Жизнь и страх в «Крестах» и льдах. И кое-что ещё

https://tinyurl.com/yw6sb6rx (https://tinyurl.com/yw6sb6rx).

Несмотря на вынашиваемые планы, я продолжал ездить в Кавголово кататься на лыжах – надо было держать себя в тонусе и получать удовольствие, которое тебе ещё не запретили. В один из таких приездов я нос к носу столкнулся на лыжном склоне с Сашей Карасёвым, который в упор спросил меня:

– Это правда, что ты собрался эмигрировать в Израиль?

Как видите, молва уже разошлась по миру! Мой ответ ему был достаточно лаконичным:

– Нет, неправда.

Саша, как человек умный, прекрасно понял, что я не хочу обсуждать этот вопрос, и оставил меня в покое. Я привёл этот пример, чтобы лишний раз показать обстановку, в которой мы тогда жили. Всем было понятно, что лишние люди не должны знать о твоих намерениях подобного толка. Довериться можно было лишь самым близким и проверенным друзьям. Да простит меня Саша, с которым я поддерживаю дружеские отношения последние 20 лет, за то моё враньё 44 года назад. Уверен, что сам Саша этого разговора не помнит, но я-то помню – не так часто в жизни мне приходилось врать в глаза своему хорошему приятелю. В своё оправдание скажу лишь, что эмигрант на официальном советском языке в то время означал также предатель родины. И никогда заранее не знаешь, как к этому явлению относится тот или иной человек.

А через два месяца после моего увольнения в мою голову приходит не самая умная мысль: хочу подать в суд на ЛТА, чтобы он восстановил меня на работе с выплатой зарплаты за вынужденный прогул. Дело в том, что мне стало известно, что ЛТА пошёл на подлог: выяснилось, что тема моей работы вовсе не закрыта, а на моё место уже взят другой человек, который получает мою зарплату. Это вовсе не означает, что он хотя бы что-то делает по моей теме, но к моему делу это не имеет никакого значения. Главное, что подлог очевиден: какое же это сокращение штатов, если тут же на моё место взяли другого работника. Конечно, я не был полным идиотом, чтобы не понимать, что никто и никогда меня не восстановит на работе. Но такой уж у меня был дурной характер: теперь мне захотелось получить ещё одно дополнительное подтверждение, что я правильно делаю, желая покинуть эту страну, т. е. мне захотелось услышать, что мне в лицо скажет судья – представитель той ветви власти, которая призвана соблюдать законы и Конституцию страны. Дело ещё в том, что, прежде чем я подал в суд свою жалобу на ЛТА, я просидел целый день в Публичной библиотеке, изучая КЗОТ (Кодекс Законов О Труде). Там я выяснил, что согласно этому закону я был защищён от увольнения по всем трём возможным параметрам: я был единственным кормильцем в семье, у меня на иждивении малолетний ребёнок и жена, по квалификации я был самым квалифицированным на своей кафедре ВТ (имеется в виду моя учёная степень к.т.н. именно в ВТ), а самое главное, что никакого сокращения штатов вообще не имело место и мой проект вовсе не закрыт.

Итак,

– Суд Выборгского района г. Ленинграда идёт! Всем встать!

Помимо женщины-судьи, которая «идёт», встать пришлось лишь двум присутствующим – женщине-юрисконсульту ЛТА и мне. После зачтения моего заявления с просьбой к суду о восстановлении меня на работе, судья сразу же обращается ко мне с вопросом:

– Это правда, что вы собираетесь эмигрировать в государство Израиль на постоянное жительство?

Мой ответ:

– Это не имеет значение, ведь моё заявление к суду по совсем другому вопросу.

Ответ судьи, как и её решение были исключительно лаконичны:

– А здесь вопросы задаю я. Уволили вас совершенно законно. Судебное заседание закончено.

После чего прозвучал стук молоточка о судейский стол в полном соответствии с судебно-процессуальным кодексом РСФСР. Напрасно я потратил время на подготовку к защите, где собирался блеснуть отличным знанием КЗОТа РСФСР. Зато главное, ради чего я пришёл в суд, я несомненно получил – последнее доказательство правильности своего решения покинуть эту страну навсегда. И если в эмиграции мне когда-нибудь будет плохо, я буду вспоминать этот урок, и он непременно поможет мне преодолеть все трудности, которые наверняка выпадут там на мою долю.

