишь угловым расположением, и с неё открывался неплохой вид на тянущийся вдоль горизонта Багровый хребет. Однако Роваджи прельщало вовсе не зрелище, а лёгкое возбуждение и головокружение, которые он испытывал на высоте. Непередаваемое ощущение! Ещё в Ангре он мог часами стоять на мосту, вглядываясь в тёмную речную воду, уносящую мусор из порта. В такие моменты всё вокруг замирало, а внутри разрасталась странная лёгкость. Похожее чувство возникает, когда плывёшь на спине и делаешь глубокий вдох – вода сама выталкивает тебя на поверхность, будто ты полый и невесомый.

Но сейчас, вырванный из отрешённости, Роваджи смотрел на красную линию гор. Они простирались от побережья до побережья, перечёркивая континент и отделяя его центральную часть от восточной, оставив лишь одну лазейку – ущелье Эльм’хорн. Оно находилось севернее, в Стране Гроз, а здесь, в Алуаре, перебраться через хребет не представлялось возможным, как и покинуть незамеченным территорию кадетских корпусов: смотровые вышки, две линии стен и мили открытых полей вокруг.

– Ты там прохлаждаешься или опять вздумал сбежать?

Ни то ни другое. Роваджи прекрасно понимал последствия. За безделье могли отругать, но чаще наказывали розгами и нагружали работой. За побег же дадут плетей – исполосуют так, что на год вперёд отобьют охоту. Роваджи испытал это на собственной шкуре в одиннадцать лет, и никто не пожалел его за юный возраст. С тех пор он стал осторожнее, но всё равно регулярно получал свою порцию побоев.

Розги были излюбленным наказанием надзирателей. Учителя обычно не марали рук, а сразу жаловались офицерам. Те же, исполняя обязанности наставников, придумывали методы поизящнее: могли отправить в карцер на сутки-двое или ставили у позорного столба в столовой, лишив обеда и ужина. Случалось, отсылали чистить конюшни или заставляли наматывать круги вокруг казармы до заката или рассвета.

Наказывали за всё: за пятнышко на форме, за плохо заправленную постель, за отставание на занятиях, за оговорку при чтении молитвы. За последнее сразу велели ступать в умывальную, где у надзирателей всегда были наготове свежие розги. От пяти до десяти ударов за мелкие провинности, до тридцати – за серьёзные. Однажды Роваджи получил шестьдесят только за то, что в сердцах выпалил халасатское «Ликий!» вместо богоугодного «Ко́ллас!».

Но хуже всего доставалось за драки. Офицер мог лично отдубасить дерущихся, приговаривая, что «братья так себя не ведут». Однако настоящее пекло ждало тех, кто решался пожаловаться. Доносчиков травили все – от младших до старших. Особо болтливых подкарауливали в укромных местах, набрасывали на голову одеяло, чтобы заглушить крики, и избивали впятером-вдесятером. Офицеры прекрасно понимали, что скрывалось за «споткнулся» или «упал с лестницы», но делали вид, что верят.

Командир корпуса был ещё ничего – строг, но справедлив, а вот ротный – настоящая скотина! За малодушие и отсутствие товарищеского духа он устраивал «воспитательные» представления. Взвод строился каре – прямоугольником лицом внутрь. Провинившихся, раздетых до портков, пропускали в центр и заставляли решать спор на глазах у всей роты. Если кто-то падал, его поднимали и снова толкали к противнику. Так продолжалось, пока один из них не рухнет в грязь, уже не в силах пошевелиться. Победителя чествовали, проигравшего считали наказанным. Так военные искореняли разногласия, воспитывая «характер» и «волю к победе».

– Ты глухой?! Или по-человечески не понимаешь?! – продолжил выкрикивать Верин. Остальные не задирали так высоко головы.

