Встретимся во снах

– «Венский» вальс. Обычно говорят «быстрый». Так почему?

– Не хочется ставить Вас и себя в неловкое положение. Вдруг, Вы не сможете… Останется осадок… Не хочется портить волшебный вечер…

– На концерт не могу, а на репетицию пойдёте?

– На репетицию? – оживилась Белла, – Никогда не была на репетиции. Пойду с удовольствием!

– Завтра в два часа в Консерватории. Диктуйте свой телефон. Я отправлю Вам SMS с дополнительной информацией утром.

«Он, всё-таки, взял мой номер!» – ликовала Белла. И не только! Ведь утром она ещё и номер его телефона будет знать!!!

5

И ничего Белла бабуле утром не рассказала. Весело и непринуждённо, как это планировала вчера, уже не выходило. В ожидании SMS от Теодора внутри дрожала натянутая струна, скрученная в тугой узел. Так ощущалось. Да и что рассказывать, если вчерашнее приключение ещё не закончилось? Вот сходит она на репетицию, и тогда уже с бабулей поделится.

Сообщение от Теодора пришло в полдень, но окончательно в реальность того, что она попадёт на его репетицию с оркестром, поверила только, когда администратор завела её в гулкий от пустоты Большой зал Консерватории и широким жестом предложила сесть, где ей хочется. Белла уселась сбоку 9-го ряда партера – там не надо было задирать голову, чтобы смотреть на сцену, и можно было, по мнению Беллы, увидеть Теодора хоть немного в профиль.

Музыканты постепенно заполнили сцену. На Беллу никто внимания не обратил. Также как и Теодор, стремительно занявший своё место дирижёра за пультом. Даже взгляд не кинул в поисках гостьи в зале.

Теодор поднял руки, и шум на сцене мгновенно стих. Теодор едва заметно кивнул, посмотрев в сторону и… Белла, буквально, подскочила с кресла от раздавшегося грохота. Как будто кто-то случайный ударил кулаками со всей дури по клавишам фортепиано – громко и так… так… не гармонично, не музыкально, не сочетаемо, что резало слух. Нет, ну, например, Второй концерт Рахманинова тоже начинается с громкого аккорда на фортепиано, но там это звучит красиво, хоть и трагично. А здесь…

К недоумению Беллы, Теодор не остановился, не сделал замечание не попавшей в ноты пианистке, а дал отмашку солирующему альтисту начать партию. Царапающие тоскливые ноты, которые извлекал солист из альта, походили больше на апробирование инструмента при настройке, чем на музыку. Гармония появилась, когда тихо вступил оркестр. Но тут что-то не понравилось Теодору. Он остановил музыкантов, сделал кому-то замечание, даже пропел: «Пам, па-ам, па-а-ам».

Какого-то общего впечатления от музыки у Беллы никак не складывалось. Она пыталась зацепиться за красивые гармоничные моменты, но они неизменно и, главное, неожиданно, не логично, прерывались гулкими сфорцато

, столь мощными, будто молотом по голове. В такие моменты Белла чувствовала, как дрожит под ней пол.

Альт то скрипел, как несмазанная дверь, то плакал, то скрежетал камнем по стеклу, то пищал, как потерявшийся котёнок. Пианистка играла, будто, мимо нот или в разных тональностях с оркестром. Играла не только на клавишах, но и вставала с места, чтобы дёрнуть за струны фортепиано. Вы такое когда-нибудь видели?!

Единственный вывод, к которому склонялась Белла, это что музыка деструктивная, и ещё раз она бы слушать её не стала. А потом, вдруг, опять начиналась гармония – грустная, светлая, нежная. Но только Белла чуть-чуть погружалась в музыку, как, вдруг, снова что-то происходило, что выбивало её оттуда.

В этот раз в зале начал трезвонить телефон. (На концертах это случалось не редко. Как ни предупреждай, как ни проси выключить мобильные телефоны, обязательно найдётся тот, кто забудет это сделать. И телефон обязательно зазвонит в самый неподходящий момент!) Теодор остановился, дождался окончания звонка и попытался продолжить репетицию. Но телефон затрезвонил вновь. И тогда он резко развернулся и прямо вперился взглядом в Беллу.

– Это не у меня! – непроизвольно вырвалось у неё оправдание. И, хотя она ни в чём не была виновата, всё равно ей стало стыдно.

Теодор кивнул, мол, знаю, и отдал указание:

– Четыре ряда вверх и влево.