После суда проходит ещё пару месяцев, а из ОВИРа ни слуху, ни духу. Надо готовиться к худшему, т. е. к отказу. А уже наступил май и в таком случае мне пора открывать «запасной парашют», т. е. искать себе работу в горах, как и планировалось в случае плохого исхода. Обсуждаю этот вопрос с Таней. Кажется, что она даже рада такому исходу событий – она ведь очень не хотела уезжать. Теперь заходит речь о том, чтобы я взял с собой в горы и её с Женькой на всё лето. Вообще, Таня относится к тем людям, которым горы очень нравятся как объекты восхищения, но не как объекты восхождения. Про таких говорят, что они объективно опасны, как для окружающих, так и для самих себя. У неё всегда было желание вернуться в горы, но не для восхождений на них. И вот теперь её мечта вполне может осуществиться. Таня мне заявляет, что ради того, чтобы пожить в альпинистском лагере всё лето, она готова даже мыть лагерные туалеты.

В это время мой хороший друг Игорь Виноградский собирается поехать в а/л «Домбай» поработать первую смену, чтобы войти в физическую форму, которую он обычно терял за год, не имея времени для тренировок из-за нелёгкого графика жизни эстрадного драматурга. Я прошу его поговорить с начальником учебной части (начуч) обо мне и моей семье. Прошу его передать, что я готов работать всё лето со старшими разрядниками, а мои заслуги в альпинизме он и сам хорошо знает, вот пусть и передаст это начучу. Я знаю, что такое моё предложение должно заинтересовать начуча, т. к. работа с разрядниками самая тяжёлая и немногие инструктора готовы на такую работу по собственному желанию. Куда проще и легче работать с новичками. Но непременным условием моей работы является предоставление жилья и питания для нас троих. Танино желание мыть туалеты я тоже Игорю озвучил. Через несколько дней я получаю от Игоря письмо, в котором он сообщает, что меня с радостью берут на работу на всё лето, а за это Таню берут на должность библиотекаря лагеря. Ничего себе поворот: вместо мытья туалетов посидеть два часа в день в библиотеке! Вот таким чудесным образом сработал мой запасной парашют. Прибыть туда мы собирались где-то в середине июня – я рассчитывал, что к этому времени у нас будет ответ из ОВИРа, положительный или отрицательный.

Теперь пора остановиться на квартирном вопросе. Читатель надеюсь помнит, что к этому времени мы с Таней являемся обладателями двух отдельных квартир – мне принадлежит однокомнатная кооперативная около парка «Сосновка», а Тане с Женей – государственная двухкомнатная на краю Гражданского проспекта, в которой мы физически проживаем втроём. А мой «самый любимый братец» Аркадий проживает в той самой комнате в коммуналке, которая ему досталась от наших родителей, которые несколькими годами ранее купили себе однокомнатную кооперативную квартиру в Купчино. Такую возможность родители получили благодаря тому только, что к этому времени отец был инвалидом войны уже 1-й группы и вообще плохо видел на единственный правый глаз. Конечно, мне не раз приходила в голову мысль обменять одну из наших квартир на комнату Аркадия. Но каждый раз я эту мысль прогонял от себя подальше. Дело в том, что в ОВИРе придирались к каждой мелочи в твоей прошлой и настоящей жизни и могли прицепиться к такому обмену и бог знает, чем тогда могло закончиться желание эмигрировать. А так государство получало от нас две квартиры, да ещё по тогдашним правилам обе квартиры надо было отремонтировать или оплатить их ремонт заранее. В противном случае мы бы не получили разрешение на выезд.