Предыдущие три с небольшим года Роваджи оставался «любимчиком» старших. Обычно младшие покорно сносили все тяготы: опускали глаза, признавали авторитет силы и строгую иерархию, выполняли унизительные поручения. Они чистили сапоги выпускникам, бегали в качестве посыльных, уступали лучшие куски своего обеда, отдавали честь почти как офицерам. Всё это считалось священной кадетской традицией.

Но «халасатец», привезённый из-за границы, оказался тем ещё упрямцем! Он знал бессчётное количество ругательств на обоих языках и предпочитал получить взбучку, чем подчиниться. Редкий день обходился без драк и брани. Порой Роваджи ночевал в карцере чаще, чем в казарме, и до отбоя трудился в конюшнях за чересчур острый язык. Капитан Четвёртого корпуса наивно полагал, что через пару месяцев новичок примет местные порядки и научится товариществу. Это стало одним из его многочисленных заблуждений.

– Эй, я с кем разговариваю?!

Верин цеплялся к нему с первого дня, но, когда старшие разъехались по гарнизонам – поспешил подхватить эстафету. Выпускной год ударил ему в голову, превратив в настоящего паразита, который раздувается от чувства собственной важности, унижая других. Такие петухи готовы кого угодно втоптать в грязь, чтобы самим казаться выше. Хоть на дюйм, лишь бы взлететь!

Увы, ни люди, ни бисты не были созданы для полётов. Разве что алорские воздушные корабли. Четырнадцатилетний Роваджи уже перестал грезить о краже дирижабля, по крайней мере, в обозримом будущем. Хотя… если бы его взяли во флот, произвели в офицеры, отправили служить где-нибудь на границе… Смехотворные мечты, такие же недостижимые, как и те детские фантазии о полётах!

Когда три года назад Роваджи попал в Четвёртый кадетский корпус, он оказался единственным, кто в жизни не держал шпаги. Остальные мальчишки с пелёнок знали основы фехтования и ежедневно скрещивали клинки на тренировках. Пришлось навёрстывать упущенное под градом насмешек, и, хотя он изо всех сил старался, в этом важнейшем из воинских искусств по-прежнему отставал.

Рукопашный бой тоже не был его сильной стороной. В Халасате он целыми днями носился по крышам и переулкам, а редкие ссоры с соседскими мальчишками обычно заканчивались, едва начавшись: матери растаскивали драчунов с криками и подзатыльниками.

В Алуаре не было семей в привычном понимании. Здесь жили общинами и коммунами. Белоголовые селились не только парами, но и группами – до дюжины человек, тщательно подбирая своё окружение. Детей, достигших шести лет, отправляли в воспитательные корпуса, чтобы в десять распределить по училищам, а в пятнадцать – «по призванию».

Попасть в кадеты считалось честью, но армия всегда нуждалась в пополнении. Ходили мрачные слухи, что слабых и неудачливых намеренно отправляли на самые горячие участки фронта, тем самым избавляясь от балласта.

Каковы вообще были шансы у мальчишки, с рождения впитавшего чуждую культуру, клеймённого «полукровкой», в мире, где чистота крови значила всё?!

– Может, он собрался прыгнуть? – раздался приглушённый голос Сарвиа́на, вечного прихвостня.

– Давно пора! Ну же, Бродяга! – Верин звонко хлопнул ладонью по перилам. – Или тебе помочь?

– Да он вечно куда-нибудь забирается! Его мамаша точно путалась с каким-то котом!

Кадеты уже вскарабкались на крышу. Роваджи даже не повернул головы. Зачем? Исход был предрешён: очередная потасовка, новые синяки, наказание или снисходительное равнодушие офицеров. Кому-то придётся врать ротному о «случайном падении». А ведь всё, чего он хотел – просто несколько минут тишины.

«Прости… Прости меня! Я ужасная мать, – шептала она ему на ухо в самый худший из дней, обнимая так, что едва не душила. – Но здесь тебе будет лучше. Здесь о тебе позаботятся, дадут образование… Найдёшь друзей. Тебя ждёт светлое будущее…»

Пустые слова. Дешёвые оправдания.