«Ничего себе музыкальный слух!», – подумала Белла, обнаружив трезвонящий телефон на 13-ом ряду под третьим креслом влево от прохода. Она ответила на звонок, и оттуда полился такой поток брани вперемежку с матом, что Белла сначала опешила, а потом рассердилась, и тоже заорала в ответ:

– Если ты сейчас же не заткнёшься, я грохну твой мобильник об пол, а потом выкину осколки в ближайшую сточную канаву!

На той стороне провода замолчали и сердито засопели. То-то!

– Вы, между прочим, срываете репетицию оркестра, – строгим, но уже более спокойным тоном произнесла Белла.

«Ой, репетиция! А я тут разговариваю», – сама себя остановила Белла и посмотрела на сцену. Теодор смотрел прямо на неё и терпеливо дожидался окончания её разговора с хозяином забытого телефона. И не только он, весь оркестр развернулся и наблюдал со сцены на сценку, которая происходила в зрительном зале. И Белла поспешила выйти, чтобы не мешать репетиции.

Нашла администратора зала, отдала ей телефон и вышла на улицу подышать свежим воздухом, в надежде, что произведение, так истерзавшее ей слух, к её возвращению в зал закончится. И ей повезло! На улицу стали выходить оркестранты – начался перерыв. Вместе с ними Белла и вернулась в зал.

После перерыва оркестр репетировал 7-ю Симфонию Шостаковича – «Ленинградскую». Трагичную, мрачную, написанную композитором в холодном и голодном блокадном Ленинграде. Разбомбленном, продуваемом ветрами, но не сломленном. В городе, ждущем Победу и верящем в неё! Никто из тех, кто услышал её впервые в 1942 году – ни слушатели, ни оркестранты, ни композитор и, он же, дирижёр, не знали тогда, когда она придёт, эта Победа. И доживут ли они до неё. Но эта музыка звала и приближала её, укрепляла надежду в её неотвратимость.

Ленинградская симфония – это послание всему остальному миру от умирающих людей этого города: «Мы живы! Мы не сдаёмся!» Чтобы выжить, они брали воду для питья прямо из Фонтанки. Под бомбёжками. Чтобы выжить, на клумбах у стен Исаакиевского Собора выращивали капусту. Под бомбёжками. Им доставляли продовольствие по тонкому льду Ладожского озера на подводах с лошадьми под бомбёжками. И под бомбёжками же по устоявшемуся льду на грузовиках пытались вывезти детей, женщин и стариков

…

… Дорога жизни узким коридором

Протянута по Ладожскому льду.

Она спасала наш любимый город

В том страшном и чудовищном аду

И, хотя из-за остановок, которые делал Теодор, из-за повторов, возращения к уже прозвучавшим тактам, целостно Симфония не прозвучала, от этой музыки Белла почувствовала, как ни странно, очищение и освобождение от депрессии, которую ощутила после первой половины репетиции.

Будет, ой, будет, что рассказать бабуле!

Но рассказ опять откладывался, потому что сразу после включения телефона на него пришло SMS от Теодора: «Подождите меня снаружи».

– термин в музыке, обозначающий «внезапный резкий акцент»

– «Дорогой жизни» назвали ледовую трассу ленинградцы. По ней доставлено в осаждённый Ленинград свыше 360 000 тонн продовольствия, топлива, боеприпасов. Эвакуировано из города свыше полумиллиона жителей.

– отрывок из стихотворения Н.Смирновой «Ладога – дорога жизни»

6

Теодор повел Беллу в кафе-бар «Простые вещи». В аккурат напротив Большого зала Консерватории. Кушать ещё не хотелось, и Белла решила обойтись чашкой кофе. Но когда она раскрыла меню… У неё разбежались глаза, а рот наполнился слюной. Одни названия закусок чего стоили! «Эклер с татаки

из говяжьего сердца, попкорном из амаранта и трюфельной пастой», «Эклер с томленым ягненком, соленым желтком и кимчи

», «Эклер с расплавленным сливочным камамбером, сладкими помидорами и базиликовым песто». И таких, аж, 12 позиций! Мало названий, так к каждому ещё и эпиграф прилагался: «Угораем мы с угрём, заедая фуагрём», «Если можем выговорить Джавахарлала Неру, берём ещё по одному эклеру», «Ун капустино пер фаворе» и так далее в том же духе. Но даже если бы всего этого не было, ведь закуска в виде эклера уже само по себе необычно и интересно!