Начало всех наших проблем

В мае 1975 года, находясь в ожидании разрешения на эмиграцию из ОВИРа, я получаю письмо от Лёвы, который находится в Риме уже шесть месяцев, ожидая въездную визу в Канаду. В письме он сообщает, что за это время он подружился с одной эмигрантской парой из Ленинграда по фамилии Риф. Зовут их Игорь Исаакович и Раиса Давыдовна. По его словам, они ему чем-то напомнили меня и мою семью – Игорь тоже к.т.н., у них такого же возраста сын, как наш Женька, которому чуть больше двух лет. Они попросили Лёву, чтобы он обратился ко мне с просьбой доставить к ним в Рим кое-какие предметы, которые они, якобы, забыли взять во время отъезда полгода назад. В том же письме Лёва указал имя матери Раисы Риф, Мины Яковлевны Нейштадт, её адрес в Ленинграде (Гончарная улица, дом 24/52), домашний номер телефона (77–41–25) и что она привезёт нам забытые её детьми вещи. Через несколько дней гражданка Нейштадт позвонила в нашу квартиру и, таким образом, появилась собственной персоной. Оказалось, что мой адрес она получила в письме от своей дочери из Рима с уведомлением, что я согласился взять и доставить в Рим забытые ими вещи. По её словам, следовало, что её дочь также часто звонит ей из Рима и в один из таких разговоров по телефону дочь продиктовала ей мой адрес на случай, если она не получит письмо, в котором мой адрес ей уже послан. Можно сказать, что Раиса Давыдовна продумала всё до мелочей, чтобы не упустить оказии.

Здесь самое время напомнить, что вся международная почта, а из Рима – «осиного гнезда» еврейской эмиграции из СССР в 70-х годах прошлого века – абсолютно точно перлюстрировалась, а все междугородние телефонные разговоры прослушивались КГБ. Вот что пишет по этому поводу в своей книге «Тайна переписки» известный (сначала советский, а после лишения его советского гражданства в 1973 году, английский) учёный биолог Жорес Медведев: «железнодорожный почтамт в Москве у Казанского вокзала занимал 12-этажный дом. Отделение перлюстрации в нем помещалось на восьми верхних этажах. Международный почтамт на Комсомольской площади практически пристроен к другому зданию. Оно в три раза больше самого почтамта и всё занято было службой перлюстрации». Жорес Медведев считает, что только в международном отделе московской службы перлюстрации работало не менее тысячи сотрудников, проверявших корреспонденцию, написанную на 140 языках. Все отправители и получатели зарубежной почты брались на учёт и на каждого такого подопечного в КГБ заводилось наблюдательное досье.

А теперь вернёмся в тот день и час, когда Мина Яковлевна Нейштадт появилась в нашей квартире. Как выяснилось, этот её визит был лишь рекогносцировкой, чтобы посмотреть на меня и убедиться, что мне можно доверить те предметы, которые ей надо передать для своих детей. В свою очередь, я предупредил её, что доставлю эти предметы её детям лишь в том случае, если это будут предметы, которые с точки зрения таможни допустимы к вывозу за пределы страны. На это моё замечание она заверила, что все эти предметы уже вывозились её детьми без всяких проблем со стороны таможни.

Когда она появилась в следующий раз уже в начале июня, она достала из сумки рулон с 16-ю литографиями размером 60х40 см, как выяснилось позже, современных советских молодых художников, а также две хрустальные коробочки в серебряных оправах. Последние два предмета меня вообще не заинтересовали, поскольку такие предметы я мог наблюдать даже в самых бедных домах; в них обычно подавались к столу соль, перец и другие вкусовые добавки к еде. Был ещё один предмет – брелок в виде перочинного ножичка, на который я тоже никакого внимания не обратил, поскольку он не представлял вообще никакой ценности. Но, конечно, я заинтересовался литографиями, и вовсе не потому, что они могли представлять собой какую-нибудь ценность для могучей страны социализма, поскольку сам имел одну такую литографию, купленную за три рубля в магазине. Кроме того, в мою память врезались ещё литографии, которые висели в коридорах Публичной библиотеки и БАНа, несменяемые много лет. Я даже знал, что литографии печатаются с камня, сделанного художником, а также и то, что с камня можно напечатать сколько угодно копий и потому их цена во много раз ниже, чем рисунок художника. А вот если бы там были рисунки, нарисованные рукой, то моего знания бы хватило, чтобы отказаться их брать, т. к. для оценки рисунка нужно было понимать значительно больше – ведь рисунок может оказаться произведением, например Пикассо, сделанное им в каком-нибудь 10-летнем возрасте и цена ему сегодня может быть миллион долларов.

