Терапевтическая проза. Ирвин Ялом. Комплект из 5 книг

Маршал собрался уходить, но Эмиль остановил его и шепотом добавил: «Вы спрашивали, чем он расплачивался. Я скажу вам, доктор, но тоже по секрету. Мистер Макондо платил наличными, и платил щедро. Он дал мне две стодолларовые купюры и сказал, чтобы я заплатил за ленч, оставил хорошие чаевые официанту, а остальное забрал себе. В таких вопросах моей феноменальной памяти можно доверять полностью».

«Спасибо, Эмиль, вы очень помогли мне». Маршал заставил себя вытащить из своего зажима двадцать долларов и сунуть их в посыпанную тальком руку мажордома. Он опять направился к выходу, но вдруг вспомнил еще кое-что.

«Эмиль, могу я попросить вас еще об одной услуге? В тот раз мы встретили друга мистера Макондо, высокого мужчину, который был одет довольно ярко – оранжевая рубашка, пиджак в красную клетку или что-то в этом роде. Я не помню, как его зовут, но его отец был мэром Сан-Франциско».

«Это мог быть только мистер Роско Ричардсон. Я видел его сегодня. Он либо в библиотеке, либо в игровом зале. Мой вам совет, доктор: не заговаривайте с ним, если он играет в нарды. Иначе он разозлится. Он очень серьезно относится к игре. Удачи вам, доктор. Я лично прослежу, чтобы вам отправили факс. Можете на меня положиться». Эмиль поклонился и застыл в ожидании.

«Еще раз спасибо, Эмиль». Маршалу ничего не оставалось, кроме как расстаться с очередной двадцаткой.

Когда Маршал вошел в обитый дубовыми панелями игровой зал, Роско Ричардсон как раз вставал из-за столика для игры в нарды, направляясь в библиотеку почитать прессу перед обедом.

«Мистер Ричардсон, вы, должно быть, не помните меня. Я доктор Стрейдер. Мы встречались несколько недель назад, когда я обедал здесь с вашим знакомым, мистером Макондо».

«О да, конечно, доктор Стрейдер. Помню, помню. Именная серия лекций. Мои поздравления. Это большая честь. Составите мне компанию за обедом?»

«Увы, нет. Меня ждут пациенты. Но не могли бы вы помочь мне? Я пытаюсь связаться с мистером Макондо. Может, вы знаете, где его найти?»

«Что вы, нет. В тот день я впервые увидел его. Очаровательный человек, хоть и со странностями. Я посылал ему информацию о своем новом проекте, но FedEx прислал уведомление о том, что доставка невозможна. Он говорил, что знает меня?»

«Я так думал, но теперь уже не уверен. Я помню, как он говорил, что ваш отец играл в гольф с его отцом, профессором экономики».

«Кто знает? Вполне возможно. Мой отец играл в гольф со всеми известными людьми Западного побережья. И… – Он почесал свою массивную нижнюю челюсть и выразительно подмигнул. – И с некоторыми женщинами. Уже половина двенадцатого. Сейчас принесут „Financial Times“. Газеты расхватывают, как горячие пирожки, так что пойду-ка я в библиотеку. Удачи вам, доктор».

Разговор с Роско Ричардсоном Маршала не успокоил, зато подсказал, что делать дальше. Вернувшись в офис, он сразу же бросился к папке, где хранил связанные с Питером материалы, и нашел факс с сообщением о лекциях Маршала Стрейдера. Как звали ректора Университета Мехико? А вот – Рауль Гомес. Наконец-то ему повезло – через несколько мгновений он уже слышал в трубке голос мистера Гомеса. Маршал не слишком хорошо знал испанский, но и его скудных познаний хватило, чтобы понять, что мистер Гомес никогда раньше не слышал о Питере Макондо и, разумеется, не получал от него крупный грант на лекции Стрейдера. Но это еще не все. Что касается отца Питера: на факультете экономики профессор Макондо не работал, равно как и на всех остальных факультетах Университета Мехико.

