А я был близок к концу. Но всё бросил. Противно стало.
Таня тогда спорила со мной. Вовсю.
Мы бродили по хрустящему снегу парковых аллей, и она допытывалась:
– Почему ты молчишь? Почему громко не скажешь правду? Кончился бы этот кошмар!
– Не вижу кошмара.
– Но ведь тебя обокрали!
– Идея – не собственность. Кстати, это и не моя идея. Ты же сама подкинула мне книжку того фантаста. Двухсотлетней давности. Это его идея.
– Но ведь Женька знал, что ты работаешь… Он поступил нечестно, подло! И я, как дура, всё ему разболтала!
– Это дело его совести. И, пожалуйста, не называй себя дурой.
– Шур! А если я скажу всем то, что не хочешь говорить ты?
– Это будет уже совсем смешно!
– Обидно, Шур!
– Конечно, обидно, Танюш! – согласился я. – Но это не проблема жизни. Сделаю что-нибудь другое.
– Да ты просто доведи до конца коэмы! Ему ведь не под силу сделать обратную связь – от коробочки в мозг. А ты сделаешь – и всё станет ясно.
– Вот этого не буду! Скажут, что я продолжил дело Верхова. Развил его открытие. Не хочу быть продолжателем дела Верхова.
– Для кого эти коробочки, Шур? Для него? Или, может, для одного тебя?
– Не надо демагогии, Танюш! Я всё понимаю. Если это станет необходимо человечеству, оно всё равно сделает. А я – не буду!
– Ты не решай сейчас! Потом решишь! Я заметила, ты с годами умнеешь.
Я расхохотался и сгрёб Танюшку в охапку, и закружил по аллее. Сквозь голые тёмные ветки деревьев на нас сыпалась твёрдая холодная снежная крупка. Через несколько минут и она завертелась, закрутилась, начала бить по лицам.
– Опять метель! – сказала Таня. – Скорей бы весна!
А я почему-то вспомнил о далёкой планете Рита, которую открыли астронавты «Урала». Там нет ни зимы, ни весны, ни осени. Всегда ровный климат – из года в год, из века в век. Скучно это, наверно! На Земле всегда чего-то ждёшь. Зимой – тепла. Летом – прохлады. Осенью – снега. Без ожидания – какая жизнь? А чего ждать на Рите?
Таня вдруг остановилась, обняла меня за шею и прошептала в ухо, прижимаясь горячей щекой к моей щеке:
– Я очень верю в тебя, Шур! Ты очень нужен мне! Я не могу без тебя! Люблю тебя очень-преочень!
…А теперь вот я читаю неумолимо короткое Танино письмо и внешне не верю ему. Оно кажется невероятным, неправдоподобным! Но где-то далеко, в глубине души, я ему поверил. И именно там, в этой непонятной глубине, нарастает душная тёмная тяжесть, и всё поднимается и поднимается, и вот уже весь я будто свинцовый и полузадушенный ею.
«Дорогой Шур! Я, наверное, никогда не решилась бы тебе сказать это, а сказать надо. И вот приходится писать. Как в старинных романах.
В самые последние дни я вдруг поняла, что мы не сможем быть вместе. Ты в этом не виноват, не мучайся. Виновата я.
Это получилось неожиданно, как стихия. Но, в общем, оказывается, я люблю не тебя, а Олега.
Подробности здесь ни к чему. Они ничего не меняют. И тебе не станет легче, если узнаешь их.
То, что случилось – очень сильно, очень серьёзно. И, значит, нам не нужно об этом говорить. Я уже вся принадлежу ему. Понимаешь – вся!
Знаю, тебе очень плохо сейчас. Но ничего не могу изменить. Ты пройдёшь через это и ещё будешь счастлив…»
Я читаю письмо снова и снова. И невольно ищу в нём хоть какой-то, хоть самый маленький проблеск надежды, хоть какую-то мягкость.
Нельзя же вот так, сразу!
Но проблеска нет. И мягкости нет. Письмо безжалостно.
И значит, Танина любовь – уже прошлое. То прошлое, которое всегда будет мучить меня. Тем, что оно прекрасно и невозвратимо.
И самое ужасное – неожиданность. Ещё вчера вечером Таня была нежна, ласкова…
Правда, в последние дни она казалась мне странной, ушедшей в себя. Я видел, что она всё время напряжённо о чём-то думает, что-то решает. Впрочем, это я сейчас понимаю, что она решала…
Олега Венгрова я не видел давно, с осени. Мы учимся в разных школах и редко встречаемся. Как-то в октябре мне вдруг стало очень тоскливо вечером, и я пошёл встретить Таню. Она занималась в литературной лаборатории. Обсуждали они там чьи-то стихи и страшно кричали. Я очень тихо вошёл в маленькую полукруглую аудиторию и сел у самых дверей, и долго никто меня не замечал. Потом заметил Олег и толкнул локтем Таню. Она подбежала возбуждённая, раскрасневшаяся и очень громко спросила:
– Что случилось?
И вроде даже рассердилась, когда я сказал, что ничего. Вернулась на своё место, рядом с Олегом.
А мне было очень тоскливо. Наверно, потому, что Олег сидел рядом с Таней. Они, кажется, всё время сидели в этой лаборатории рядом. Олег очень давно влюблён в Таню, она сама говорила.
Когда вышли на улицу, Олег спросил:
– Ну, как тебе? Понравилось?
– Кричите много, – ответил я. – У нас в киберлаборатории тихо.
Он торопливо простился и ушёл, чтобы не мешать. Он всё отлично понимал, черноволосый усатый Олег, высокий и стройный. Он неглупый парень и не надоедал Тане своими безответными чувствами.
А теперь, если мы вдруг окажемся где-нибудь втроём – Таня, я и Олег, прощаться и уходить надо мне.
Впрочем, нет! Мы нигде не окажемся втроём! Таня счастлива. Такое безжалостное письмо может написать только очень счастливый человек.
А мне нужно привыкать к тому, что я один, что нельзя взять любимую за руку, обнять её, вызвать в любое время по радиофону. Раньше я мог вызвать Таню хоть ночью. Она сердилась, когда я будил её, но прощала. И сама будила меня, если что-то её мучило.
Сколько раз мы так мирились – ночью, по радиофону!.. Не могли уснуть, не помирившись.
Хорошо хоть, что она написала всё это в последний день и отдала письмо после последней проверочной беседы, когда остались всего часы до последнего собрания…
Сегодня вечером нам объявят не только результаты проверочных бесед. Скажут ещё, кого отобрали в подготовительный лагерь «Малахит», кто имеет шансы улететь на далёкую Риту.