Ковчег до Ноя: от Междуречья до Арарата

Вавилонские медики пользовались описательными перечнями трав и других свежих или сушеных снадобий; с ними можно было к взаимной пользе обменяться разными рецептами.

Для всего этого вовсе не требовалось углубляться в изучение языка и письменности в полном объеме – никто не ожидал от иностранных визитеров, что они вдруг захотят прочесть Атрахасис или заняться трудностями шумерского, пользуясь аккадскими словарями. От этого позднего периода сохранилось несколько удивительных табличек, на которых с одной стороны выписаны школьные упражнения по клинописи, а с другой – те же клинописные знаки, транслитерированные греческими буквами [28] (#litres_trial_promo). Мне кажется, что эти таблички демонстрируют нам усилия грека, решившего изучить вавилонский в большем объеме, чем нужно для разбора числовых таблиц; здесь он предстает перед нами во всем своем отчаянии новичка – неужели я когда-нибудь смогу запомнить все эти проклятые значки…

Здесь следует сделать одно неочевидное замечание. В этом древнем мире еще не слыхали о торговых марках, авторском праве и лицензиях; поэтому вполне возможно представить себе небольшую группу талантливых греческих и вавилонских исследователей (наподобие рабочих групп, собирающихся в MIT[41 - Сокр. от Massachusetts Institute of Technology (Массачусетский Технологический Институт).]), где вавилонские участники расширяют свой кругозор за счет необычного для них греческого научного мышления. Греки же пополняют свои знания огромным объемом эмпирических сведений, накопленных в вавилонской культуре в таких областях, как математика, астрономия, астрология и даже медицина, и могут теперь увезти их на родину в одном саквояже, набитом папирусами на их родном греческом языке, вместо громоздкой библиотеки трудночитаемых клинописных табличек.

В гуманитарных науках очень важно исследовать подобные процессы культурного обмена. Есть много указаний на то, что вавилонские знания и идеи каким-то образом перекочевали в греческую науку, но механизм этой передачи остается до сих пор не исследованным и не объясненным. По всей видимости, он был достаточно прост, причем очень важно то, что он был двусторонним. Причем наиболее существенной его характеристикой является то, что передача наследия великой, но уже умирающей культуры для возрождения этого наследия внутри другой, молодой и интенсивно расширяющейся культуры могла быть результатом деятельности всего лишь нескольких отважных исследователей-путешественников.

Также нет причин считать, что вавилонские ученые мужи оказались глухи к новым для них греческим идеям. Влияние этих идей можно видеть, например, в двух исключительно интересных документах. Один из них – медицинский текст из Урука, в котором каждая болезнь определяется как происходящая из одного из четырех центров в теле человека [29] (#litres_trial_promo) – идея по своей сути совершенно не вавилонская. Другой документ – уже цитированная выше табличка с изложением правил Царской игры [30] (#litres_trial_promo)], что тоже не похоже на следование вавилонским традициям. Греки, со своей стороны, должны были крайне удивляться последовательно анонимному характеру всей вавилонской мудрости. В более позднюю эпоху греческие имена появляются под многими изобретениями, задолго до того известными в Междуречье, и я определенно полагаю, что многое из этого эллины прихватили с собой, возвращаясь оттуда к себе домой [31] (#litres_trial_promo).

В завершение главы я хотел бы вернуться к идее о том, что вавилоняне были «подобны нам». Такое предложение нетрудно сделать, намного труднее аргументировать, и уж совсем невозможно формально доказать. Да и что означает «подобны», и кто такие «мы»?

Если бы утверждение о том, что они были как мы, прозвучало на какой-нибудь открытой лекции, то наверняка из зала раздался бы голос: «Хорошо, а как насчет царской гробницы в Уре? Все-таки трудно утверждать, что эти шумеры были такие же, как мы».

Примерно около 2600 г. до Р. Х. несколько членов царской семьи отправились в место своего вечного упокоения, сопровождаемые не только всеми своими сокровищами, которые могли бы им там пригодиться, но также и своими придворными. Известны три или четыре такие гробницы, из которых наибольшее впечатление производит Большое царское захоронение, содержащее хорошо сохранившиеся останки семидесяти двух захороненных в нем человек.