Учитывая вышесказанное, я понял, что ценности эти литографии не представляют никакой, а вот их содержание непременно надо проверить, чтобы на них не было изображено что-то политическое или порнографическое. И то и другое, на мой взгляд было очевидно, что брать с собой нельзя. А мне это надо? Что называется, в таком деле лучше пере страховаться, чем не до страховаться.

Итак, я разворачиваю рулон с литографиями и начинаю их внимательно просматривать. На первой литографии изображены четыре дородных деревенских женщины, водящих хоровод вокруг дымящегося самовара. На второй изображено нечто подобное, а на третьей, к моему удивлению, и вовсе Ленин у своего шалаша в Разливе, картину, которую нам не раз показывали в школьные годы. В общем, просмотрел я все 16 литографий и не нашёл в них ничего предосудительного с любой точки зрения, а особенно советской таможни. Не найдя ничего предосудительного в самих литографиях, я, как человек очень осторожный (так я тогда понапрасну себя считал!), задаю Мине Яковлевне последний вопрос:

– Меня могут спросить на таможне, где я приобрёл эти литографии? Так скажите, где ваши дети их купили и какую цену они за них заплатили, чтобы я мог ответить на этот вопрос таможенникам?

– Они купили их в Лавке Художника, что на Невском проспекте, и цена им в среднем 3–4 рубля – было её ответом.

Ответ её меня убедил и последнее, что я ей сказал, было следующее:

– Вы, конечно, понимаете, что я всё это возьму только в случае, если таможня разрешит это взять с собой, но, если они скажут, что какие-то из этих предметов я взять с собой не могу, я, конечно, не буду их об этом просить или умалять, а просто оставлю их у моих родителей. Вот их адрес и в этом случае вы сможете забрать ваши вещи у них.

На этом и решили. Больше я с ней не встречался до самого отлёта.

Поскольку читатель уже начал догадываться о том, что эпизод этот ведёт к трагедии, то не сомневаюсь, что у него в этом месте должен возникнуть вопрос: зачем я согласился взять и доставить вышеперечисленные предметы её детям, совершенно незнакомым мне людям, в Рим? Попробую ответить на этот вполне законный вопрос, тем более что он много раз возникал у совершенно незнакомых людей летом 1975 года. Но сначала хочу поправить этот вопрос: не зачем, а почему? Скажу сразу, что не каждого читателя убедит мой ответ на этот вопрос. Но при этом замечу, что мне ни разу не пришлось услышать этот вопрос от моих близких друзей и альпинистских приятелей в то злополучное время. Думаю, что первые достаточно хорошо знали меня, а вторые хорошо были знакомы с этикой альпинизма, где услужить приятелю или просто хорошему человеку считалось почти обязанностью. Это как поделиться с товарищем по команде запасной парой рукавиц (а иногда и основной парой) на высотном восхождении в случае, если он «упустил» свою пару в бездну. Или как забрать часть груза из рюкзака товарища по команде, если ему стало тяжело идти. Я уж не говорю о довольно частых случаях в альпинизме, когда надо срочно отказываться от своих планов и бежать на выручку терпящим бедствие в горах. Уж альпинистам разъяснять смысл таких поступков было излишним. Но другим понять это было не всегда легко.

