777

– В чем же Вы тогда хотите покаяться? – устало спросил иерей, поддерживая Маркова под локоть.

– В богохульстве, святой отец! Бабушка водила, водила меня в храм, хотела, чтобы из меня человек вырос, а из меня что выросло? Вот! – он принялся копошиться у себя за пазухой и, наконец, извлек оттуда небольшой серебряный крест на толстой цепочке. – Вот каков я! – и изо всех сил дернул цепочку, она лопнула и осталась в его ладони, а крест утонул в грязной шуге у них под ногами. – Оп-па! Утопили Христа, – осклабился Павел.

Священник побледнел, сел на корточки, закатал рукав стеганки и принялся ощупывать ледяную грязь в поисках упавшей святыни. Наконец нашел его, старательно обтер о полу рясы и протянул Маркову. Тот помотал головой:

– Бог ваш – простой проходимец и обманщик. Заявил, дескать, блаженны алчущие и жаждущие правды, яко тии насытятся. Ну и? Где?

– Что где?

– Правда эта ваша где? Где она, я спрашиваю?! – он топнул ботинком по асфальту, и тысячи грязных брызг разлетелись во всех стороны, оседая на рясе терпеливого священника и даже на новых брюках Мурова.

– Раз Вы верите в Христа, Вы уже ее обрели…

– Нееет, дудки! Нету в твоем Христе никакой правды!

– Если бы это было так, Вы бы не пришли за ответами ко мне, а продолжали бы напиваться в баре. Но ведь истина не в вине, верно ведь? Иначе что Вы здесь делаете? И кто Вам мешал снять с груди крест, не устраивая из этого шоу, а тихо, спокойно, без публики?

– Уж больно складно ты говоришь…аж тошно. Да только кому ты служишь? Тому, кто создает людей слепыми, чтобы потом публично их исцелить? Это в этом-то фокуснике правда заключена?

– Где бы она не была заключена, – примирительно произнес иерей, – лично Вы ищете ее именно тут. И она Вас возмущает до глубины души. Ну так ведь Вам никто не обещал, что правда будет удобной и элегантной, на то она и правда, чтобы ни с кем не считаться.

– Предлагаешь мне смириться и броситься целовать пятки шизофренику, который нормальных людей наказывает слепотой, а разных разбойников в рай за собой тащит?

– Бьюсь об заклад, будь Вы разбойником, Вы рассуждали бы иначе.

– Да-да-да, осталось только Гумилева процитировать:

И умру я не на постели

При нотариусе и враче,

А в какой-нибудь дикой щели,

Утонувшей в густом плюще,

Чтоб войти не во всем открытый

Протестантский прибранный рай,

А туда, где разбойник, мытарь

И блудница мне крикнут: «Вставай!»

Так что ли? А вдруг я праведник и не хочу слепнуть ради славы этой вашей Христовой?

– Были бы Вы праведником, Вы бы с радостью согласились ослепнуть ради того, кого любите всей душой. Разбойник Вы. И да, эти строки Гумилев именно про Вас написал. У Вас в рай не прямая дорога, а извилистая. Вы не раз еще сюда придете и не раз крест с груди сорвете и прилюдно его тут бросите. А потом ночью приползете сюда один и языком лужу эту вылакаете, чтобы только крест найти и снова его надеть. Так Вас Христос за собой и тащит… И притащит, будьте уверены.

Марков опустил глаза и сжал кулаки. Алексею издалека показалось, что на глазах у него выступили слезы. Он вдруг сложил ладони лодочкой, намереваясь, вероятно, просить у священника благословения, как вдруг со стороны башни раздался чей-то крик:

– Гриш, ну где ты там? Мы тебя потеряли! Околели уже ждать! Сходил ты в сортир или нет?

– Да, да, бегу! – откликнулся иерей, подобрал рясу и, кивнув Павлу, побежал к башне, перепрыгивая лужи.

Алексей и Павел сделали несколько шагов вслед за ним и увидели у самого входа в башню несколько человек – с камерами, прожектором и рупором, в который, вероятно, зовущий и кричал.

– Что это, а? – пробормотал Марков, указывая побелевшим от холода пальцем в сторону группы людей.

– Кино, видно, снимают, – пожал плечами Алексей. – То-то мне лицо этого священника знакомым показалось. Я уже его видел в каком-то сериале.

– Что все это значит?! – закричал Павел.

– Успокойся. Ты развел его, а Гриша этот развел тебя. Это всего лишь актер, а ты крест с рубахой рвать.

– О, Господи! – выдохнул Павел и закрыл ладонями лицо.

– Пойдем, Эдуард Николаевич уже наверняка рвет и мечет.

Они медленно побрели назад к серебристому рено. Павел загребал носками ботинок темную жижу и тихо всхлипывал.

– Что это еще за машина у тебя такая странная? – хмуро спросил он, с подозрением осматривая блестевший хрустальной корочкой автомобиль. – Бензобака совсем не видать.

– Это электромобиль, заряжается от сети. Тут в России с ним жутко неудобно – зарядить могу его только дома, никаких общественных станций не предусмотрено. Вот и сейчас батарея почти на нуле, до дома бы доехать как-нибудь…

– Да ты буржуй! – захохотал Павел и опустился на переднее сиденье.

Мимо промчался бронированный джип и обдал аккуратный рено Алексея волной густой грязной шуги, слегка задев и его самого. Он топнул ногой, пытаясь стряхнуть темные капли, и скривился:

– Нет, жить тут больше совершенно невозможно. Это какой-то Содом.

– Ты никак валить удумал? – хохотнул Павел. – Тебя повяжут быстрее, чем ты приблизишься хоть к какой-нибудь границе.

– Да это государство ни на что больше и не способно, кроме как убирать неугодных.

– Постой, как ты сказал? Это государство? Я не ошибся? Ты серьезно что ли мотать отсюда решил?

– А как здесь жить-то можно? Карлик развел тут диктатуру, кругом своих марионеток расставил, а сам на Запад смотрит и облизывается. И народ вазелин тоннами закупает притом, что живут, как бомжи последние. И еще что-то о национальной гордости лопочут, а сами быдло быдлом….

– Останови машину, – сухо бросил ему Павел, даже не повернув головы. – Я пешком дойду, тут недалеко.

– Что еще за глупости?

– С либеральным лакеем делить одно пространство не намерен. А ну останови! – и Марков на ходу распахнул дверцу, намереваясь выскочить на полной скорости прямо на мостовую.

Алексей резко ударил по тормозам.

– Хорошо, извини, я как-то не подумал, что ты можешь быть иного мнения, когда завел разговор об этом. Прекращай и полезай назад в машину. Время только потеряем. Все равно нам работать вместе…

– Попрошу у Кухарчука другого напарника. Или пускай отстраняет. С тобой я работать не стану.