Нас, конечно, шокирует практика хоронить вместе с умершим царем его слуг; на самом деле это очень древняя и примитивная идея. В Египте такая практика существовала в додинастическую эпоху, но впоследствии вместо самих слуг стали хоронить ушебти – маленькие фаянсовые фигурки слуг, которые будут сопровождать умершего и делать, когда потребуется, необходимую работу. Теории, объясняющие возрождение этой древней практики в Уре, одна другой фантастичнее: может быть, их всех опоили каким-то наркотиком, перед тем как убить? Или убили пленников, захваченных в военном походе? А может быть, собрали трупы недавно умерших людей? Одновременно с такими предположениями встают и более общие вопросы – нам все же трудно примириться с идеей убить и похоронить целую толпу молодых и красивых придворных на том основании, что они могут пригодиться умершему царю в следующей жизни. Так или иначе, эта практика, возникшая в некоторой династии, полностью прекратилась с концом этой династии и потом уже никогда не возобновлялась. Ее окончательное исчезновение объяснить легко; гораздо труднее понять, как она появилась. Есть только два возможных объяснения: либо мы видим здесь древнюю практику, повсеместно распространенную на Ближнем Востоке, и просто так получилось, что пока еще не обнаружено ее следов в других соседних культурах; либо она вновь возникла в связи со смертью конкретного исторического персонажа. В Месопотамии единственным реальным кандидатом на эту роль можно считать Гильгамеша.

Можно утверждать с полной уверенностью, что Гильгамеш – это реально живший человек. Он был одним из древнейших царей Урука и основал довольно короткую династию в начале исторического времени. Вся сохранившаяся литература о Гильгамеше показывает нам деятеля необычайной мощи и харизмы, надолго переживших его самого. Об этом свидетельствует цикл историй, связанных с его именем, позволяющий нам представить его как человека того же покроя, что и Александр Македонский, после смерти которого появились восторженные рассказы, намного превосходящие по своему энтузиазму прижизненные трезвые исторические хроники. Имея в виду особенность личности Гильгамеша, нетрудно представить себе, что его смерть могла возродить этот ритуал, когда верные царедворцы, на манер Лаэрта, прыгали в могилу, не в состоянии представить себе жизнь без усопшего царя. Шумерский литературный текст, описывающий смерть Гильгамеша, часто сравнивали со сценой царских похорон, реконструированной по могильнику в Уре. По моему предположению, этот древний примитивный обычай буквально возник в момент смерти Гильгамеша и затем еще долго практиковался в Уруке. Затем он распространился и на Ур – возможно, в результате династического брака; но в Уре он поддерживался совсем недолго и был затем отменен уже навсегда[42 - Никаких документальных подтверждений этой гипотезы не имеется. Из старошумерских хозяйственных текстов известно, что Гильгамешу приносили жертвы в местах поминовения. Его именем называли части города – возможно, связанные с погребением. В текстах I династии Ура (ко времени которой относится большое царское погребение) имя Гильгамеша не встречается, хотя оно зафиксировано в одном имени собственном из архаического Ура (XXVII в.). В шумерском тексте о смерти Гильгамеша (начало II тыс. до н. э.) ничего не говорится о людях, сходящих в могилу вместе со своим господином. – Прим. ред.]. Так или иначе, он не должен считаться типичным шумерским обычаем, поскольку вся шумерская литература (в особенности притчи и поучения) свидетельствует о другом. Погружаясь в нее, мы слышим голоса реальных людей вокруг нас, возникающие из темноты и неизвестности: философские, недоуменные, иронические, покорные или насмешливые. Я не вижу никаких оснований исключать шумеров из нашего братского круга.

Намного более поздняя эпоха Навуходоносора и вавилонского пленения для нас, несомненно, уже вполне близка и понятна. Большие административные здания, храмы-небоскребы и роскошные дворцы, рассказы о которых доходили до дальних стран; мы изумляемся необыкновенным крепостным стенам и воротам и восхищаемся небесно-голубого цвета плиткой, украшающей ворота Иштар и Дорогу процессий. Больше всего мы узнаем из их магических текстов, где говорится о многих сторонах жизни, шумевшей и гудевшей вокруг: богатые банкиры и разжиревшие менялы, доктора и предсказатели с их космическими манипуляциями, рыночные торговцы рыбой и зеленью, близорукие гравировщики печатей, изуродованные тяжелой работой кузнецы… и безумная суета толпы, состоящей из всех народов Империи и бормочущей на смеси непонятных языков, создающей образ Вавилонского столпотворения. На нашем пути попадаются солдаты-наемники, гадатели, жрецы и проститутки; головорезы, нищие, ростовщики и водоносы. Огромная исчезнувшая метрополия – с ее уличными криками и запахами, с роскошными садами на одном конце и грязными трущобами на другом – в своей каждодневной жизни была вне рамок конкретной эпохи; благодаря же дошедшим до нас текстам нам кажется, что она почти на расстоянии вытянутой руки.

И эти древние люди, пишущие свои таблички, взирающие на мир вокруг, ползающие между небом и землей – они похожи на нас с вами.

4. Рассказ о Потопе

Плыви, корабль! Счастливый путь!

Плыви, «Союз», великим будь!

С тобой отныне человек

Свою судьбу связал навек,

С тобою легче дышит грудь.