Что же касается самого факта, что уехавшая в эмиграцию молодая семья забыла взять с собой некоторые вещи, то я отнёсся к этому с пониманием: с одной стороны, эмиграция – это очень стрессовый процесс для любого человека, даже, если он страстно к ней стремился; с другой стороны, возникает какая-то общность цели и интересов между эмигрантами и желание помочь другим таким же, как ты, становится вполне естественным. Но, конечно, главным в принятии решения о том брать или не брать был тот факт, что это же просьба моего самого близкого друга Лёвы – как же я могу её не выполнить? И безусловно я не сомневался, что это абсолютно безопасно – ведь я сам много раз видел и слышал от других, как проходит таможенный досмотр перед вылетом из Ленинградского аэропорта Пулково: все вещи отъезжающих досконально прощупываются и досматриваются вплоть до одёжных швов. И если по мнению таможенников какая-то вещь не допустима к вывозу из СССР, то они так и заявляют её обладателю и возвращают ему; теперь уже это проблема самого обладателя, кому в СССР он её оставит. Таким образом, кроме банального сожаления о невозможности взять с собой любимую (или не очень) вещь, сам этот факт никогда ни к каким серьёзным последствиям не приводил.

Следует заметить, что вещи, которые были взяты по просьбе моего друга Лёвы, были не единственные, взятые для передачи другим людям. Был ещё мешочек с женскими украшениями из янтаря. Его попросила передать своей старшей дочери тёща Бори Бененсона Ноэма Семёновна. Это было сделано уже самой Таней без моего вмешательства. Только позже от Тани я узнал, что между ними были какие-то, хотя и далёкие, но родственные отношения. А старшая дочь Ноэмы Семёновны уже находилась в Нью-Йорке со свои мужем и дочерью. Вот ей то мы и должны были переслать этот мешочек с янтарными украшениями по прибытии в Канаду.

Других вещей от других людей у нас не было, если не считать олимпийского шерстяного костюма, который передала для Лёвы его мама. Но это уже совсем свой человек – ближе не бывает.

Пред эмиграционная лихорадка

В конце мая мы получили письмо из ОВИРа о том, что нам дано разрешение на выезд из СССР и в течение трёх недель мы обязаны покинуть территорию СССР. Теперь началась пред отъездная лихорадка со сбором дополнительных документов для ОВИРа, а также и для нас самих – подлинники самых ценных документов о рождении, образовании, свидетельство о браке, мой экземпляр диссертации и пр. важные документы надлежало отвести в Голландское посольство в Москве, которое в то время представляло интересы государства Израиля в СССР. Напомню, что СССР разорвало дипломатические отношения с Израилем в июне 1967 года в связи с началом шестидневной войны. Надо было разобраться со всеми нажитыми вещами: кое-что отправить малой скоростью, т. е. морем, кое-что продать или раздать. Надо было договориться и оплатить ремонт обеих квартир и справки об оплате представить в ОВИР. Надо было закупить дюжину самых дешёвых чемоданов разового пользования. Наконец, надо было купить билеты на самолёт из Ленинграда до Вены и много чего ещё. Естественно, что все эти хлопоты легли на мои плечи, т. к. Таня была полностью занята Женькой. Но, для меня это были очень желанные и интересные хлопоты, сопровождаемые выбросом адреналина. Я бы сравнил эту ситуацию с подготовкой к восхождению на самую серьёзную гору в моей жизни, когда хорошо понимаешь все её трудности и подстерегаемые опасности на пути к вершине и обратно, но от этого само восхождение становилось ещё более желанным и лишь добавляло адреналина.

Помимо уже перечисленного, надо было приготовить необходимую сумму денег для ОВИРа – 400 рублей за выездную визу и 500 рублей за отказ от советского гражданства для каждого взрослого члена семьи. Таким образом, нам предстояло заплатить изрядную сумму в 1,800 рублей. Это при том, что, когда я ещё работал, моя зарплата с.н.с. составляла 190 рублей в месяц. Самое интересное, что обе составляющие этого «феодального оброка» были придуманы государством для государства, а отъезжающим ни то, ни другое было не нужно. Всем хорошо было понятно, что въездная виза в Израиль нам была нужна, а вот зачем нам нужна выездная виза из СССР никто тогда объяснить этого не мог. То же касается и платы за отказ от советского гражданства. Ведь никто из нас, за исключением единиц, добровольно не отказывался от этого, хотя и очень «горького», гражданства, а некоторые даже были бы рады оставить его для непонятного будущего (так, на всякий случай, а вдруг удастся когда-нибудь вернуться и увидеться с друзьями и родственниками), да при этом ещё и сэкономить 500 рублей на члена семьи! На самом деле, это государство, не спрашивая нас, лишало нас этого гражданства. Так почему же мы должны были оплачивать желания государства? Конечно, нам было ясно почему – потому что такое государство: оно диктовало своим гражданам не только условия жизни в стране, но также и условия исхода из неё. В общем и целом, с какой стороны ни посмотри, а государственный грабёж был налицо. Сегодня всё это звучит дико и не правдоподобно, но тогда это было совсем не смешно.