Маршал упал в кресло. Он словно получил серию мощных ударов, а теперь пытался прийти в себя и прочистить голову. Через несколько минут его деятельная натура взяла верх, он схватил ручку и составил список «что нужно сделать». Первой в списке стояла задача – отменить всех пациентов на этот день. Маршал обзвонил четырех пациентов и оставил им сообщение об отмене сеансов. Разумеется, без объяснения причин. Маршал был уверен, что в данной ситуации он должен хранить молчание, а потом разобрать фантазии пациентов относительно того, почему он отменил их сеансы. А деньги! Четыре сеанса по сто семьдесят пять долларов каждый. Он теряет семьсот долларов и компенсировать эту потерю не сможет.

Интересно, думал Маршал, почему отмена дневных пациентов стала поворотным моментом его жизни. Он вдруг подумал, что это было переломное решение. Ни разу за все годы своей профессиональной деятельности он не отменял сеансы. На самом деле он никогда ничего не пропускал, будь то уроки в школе или футбольная тренировка. Его альбом был полон наград за посещаемость, скопившихся с начальных классов. Не потому, что он никогда не болел, никогда не получал травм. Нет, иногда он заболевал, как любой нормальный человек. Но он был достаточно упрям, чтобы не обращать на это внимания. Но никто не сможет провести терапевтический сеанс в состоянии паники.

Следующий пункт: позвонить Мелвину. Маршал знал, что скажет ему Мелвин: он никогда не упускал шанса наступить на больную мозоль. «Пора идти в банк, Маршал. Сейчас же неси этот вексель в „Credit Suisse“. Попроси их положить девяносто тысяч долларов на депозит твоего банковского счета. И скажи мне спасибо, Маршал, целуй мои ноги за то, что я настоял на получении этого векселя. Ты мой должник, дружище. И запомни, Маршал, хоть и не стоило бы мне тебе этого говорить: ты лечишь психов. Не вкладывай деньги в их предприятия!»

Час спустя Маршал с гарантийным банковским векселем в руке шел по Саттер-стрит по направлению к «Credit Suisse». По дороге он оплакивал разрушенные мечты о богатстве, о пополнении коллекции произведений искусства, о свободном времени, которое он сможет посвятить изложению переполняющих его идей, но больше всего он горевал о пропуске в мир посвященных, в мир частных клубов, латунных почтовых ящиков и дружелюбия избранных.

А Питер? Принадлежал ли он к этому миру? Он, конечно, не сможет заработать на мне, если, конечно, он не состоит в тайном сговоре с банком. Но, думал Маршал, если Питер не преследовал финансовый мотив, то какой тогда? Поднять на смех психоанализ? Может, он связан с Сетом Пейндом? Или с Шелли Меррименом? Или со всей этой фракцией, отколовшейся от Института психоанализа? Может, это чья-то злая шутка? Злой умысел? Но в любом случае, игра это или не игра, чем бы она ни была мотивирована, почему он не почувствовал подвох раньше? Я вел себя как последний кретин – тупой и жадный!

«Credit Suisse» оказался не действующим коммерческим банком, а банковским представительством, расположенным на пятом этаже офисного здания на Саттер-стрит. Банковский служащий, который встретил Маршала, изучил вексель, заверил его обладателя, что они действительно уполномочены работать с ним, и, извинившись, сообщил Маршалу, что заведующий отделением, который в данный момент работает с другим клиентом, пообщается с Маршалом лично. Кроме того, Маршалу придется немного подождать, пока они будут связываться с Цюрихом.

Через десять минут появился заведующий отделением – статный серьезный мужчина с усами а-ля Дэвид Нилвен на вытянутом лице – и пригласил Маршала в кабинет. Изучив его документы и переписав номера водительских прав и банковских кредиток, менеджер перешел к изучению банковского гарантийного письма, после чего пошел снимать с него копию. Когда он вернулся, Маршал спросил: «Как я могу получить деньги? Мой адвокат сказал…»

«Простите, доктор Стрейдер, не могли бы вы продиктовать мне имя и адрес вашего адвоката?»