    Генри Уодсворт Лонгфелло[43 - Начало последней строфы поэмы Генри Уодсворта Лонгфелло (1807–1882) «Постройка корабля» («The building of the Ship») в переводе Е. Полонской. Следует отметить, что в этом переводе полностью исчезли политические аллюзии: по-английски здесь использовано выражение «корабль государства» («The Ship of State»), введенное, по-видимому, еще Алкеем (VII–VI вв. до Р. Х.) и развитое Платоном в «Республике» и в диалоге «Политик», а название корабля «Союз» («Union») подразумевает государство США. В следующих строчках выражается уверенность, что этот корабль-государство будет спасительным для всего человечества, в чем можно увидеть намек на Ноев ковчег, хотя явно в стихотворении он не упоминается.]

История о всемирном потопе, разрушившем мир, и о герое, построившем судно, на котором человек и животные спаслись от полного уничтожения, присутствует почти повсеместно в мировой сокровищнице традиционных культур. Центральная идея этой истории – непрочность человеческого существования и неопределенность божественного замысла о нем – наверняка будет изложена в любой марсианской хронике земного человечества и породит множество глубоких марсианских истолкований. Образ всемирного потопа вдохновлял многих мыслителей, писателей и художников. Этот сюжет вышел далеко за рамки Священного Писания; на его основе созданы многие литературные произведения, фильмы и даже оперы.

Было много попыток составить общую классификацию всех «историй о Потопе», или, в более общем смысле, «историй о Катастрофе» (поскольку не всякая катастрофа – это потоп) [32] (#litres_trial_promo). Документально подтверждено существование подобных сюжетов в традициях Месопотамии, Египта, Греции, Сирии, Европы, Индии, Восточной Азии, Новой Гвинеи, Центральной Америки, Северной Америки, Меланезии, Микронезии, Австралии и Южной Америки. Количество таких сюжетов со всеми их вариантами доходит до трехсот; обширная научная литература дает возможность изучать их по отдельности и сравнивать между собой. Некоторые из этих рассказов состоят всего из пары фраз, другие представлены литературными произведениями, исполненными мощного драматизма; внимательное их рассмотрение лишь подтверждает ту мысль, что культур, в которых ни в какой форме не присутствует сюжет о потопе, на самом деле очень мало.

Собирание и сравнение различных традиций – вообще очень увлекательное занятие; создание и оформление генеалогического древа рассказов о Потопе, вероятно, так же увлекательно, как и любой другой подобный проект. При этом намного важнее раскрыть широту охвата и разнообразие рассматриваемого типа сюжетов, чем выявить их фундаментальное сходство между собою. В конце концов, человек бессилен перед грозными природными явлениями – как связанными с водой (реками, дождем, морем), так и любыми другими (землетрясениями, ураганами, огнем, извержениями вулканов), и рассказы о таких явлениях занимают важное место в любой традиционной культуре; но только в рассказах о потопе, даже самом катастрофическом, некоторые люди обязательно спасаются, причем обычно с помощью судна. Нет нужды восстанавливать в самых широких масштабах всю сложную сеть, образуемую первоначальными источниками сюжетов, их распространением и зависимостью друг от друга; не следует лишь забывать о том, что «естественное» развитие этих сюжетов, до поры до времени не замутненное чужеродными влияниями, в какой-то момент может тем или иным образом прерваться – например, в результате деятельности миссионеров, распространяющих их библейскую версию.

История о Потопе и Ноевом ковчеге в библейской книге Бытия несомненно занимает в этой коллекции сюжетов уникальное место; пути заимствований и влияний прослеживаются в данном случае со всей очевидностью, образуя непрерывную последовательность и предоставляя сравнительному религиоведению важную тему для изучения. Из еврейской Библии рассказ о Потопе перекочевал в греческую христианскую, а затем и в арабский Коран, причем во всех трех священных писаниях он трактуется как наказание, наложенное Богом на людей за их грехи, и принятое по отношению к ним решение типа «бросить это дело и начать все сначала». Открытие Джорджа Смита, сделанное еще в викторианскую эпоху, показало нам, что еврейский рассказ о Потопе в свою очередь происходит из намного более древнего и более подробного вавилонского клинописного источника, от которого он начинает свое бесконечно долгое путешествие. Наша книга в основном посвящена первому этапу этого путешествия; мы рассматриваем различные месопотамские версии истории о Потопе, сохранившиеся на клинописных табличках, и исследуем вопрос, каким образом она столь прочно вошла в наш собственный мир.

Такая постановка задачи полностью избавляет нас от необходимости исследовать вопрос «был ли вообще когда-нибудь Потоп». Этот вопрос с давних пор занимал умы, и много усилий было истрачено на поиски подтверждающих доказательств. Я думаю, всякий настоящий археолог, занимающийся Месопотамией, всегда держит в уме историю о Потопе – а вдруг что-нибудь найдется? В 1928–1929 гг. в Ираке были сделаны важные открытия, сразу же истолкованные как доказательство реальности библейского Потопа [33] (#litres_trial_promo). В частности, в Уре в при глубоких раскопках под Царским захоронением обнаружили десятифутовый слой пустого ила, под которым опять появились следы более древнего человеческого поселения. Аналогичное открытие примерно в то же время сделали Лэнгдон и Вателен на раскопках в Кише (Северный Ирак). Обе группы археологов были уверены, что их открытие свидетельствует не просто о древнем наводнении, но о том самом библейском Потопе. Распространению и укреплению этой идеи много способствовал сэр Леонард Вулли своими блестящими лекциями и столь же блестящими статьями [34] (#litres_trial_promo).

Похожие отложения пустой породы были затем обнаружены и в других местах археологических раскопок; со временем возник вопрос – действительно ли все обнаруженные пустые слои относятся к одному и тому же археологическому периоду, а кроме того, действительно ли все они представляют собой речные наносы. В последнее время этот тип как будто бы убедительных доказательств вообще перестал рассматриваться. Несомненно, слои пустого ила свидетельствуют о том, что жизнь человека в древней Месопотамии всегда подвергалась опасности разрушительных наводнений, и они очень важны для лучшего понимания того, насколько хрупкой она была; но мало кто сегодня решится утверждать, что эти открытия относятся к Потопу, описанному в Книге Бытия. Лекции сэра Леонарда Вулли обладали, конечно, непревзойденной убедительностью; Лэмберт как-то раз доверительно рассказал мне, что еще школьником, сидя на лекции Вулли в одном из бирмингемских кинотеатров и слушая его рассказ об археологических находках в Месопотамии, он твердо решил сам стать ассириологом.

В последнее время целенаправленные поиски «потопных» археологических слоев вышли из моды; и надо сказать, что дальнейшие подобные открытия могут быть получены лишь в результате очень глубоких и обширных раскопок, производить которые сегодня весьма затруднительно. Археологические поиски доказательств Потопа уступили место геологическим исследованиям – поискам данных о землетрясениях, катастрофических приливных волнах или таянии ледников в древности; но эта тема увела бы нас слишком далеко [35] (#litres_trial_promo).

Месопотамские версии повествования о потопе

Психологически совсем не удивительно, что миф о Потопе так глубоко укоренился в сознании жителей Месопотамии: сама эта местность связана с ним и в нем отражается. Зависимость людей от воды Тигра и Евфрата была полной и безусловной, но пугающая пустота высокого неба над ними, неожиданность бурь и непосредственно ощущаемое могущество древних богов Солнца, Луны и Бури поддерживали даже в самых глубокомысленных и утонченных личностях ощущение реальности сил природы. Потоп – неуправляемая сила, подобно сегодняшнему цунами сметающая на своем пути города и цивилизации, – был для них отнюдь не детской страшилкой, но поднимающимся из глубин коллективной памяти ужасом самой большой катастрофы. Возможно, какая-то версия рассказа о нем пересказывалась в течение нескольких тысячелетий.

В месопотамской культуре Потоп воспринимался как некий временной горизонт, деливший все главнейшие события на те, что были «до», и те, что были «после». Великие Мудрецы[44 - Апкаллу (шумер. абгаль «великий старец») – согласно преданию, первые в мире мудрецы, бывшие советниками царей и жившие много тысяч лет. Именно они научили людей всем наукам и искусствам, а также возвели стену древнейшего города Урука. – Прим. ред.] жили «до Потопа», и все важнейшие элементы цивилизации пришли к человечеству из допотопной эпохи. Изредка в клинописной литературе выражение «до Потопа» применяется в качестве языкового штампа со смыслом, слегка напоминающим наше «еще до Великой войны»[45 - Т. е. до войны 1914–1918 гг.; по-русски еще в 1930-е годы говорили «в мирное время» в смысле «до 1914 г.».].

Всемирный Потоп – это «новая метла, которая чисто метет», весьма эффективный метод для богов начать все с чистого листа, с пустого мира, в котором можно создавать все и всех заново. Один только умный, веселый, непокорный бог Энки понял, к чему привело бы выполнение этого плана, и ужаснулся. Он решил спасти человеческий род и жизнь на земле с помощью одного-единственного человека и выбрал самого подходящего. История о Потопе, таким образом, – типичный образец устного рассказа. Ее главная тема должна была волновать каждого слушателя. Всякий знал, что если боги захотят, то все люди погибнут, причем это может произойти как оттого, что дающие жизнь воды Тигра и Евфрата вдруг остановят свое течение, так и оттого, что они вдруг вспучатся и станут всепоглощающими, сметающими все на своем пути водами первобытного хаоса. История о Потопе полна драматизма, ужасов, человеческой борьбы – со счастливым концом на последней минуте, как в голливудских фильмах.