Что же касается этой суммы в 1,800 рублей, то было очень кстати, что одна из наших квартир (моя однокомнатная) была кооперативной, за которую мне должны были выплатить деньги. В противном случае я не представляю, где бы я сумел достать такие деньги. Что же касается нашей второй квартиры, в которой мы в это время проживали, то её следовало просто вернуть государству, которому она принадлежала, а вовсе не нам, несмотря на то что мы были в ней прописаны.

В связи с этим «феодальным оброком» вот какая мысль пришла мне в голову только сейчас, в процессе написания этих строк. Помните, в конце главы «Отец: четыре года немецкого плена» первой части книги я привёл такой факт: Германия, сознавая свою вину перед евреями за Холокост, не только публично покаялась и продолжает делать это до наших дней, но также всего через семь лет после окончания войны за следующие 60 лет, с 1952 по 2012 гг. выплатила всем категориям жертв нацистского преследования 53 миллиарда евро! Россия же после распада СССР признала обе эти выплаты нелегитимными и почти сразу их отменила. Возникает законный, хотя я понимаю, риторический вопрос: не пора ли России в качестве законной правопреемницы СССР вернуть всем эмигрантам (и не только евреям!) эти незаконные выплаты? А ведь с момента распада СССР прошло уже 30 лет! Так признала Россия эти две выплаты за отъезд из СССР незаконными или всё-таки нет?

В эти хлопотные и очень насыщенные дни я съездил в Москву, где посетил Голландское посольство и передал для отправки в Израильское Министерство Иностранных Дел все наши важные документы. Вот тогда-то я близко познакомился с Романом и Раей Танкелевичами, которые стали моими близкими друзьями на всю оставшуюся жизнь. Дело в том, что в Москве мне необходимо было провести ночь, т. к. встреча в Голландском посольстве мне была назначена на раннее утро. Я прекрасно сознавал, что места моих предыдущих московских ночёвок у родственников – Леопольда Львовича Горелика и Михаила Соломоновича Иоффе – в моём новом качестве эмигранта для меня полностью исключаются. Поэтому я созвонился с Романом, с которым продолжал поддерживать связь со времён защиты своей диссертации. Именно Роман, будучи начальником лаборатории, писал своё заключение на неё для своего начальника, д.т.н., профессора Витенберга И. М., который являлся официальным первым оппонентом на моей защите. Время от времени мы встречались с Романом на различных конференциях по математическому моделированию и, как мне тогда казалось, симпатизировали друг другу, несмотря на то что научный уровень Романа, по моему мнению, был на «две головы» выше моего. Вот у них то я и остановился на эту ночь и с тех пор наша дружба не прерывалась. Что же касается моих московских родственников, то я просто позвонил им обоим в тот день с уличного телефона, чтобы хотя бы таким образом попрощаться с ними. И вот что интересно: как только я изложит причину своего звонка Леопольду Львовичу, он сразу заявил, мне, чтобы я не вздумал приезжать к ним. Когда же я дозвонился до Михаила Соломоновича, он ничего подобного мне не сказал, зато пожелал мне успехов в моей будущей жизни. Насколько же разными были эти два человека! А ведь моё родство с Леопольдом Львовичем Гореликом было значительно ближе, чем с Михаилом Соломоновичем Иоффе – первый был мне двоюродным дядей, а второй – только мужем двоюродной тёти.