Маршал сообщил ему соответствующую информацию о своем кузине Мелвине и продолжил: «Мой адвокат посоветовал мне запросить перевод денег на депозит моего счета в „Уэллс Фарго“».

Какое-то время управляющий молча рассматривал вексель.

«Какие-то проблемы? – спросил Маршал. – Это же вексель, гарантирующий мне выплату денег по требованию?»

«Действительно, это вексель из „Credit Suisse“, гарантирующий вам выплату денежных средств по вашему требованию. Взгляните сюда, – произнес заведующий, указывая на место для подписи. – Он отправлен из нашего отделения в Цюрихе и подписан Уинфредом Форстером, старшим вице-президентом. Я хорошо знаю Уинфреда Форстера, я бы даже сказал, очень хорошо: три года мы вместе работали в нашем отделении в Торонто, и… Да, доктор Стрейдер, есть проблема: это не его подпись! Более того, мы уже получили факс с подтверждением из Цюриха: то, что мы здесь видим, даже приблизительно не напоминает подпись Уинфреда Форстера. Боюсь, мне придется огорчить вас: это фальшивый вексель!»

Глава 23

Выйдя из кабинета Эрнеста, Кэрол переоделась в спортивный костюм и кроссовки в приемной на первом этаже и поехала к пристани для яхт. Она припарковала автомобиль около «Green' s», стильного вегетарианского ресторанчика, который принадлежал сан-францисскому Центру дзен-буддизма. Дорога огибала гавань, две мили шла вдоль бухты и заканчивалась в Форт-Пойнт под Голден-Гейт. Это был любимый маршрут Джесса. Она тоже полюбила здесь бегать.

Пробежка начиналась у старых зданий Форт-Мэсон, в которых размещались небольшие галереи, книжные магазинчики, художественный музей, театр и театральная студия. Они бежали мимо лодочных спусков вдоль бухты, где под ногами мешались нахальные чайки, мимо поляны, где запускали воздушных змеев – не обыкновенных треугольных или квадратных, которых они пускали с Джебом, а авангардные модели: змей-Супермен, или змей в форме женских ножек, или блестящие металлические треугольные змеи в стиле хай-тек, которые издавали глухое жужжание, когда меняли направление или ныряли вниз, выписывая сложные пируэты. Потом дорожка огибала крохотный пляж, на котором вокруг сюрреалистичной песочной статуи русалки нежились под солнцем немногочисленные загорающие. Длинный участок пути пролегал прямо у воды, где серферы в мокрых гидрокостюмах готовились к заплыву. Дальше они бежали по каменистому берегу, усеянному каменными скульптурами: груды камней, тщательно отобранных неизвестным скульптором, напоминающие фантастические бирманские пагоды; по длинному пирсу, кишащему мрачными трудолюбивыми чернокожими рыбаками, причем, как показалось Кэрол, ни одному из них еще ни разу не удалось ничего поймать. Последний этап проходил у подножия Голден-Гейт, где можно было наблюдать, как сексуальные длинноволосые серферы, словно поплавки, качаются в ледяной воде, готовясь оседлать высокую темную волну.

Теперь они с Джессом бегали почти каждый день – иногда по тропинкам парка Голден-Гейт, иногда вдоль пляжа к югу от Клифф-Хаус, но обычно у пристани. Встречались они и по вечерам. Обычно, возвращаясь домой с работы, она находила его в кухне, где он готовил ужин и болтал с близнецами, которые очень к нему привязались. Джесс ей нравился, но на душе было неспокойно. Все было слишком хорошо, чтобы быть правдой. А что будет, когда они станут еще более близки, настолько близки, что он сможет увидеть, какая она на самом деле? Ее внутренний мир, ее тайные мысли были не такими уж привлекательными. Отступится ли он? Ее пугало, как легко он стал вхож в ее дом, как легко ему удалось расположить к себе детей. Останется ли у нее возможность выбора, если она поймет, что он не тот мужчина, который ей нужен? Или у нее не будет выхода, и ей придется выбрать то, что лучше для детей?

В тех редких случаях, когда неотложные дела не позволяли Джессу составить ей компанию, она бегала в одиночестве. Удивительно, как сильно она полюбила бегать трусцой. Возможно, она любила то ощущение полета, которое оставалось с ней весь день после пробежки, или же восхитительное возбуждение, которое волной прокатывалось по ее телу, когда открывалось второе дыхание. А может быть, она просто влюбилась в Джесса и ей нравится все то, что нравилось ему.

Бегать в одиночку было не так увлекательно, как с Джессом, но это давало ей нечто другое: она могла заняться саморефлексией. Поначалу во время одиночных пробежек она слушала плеер: кантри, Вивальди, японская флейта, «Битлз», но теперь она оставляла плеер в машине, чтобы помедитировать на бегу.

Идея выделять время для того, чтобы подумать о жизни, была сама по себе революционной. Большую часть своей жизни она поступала как раз наоборот, постоянно находя какие-нибудь занятия, чтобы отвлечься. Что же изменилось – думала она, скользя по дорожке и распугивая чаек. Во-первых, ее эмоциональная жизнь стала необычайно насыщенной. Раньше пейзажи ее внутреннего мира были однообразными и безрадостными. Это был узкий спектр негативных эмоций: злость, обида, сожаление. Большей частью эти эмоции были направлены на Джастина, а остальное предназначалось тем, кто встречался ей на жизненном пути. Позитивные эмоции вызывали у нее только дети, и никто больше. В этом она следовала семейной традиции: она была дочерью своей матери и внучкой своей бабушки! И узнала она об этом от Эрнеста.

И если она так ненавидела Джастина, так ради чего же она вышла за него замуж, зачем заточила себя в темницу и выбросила ключ? Она подбежала к рыболовному причалу и подумала, что могла бы с тем же успехом бросить этот ключ в волны Тихого океана, рокочущие в пяти футах от нее.

Она знала, что совершила ужасную ошибку, и осознание этого пришло к ней вскоре после свадьбы. Как убеждал ее Эрнест, черт бы его побрал, она, как и любой другой человек, имела полное право на выбор: развестись или попытаться изменить отношения с мужем. Она сделала свой выбор, и выбор осознанный – по крайней мере, сейчас ей так казалось, – решив не делать ни того ни другого. И совершила страшную ошибку.

Она вспомнила, как в тот вечер, когда Джастин бросил ее, Норма и Хитер в один голос утверждали, что это лучшее, что он мог для нее сделать. И они были правы. А как она злилась, что это он бросил ее, а не она его? Глупости! В нескончаемом лабиринте жизни – пафосная фраза, сказанная Эрнестом, – уже неважно, кто от кого ушел. Разрыв пошел на пользу им обоим. Она чувствовала себя значительно лучше, чем последние десять лет. Джастин тоже стал лучше выглядеть. Он изо всех своих скромных силенок старался быть хорошим отцом. На прошлой неделе он даже безропотно согласился посидеть с детьми, когда они с Джессом ездили на выходные в Мендочино.

Забавно, думала она. Ничего не подозревающий Эрнест сейчас так усердно пытается разрешить проблемы ее фиктивного брака с Уэйном, так упорно он принуждает ее посмотреть в глаза реальности и предпринять активные действия: изменить отношения с мужем или разорвать связь с ним. Какая злая шутка; если бы он только знал, что он говорит ей то же самое, что говорил тогда Джастину, только теперь он на ее стороне: он разрабатывает с ней стратегические планы ведения военных действий, он дает ей те же советы, которые давал Джастину!

Кэрол, тяжело дыша, добежала до Голден-Гейт. Тропинка оборвалась. Она дотронулась до самого дальнего кабеля на основании моста и, не останавливаясь, побежала обратно в Форт—Мэсон. Ветер, как обычно, дул с океана, и Кэрол, подгоняемая ветром, легко бежала мимо серферов, рыболовов, бирманских пагод, змея-Супермена и нахальных чаек.

Перекусив в машине хрустящим яблоком, Кэрол поехала в юридическое агентство «Джарндис, Каплан и Таттл», где приняла душ и подготовилась к встрече с новым клиентом, которого ее попросил принять Джулиус Джарндис, директор агентства. Мистер Джарндис был в Вашингтоне, где принимал активное участие в работе парламента, поэтому он попросил уделить особое внимание этому клиенту – его лучшему другу, доктору Маршалу Стрейдеру.

Своего нового клиента она обнаружила в приемной: он, явно сильно взволнованный, мерил шагами комнату. Она пригласила его войти. Маршал влетел в кабинет, примостился на краешке стула и сказал: «Спасибо, что согласились принять меня сегодня, миссис Астрид. Мистер Джарндис, с которым мы знакомы уже много лет, предлагал мне встретиться с ним на следующей неделе, но я не могу ждать: проблема требует немедленного решения. Начну сразу с сути вопроса: вчера я узнал, что стал жертвой мошенничества и потерял девяносто тысяч долларов. Вы можете мне помочь? Что мне делать?»

«Мошенничество – это ужасно, и я понимаю, почему вы так торопитесь, доктор Стрейдер. Давайте начнем с начала. Для начала, будьте добры, расскажите мне о себе все, что считаете нужным, а потом мы с вами подробно разберем случившееся».

«Охотно. Но сначала мне бы хотелось определить фрейм нашего сотрудничества».

«Фрейм? Что вы имеете в виду, доктор Стрейдер?»

«Простите, это психоаналитический термин. Я хотел прояснить кое-какие моменты, прежде чем мы начнем. Сможете ли вы мне помочь? Сколько это будет мне стоить?

Гарантируете ли вы мне конфиденциальность? Конфиденциальность имеет для меня огромное значение».

Вчера, как только Маршал узнал, что вексель фальшивый, он запаниковал и позвонил Мелвину. Слушая длинные гудки в трубке, он вдруг понял, что не хочет обращаться к Мелвину; ему нужен более доброжелательный и более профессиональный юрист. Он повесил трубку и сразу же перезвонил мистеру Джарндису, своему бывшему пациенту и одному из ведущих юристов Сан-Франциско.

Позже, около трех часов ночи, Маршал понял, что он должен сделать все, чтобы этот случай не получил огласку. Он вложил деньги в предприятие бывшего пациента, и этот поступок, несомненно, вызовет неодобрение многих. Помимо этого, он чувствовал себя полным идиотом, потому что позволил обвести себя вокруг пальца. Так что чем меньше людей будут знать о случившемся, тем лучше. На самом деле он вообще не должен был звонить Джарндису – это было ошибкой, даже несмотря на то, что адвокат был его пациентом много лет назад. Узнав, что мистер Джарндис не сможет ему помочь, Маршал сильно расстроился, но теперь он чувствовал облегчение.

«Доктор Стрейдер, вы можете обращаться ко мне по любому вопросу в любое время. Я не собираюсь никуда уезжать, если вы это имели в виду. Мои услуги стоят двести пятьдесят долларов в час, и я гарантирую вам полную конфиденциальность. У нас такой же профессиональный кодекс, как и у вас, может, даже более строгий».

«Я бы хотел получить гарантию конфиденциальности и от мистера Джарндиса. Мне необходимо, чтобы все осталось между нами».

«Договорились. Можете быть в этом уверены, мистер Стрейдер. Итак, давайте начнем».

Маршал, который так и сидел на краешке стула, подавшись вперед, начал рассказывать Кэрол, что с ним случилось. Он не упустил ни малейшей детали, за исключением своих переживаний по поводу профессиональной этики. Через полчаса он закончил свой рассказ, откинулся на спинку стула, обессиленный, но с чувством облегчения. Он не мог не отметить, насколько ему стало лучше, когда он поделился своими бедами с Кэрол, и какую симпатию он испытывал к ней теперь.