Однако вернёмся в нашу квартиру предотъездного периода. Следует заметить, что, в отличие от меня, Таню получение разрешения на выезд не сильно обрадовало, скорее наоборот. К тому было несколько причин: во-первых, как уже было сказано выше, она совсем не хотела уезжать, понимая, что это навсегда; во-вторых, она надеялась на то, что нам не дадут разрешение на выезд, однако его неожиданно дали, и, как следствие этого, её надежда внезапно испарилась; наконец, в-третьих, автоматически рухнула ещё одна Танина мечта – провести всё лето в горах в обществе спортсменов, при том на полном лагерном обеспечении и не прикладывая к этому никаких физических усилий.

Как только мы получили разрешение на выезд, я немедленно известил родителей об этом радостном для меня, но горестном для них, событии. Надо сказать, что отец принял это известие с достоинством, но мама заметно расстроилась и даже стала задавать мне вопросы типа:

– Ну почему ты хочешь уехать, вот ведь Аркадий живёт и его здесь всё устраивает, а тебе не сидится?

Пришлось ответить на это:

– Понимаешь, мама, Аркадий смелый человек, а мне здесь просто страшно жить, я очень боюсь, что, если останусь здесь, то с моим характером рано или поздно попаду в тюрьму (как в воду глядел!), от неё в этой стране никто не имеет права зарекаться.

Я совсем не уверен, что мама меня поняла правильно, но больше вопрос этот она мне не задавала. Должен признать, что мои родители были всё же умнее многих тогда живущих людей. Как-то я зашёл попрощаться со своей тётей со стороны отца – она была вдовой погибшего на фронте его родного брата. У неё было двое детей нашего же возраста, один работал токарем на заводе, другой – таксистом. Сама она никогда не работала, но жили они безбедно, т. к. ей материально помогал её родной брат, который был капитаном 1-го ранга и никогда не имел собственной семьи. Здесь очень важно то, что она, никогда нигде не работая, была членом партии и всегда посещала собрания парт ячейки при домоуправлении. Неправда ли, совсем необычный для того времени человек? Когда я объяснил ей цель моего посещения – попрощаться, поскольку отбываю навсегда в США – она так жалостливо на меня посмотрела и произнесла следующую фразу:

– Милый мой, куда же ты едешь? Там же капиталисты, они же выжимают все соки из рабочих…

Пришлось отшутиться, что из меня много соков не выжмешь. Зато после этого посещения я ещё больше зауважал своих родителей – от них ничего, даже близкого к этому, мне слышать не приходилось. Надеюсь, читатель на меня не в обиде за то, что я немного отвлёкся от главного повествования, но мне кажется, что на такие перлы стоит отвлекаться. Не каждый день встречаются нам такие знатоки капитализма! А если бы я не дал краткую характеристику этого персонажа, то было бы трудно понять, кто может высказать такой замечательный перл.

Мой друг Эдик Аронов, который продолжал успешно трудиться в «Электроприборе», конечно, был посвящён в мои планы и теперь стал нашим частым гостем, всячески выказывая своё желание помочь. Очень было смешно наблюдать за Эдиком, когда мы усаживались в кухне для чаепития, он, прежде чем занять своё место за столом, закрывал занавеской окно. Делал он это всегда и очень аккуратно. И это несмотря на то, что окна противоположного дома находились на расстоянии не менее 200 метров. В таких вопросах осторожность никогда не может быть помехой! Однажды возник вопрос: что делать с деньгами, которые у нас остаются от продажи кооперативной квартиры после того, как мы заплатим «феодальный оброк» любимому государству и купим билеты на самолёт до австрийской столицы Вены? Речь шла о каких-то 500 рублях. Дело в том, что денег с собой на вывоз разрешалось брать только 200 долларов на человека, а никаких дорогих вещей, как-то любые произведения искусства или изделия из драгоценных металлов (золото, серебро, платина и т. д.) не разрешалось вообще, за исключением обручальных колец, но и те должны были сидеть непременно на пальцах отъезжающих. Я был так заморочен всем происходящим, что мне самому было не до этих остающихся денег – в конце концов оставлю их родителям, хотя они в них тогда ещё не нуждались. Но Эдик не был обременён моими заботами и мог мыслить куда более практично, чем я. Вот он и озвучил возможное решение с этим остатком денег: