Среди людей

Через минуту под смех задних парт к нам перемещается тетрадный лист. Воровато посмотрев на преподавателя, я забираю письмо и передаю соседу.

– А это шутка за сто пятьдесят… – хмурится он и показывает мне: «Прекратить ЧЕРНОЕ влияние!» На обратной стороне пишет: «ПНХ» – и показывает средний палец отправителю – Валере.

До конца пары мы слушаем о том, какие на Западе люди умные, что умудрились так быстро поднять европейскую экономику на ноги после войны. Затем английский и ОБЖ. И были очень долгие и быстрые три часа, потому что все это время я смотрел на часы, готовясь к обществознанию, прогуливать которое в третий раз кряду у меня не получится.

– Блин, – бурчу я, глядя на дверь аудитории. – Как там было… Это дверь, и я должен ее закрыть. Нет. Открыть. Это дверь…

– Братан, ты начинаешь оправдывать локальный мем. Что завис? – спрашивает, нагоняя, Джамал.

– Живот прихватило, – вру я, умудряясь при этом сказать правду, ведь живот действительно прихватило от волнения.

– В конец коридора и налево, мужской. Или прямо болит?

Он идет к кабинету, затем останавливается и еле слышно выругивается, возвращается.

– По ходу, ты немного нервный. Новичок, туда-сюда. Накручиваешь.

У него странная манера говорить, вроде без акцента, но подбирает слова так, будто обязывает постоянно вычленять суть. Если меня психолог учила использовать слова для построения смысловой цепи, то его будто попросила использовать в три раза меньше слов и только те, что помогают объясниться.

Суть того, что он говорит сейчас, – я не в своей тарелке, и это передается моему кишечнику. Киваю.

– Я сразу понял! – ликует он, будто тут есть повод для радости. – Идем. Вместе – типа мы сдружились. Мы же… друзья? – Он подмигивает, но, не увидев моей реакции, закатывает глаза. – Да ладно тебе! Давай потопали. Чисто братская поддержка. Уверенно залетим и упадем где-нибудь.

– Нет, там другая причина. Короче, я сам. Спасибо, – говорю я, и он наконец отстает.

Вытаскиваю телефон и минуту стою, типа переписываюсь с кем-то, на самом деле размышляя, не свалить бы уже домой. С учетом прошедшего с нашей последней встречи времени не думаю, что потерянные пара дней для всех нас хоть что-то значит.

– Замечательно, – говорит Карина подругам. – Только не забудьте насчет музыки. Как будем включать, через флешку?

– Прямо с телефона. Что-нибудь патриотическое на открытии и в конце то же самое, наверное. Возможно, будет ректор.

– А ему нравится гимн, – подхватывает третья. – Я точно знаю.

– Откуда?

– Он у него на звонке, – усмехается она.

– Ладно, потом разберемся, – подытоживает Карина, встретившись со мной взглядом.

– Маруся? – спрашивает девушка.

– А? – будто опомнившись, роняет она. – Да. Марусю норм.

Она мне покровительственно улыбается. Звенит звонок. Отправив девушек с журналом вперед, она подходит ко мне.

– Джамик написал, что ты чуток перенервничал.

– Нет, я просто по телефону… – Я показываю гаджет.

– Можно честно? – вдруг спрашивает она, сделав шаг ближе. – Я знаю, что Дмитрий Наумович твой отец. И то, что ты слился уже с двух занятий. Это ничего. Я же староста, прикрою. Про ваше родство никто не узнает, если ты сам никому не расскажешь. Он так сказал. У вас даже фамилии разные. Так что секрет в силе.

– Блин… – вздыхаю я. Вытираю ладони о джинсы.

– Ты все делаешь правильно, только надо со счетом. – Она вдруг берет меня за ладони. – Есть разные способы дышать. Давай как вариант – «четыре-семь-восемь». Четыре секунды, вдох носом, семь – задержка и медленный выдох за восемь секунд.

Я оглядываюсь. В фойе уже совсем пусто.

– Не парься. Смотри на меня. – Я подчиняюсь. – Про опоздание он ничего не скажет. Наумович классный. Закрой глаза. Итак, дышим. Носом. – Делаю вдох. – Раз. Два. Три. Четыре. Держишь. Раз. Два. Три. Четыре. Пять. Шесть. Семь. Выдох. Не спеша, – поднимает она бровь. – Раз. Два. Три. Четыре. Пять. Шесть. Семь. Восемь. Еще раз.

Мы проводим три таких круга, я чувствую тепло ее ладоней, слышу ее голос и, когда открываю глаза, вижу улыбку: беспрецедентно большие глаза и алые щеки с глубокими ямочками. Она будто была создана для того, чтобы я влюбился в нее с первого взгляда. Само собой, я так и сделал и теперь, когда я смотрю в ее глаза с такой близи, понимаю, что у меня просто не было выбора. В нее невозможно не влюбиться.

– У тебя ладошки мокрые, – усмехается она, и, услышав это, я отдергиваю руки и снова вытираю.

– Извини. Я…

– Как ты сейчас?

– Лучше, – киваю я, даже не подумав. Конечно, лучше. Девушка держала меня за руки целую минуту.

– Отлично. Вы давно не виделись. Знаю. Идем. Он будет тебе рад.

Она опять берет меня за руку и ведет ко входу, мягко отпустив, входит, и я, спрятавшись за ее стройной фигурой, тоже вхожу. Иду в самый конец, там же нахожу свободный стол. Карина садится прямо перед учителем, который смотрит исподлобья на меня. К счастью, мы совсем не похожи, и никто даже предположить не сможет, что между нами есть родство. Но, к сожалению, мы совсем не похожи, потому что я простой светловолосый невысокий, битый и чудом выживший птенец, видимо, в маму, в то время как Дмитрий Наумович высокий, широкоплечий и стройный к своим сорока пяти годам, с модной растительностью на лице – черные усы плавно перетекают в бороду с небольшим оттенком серебра.

– В этот раз «Олимпийский» полон, – улыбается он одновременно голливудской и теплой родительской улыбкой аудитории, и та откликается предсказуемым смехом, как дрессированная. Меня этим не удивить: я видел несколько его выступлений на ютубе – десятки тысяч просмотров и восторженные аудитории. На сцене он идеальный. А в жизни, думаю, говно.

– Карина, проведешь перекличку?

– Да. – Обладательница нежных рук встает и зачитывает наши фамилии, и, пока она это делает, я размышляю о том, догадался бы кто-нибудь о нашем с Наумовичем родстве, будь у нас одна фамилия? А ему самому это общее еще о чем-то говорит?

– Савин!

Встать.

Сказать:

– Здесь.

И сесть.

Впервые за много лет встретившись с ним глазами, отворачиваюсь. Думаю, каждый из нас увидел не сына или отца, а маму. Если он не видел ее лица, то это лишь подтверждает, что он мразь.

Одна ручка с хрустом превращается в две полуручки. Две половинки, которые уже никак не станут одной, какой бы клей я ни пробовал. Проверено множество раз экспериментальным путем в течение девяти лет жизни в семье с одним родителем.

Должен был стать убийцей драконов, а стал убийцей ручек. Учителю должно быть обидно. Если он помнит мое детство и наши игры. А если не помнит… что ж, это лишь подтверждает в третий раз – как человек он…

Ковыряюсь в рюкзаке, но не нахожу ни ручку, ни карандаш. Можно попросить у девчонок спереди, но для этого придется с ними говорить. Это проблема.

Вынимаю стержень, пытаюсь записать тему: «Общество как социальная система. Социальный статус личности».

Слышу и, к сожалению, вижу, как ржет сидящий недалеко от меня Валерий Крашеный Тарасов вместе с дружками. Его улыбка стирается, когда учитель оказывается рядом со мной.

– …Таким образом, общество – это объединение людей для удовлетворения социальных потребностей и осуществления… – учитель кладет ручку на свободную сторону моего стола и толкает пальцем ко мне, – социального контроля за членами данного общества. – Возвращается к доске, закрывает учебник, оставляя между страницами указательный палец. – Давайте поговорим про потребности человека. Их можно разделить на два типа. Очевидно, социальные и еще более очевидно… какие? – Он осматривает аудиторию. – Ничего? – улыбается он, поправив синий галстук. Не могу вспомнить, видел ли я его когда-нибудь другим: не стриженым, без выглаженных черного пиджака и брюк, без синего галстука поверх сверкающей белой рубашки без намека на морщинку. Будто бизнесмен из журнала, предлагающий вложить все сбережения в его дело. И что же он тут делает, этот чувак из рекламы, преподает обществознание в говенном колледже говенного придатка, недо-Севера, недо-Урала? Видимо, только я знаю, почему он оказался тут.

В американских фильмах такое называют «залег на дно». С одной стороны, Дмитрий Наумович очень постарался. Столько лет успешно лежит на дне. Не высовывается. С другой, ему повезло, что он живет в России. Здесь залечь на дно нетрудно. Наверное. Всем просто плевать, что ты сделал в прошлой жизни. С одной стороны, мне хочется его прилюдно осудить, вывести на чистую воду, с другой – то же самое можно сказать обо мне, ведь и я тоже залег на дно, как и советовал инспектор по делам несовершеннолетних.

Смешно. Мама в особенно тяжелые дни говорила: «Не будь похож на отца». И вот мы с ним в одной аудитории, пытаемся сделать вид, что не было никаких черных страниц в наших биографиях. Яблоко от яблони.

Учитель качает головой.

– Негусто. Давайте подумаем: какие у нас есть потребности? Рябцева?

– Ну есть, пить…

– Да, физиологические потребности.

– Трахаться, – шутит еле слышно кое-кто из окружения Крашеного. Услышав это, задние ряды начинают смеяться, передавая шутку вперед.

– Тихо-тихо, – говорит учитель, вдруг тоже улыбнувшись. – Круглик, у тебя появилась еще одна версия? – Круглик скользит взглядом по друзьям, но те как будто его не замечают. Облажался – разгребай сам. – Вставай, Костя. Итак, твоя версия?

– Да я просто… ну это… ну как сказать? – Круглик помидорится на глазах. Ему бы пригодился совет Александры Палны, если сложно – назови эту вещь и что ты собрался с ней делать.

– Дай нам свой вариант, только посыпанный магической цензурной пылью.

– Размножение, идиот, – цедит Валера.

– Р-р-размножение? – скорее спрашивает, чем отвечает Круглик.

– Прекрасный ответ, Валера. – Крашеный ликует. – Круглик, садись. Итак, физиологические потребности можно утолить в самой малой группе. И даже сам один человек на это способен. При должном желании человек может выжить на острове в одиночестве.

– А че делать еще на острове? Только дрочить остается… – шепчет Валера, и парни хихикают в ответ.

– Да заткнись уже, – бросает за спину Банина.

– А теперь про второй вид потребностей. Социальные. Их, Валера, удовлетворить самому не получится. Как бы ты ни пытался. Для этого нужен коллектив, и желательно побольше. Но ты и в этом мастак, как я вижу. – Валера, подмигивая парням, корчит важную рожу. – Итак, какую социальную потребность закрываешь ты, будучи умным и талантливым парнем с легкими девиантными наклонностями?

– Деви… чего? – спрашивает он.

– Хулиганскими, – отвечает учитель. – Какую потребность закрываю я, преподавая?

– Зарабатываете? – робко спрашивает одногруппница со второго ряда.

– К сожалению, не так много, как хотелось бы, – усмехается он. – Нет. И я, и Валерий, и Карина…

– Потребность в общении?

– Нет. Не совсем. Три… два…

– Самореализация, – вдруг произносит мой рот.

– Правильно, Даник! – учитель показывает на меня пальцем и, быстро стерев удивление с лица, продолжает: – Данила… Савин. Да. Итак. Зачем нам самореализация? В чем ее смысл? Что невозможно без нее?

– Развитие человечества?

– Слишком масштабно, Рифатова.

– Или мы все сойдем с ума? – спрашивает Джамал.

– В каком смысле, Джамик?

– Ну, мы же будем типа все одинаковые. Все как один… – размышляет он, в то время как учитель жестами подталкивает его развить мысль. – Если никто не пытается стать кем-то… самореализоваться, то все как серая масса. А должны быть разными.

– Разными?.. – подается вперед учитель.

– Личностями?

– Бинго, Джамик! – Учитель стреляет в него из воображаемого пистолета. – Да. Мы должны быть разными. Стремление к самореализации развивает индивидуальность. Развивает личность каждого из нас. Проще говоря, именно путь каждого из нас позволяет нам отличаться друг от друга. Но тут у нас появилось новое слово. Маленькое, но очень важное. Какое?

– Путь, – отвечает первой Карина.

– Вот именно. Нельзя быть одинаковыми. Нельзя быть коллективным безмозглым стадом. Каждый из нас личность, а это предполагает, что у нас был, есть или будет свой путь. Так что, дорогие мои, ищите свой путь. – Он смотрит на меня, будто пытаясь мне намекнуть на что-то, видимо позабыв, что мой путь – это быть с мамой, пока она не умрет. И это пока он тут рассказывает про самореализацию. И этот путь я не выбирал. Своего у меня нет. Благодаря этому человеку.

– В итоге у нас имеются яркие примеры: талантливый хулиган, – он указывает на Валеру. – Учитель, – указывает на себя. – Организатор, – указывает на Карину. – Потенциальный отличник, – указывает через всю аудиторию на меня. Ну хоть не потенциальный сын. – И мой друг Джамик… – он указывает на Джамала.

– Шаурмичник! – бросает кто-то из хулиганского отряда. Никто над шуткой вслух не смеется, включая самих хулиганов.

– Ну, Степаненко, ты, конечно, выдал… – качает головой Дмитрий Наумович. – Вставай, друг.

– Блядь… – бурчит себе под нос.

– Ты же в курсе, что каждый третий житель нашего города приехал с юга? Статистика за двадцать первый год, между прочим. Я изучал. Посмотри в окно.

– А?

– Подойди. Посмотри в окно.

Тот подходит и нерешительно выглядывает на улицу.

– Видишь там вдалеке нефтевышки?

– Ага.

– Куда ни посмотри, ты везде их увидишь. Просто на всякий случай Русцентрнефть окружает наш славный городок, который существует в основном благодаря приехавшим сюда работникам. Азербайджанцам, дагестанцам, чеченцам, узбекам и всем остальным.

– Его папа тоже там работает… – злобно бросает одногруппница.

– Да, Галя, – усмехается учитель. – Я-то в курсе, потому что мы пару раз общались с папой Василия, мы оба болеем за «Челси», но я просто обязан позвонить ему, иначе его сын неудачно пошутит где-нибудь в подворотне. Там, где будут менее миролюбивые парни, чем Джамик.

Джамал без какой-либо обиды на лице поднимает большой палец вверх.

– Не звоните, пожалуйста, Дмитрий Наумович. Я тупанул.

– Джамал, прощаешь?

– Да он же и так там работает! – возмущается Крашеный. – Вася не соврал же, получается!

– Валера, – строго поднимает бровь учитель. – На дебатах надо так яро отстаивать позицию.

– Да пофиг, – отмахивается Джамал. – Мне-то че.

– Молодец. А вот я не прощаю. За сделанное и сказанное надо нести ответственность. Я же говорил, мой путь – учитель. Садись, Вася. Джамик, обещай: никаких разборок. Да?

– Никаких разборок. Тока перекреститься не просите.

– Шутка за пятьсот, – усмехается учитель. – Итак, социальный контроль – это целенаправленное воздействие на личность со стороны общества с целью достижения общепринятого порядка…

Ближе к концу пары я готовлюсь реализовать свой план: замаскировавшись под нормального человека, скрыться в толпе от учителя и выскользнуть из аудитории, но, видимо прочитав намерение в моих глазах цвета его глаз, а это единственное наше сходство, он преграждает мне путь. Звенит звонок.

– Сидим, сидим. Ребята, понимаю, последняя пара, вы все устали, но имейте в виду, завтра утром в актовом зале будет проходить «Светлая сторона». Мы подготовили классные темы для дебатов. Приходите поддержать нашу команду. Свободны!

Человеческая гусеница собирается у выхода. Учитель прощается с каждым, но поглядывает на меня. Ни разу не позвонив ему с переезда и не предложив встречу, мне казалось, я ясно дал понять, что нам не о чем говорить.

Пусть каждый остается на своем пути.

Он учитель, я ученик.

– Ника, ты обещала доклад на следующей неделе. Джамик, ты в резерве на дебаты, завтра жду и тебя.

– Да, сэр, – сосед отдает честь.

– Дмитрий Наумович, – зовет учителя Степаненко к доске, что как нельзя вовремя. Мой шанс сбежать. Молодец, молодой ксенофоб!

Учитель, бросив в мою сторону заинтересованный взгляд, отходит.

– Насчет отца… – вяло начинает Вася.

– Я должен с ним поговорить, – категорично перебивает Дмитрий Наумович.

Мечтаю подтолкнуть гусеницу, но в этом, кажется, нет необходимости. Учитель занят, а я почти в фойе.

– Савин, подождите, пожалуйста, – звучит голос – глубокий, звонкий, поставленный, такой весь заполняющий аудиторию. Голос, которому нельзя отказать. Голос, который я помню с детства. В тех воспоминаниях я люблю этот голос. Радостно бегу на руки к его источнику. А теперь ненавижу.

Я останавливаюсь. Он указывает мне на стол. И я послушно занимаю указанное место, но не сажусь, пытаясь хоть как-то выразить протест.

– У него сейчас проблемы… – мямлит хулиган. – Он не в настроении.

– Что-то случилось? Может, я могу чем-то помочь?

Степаненко качает головой.

– Он это… Его уволили. Их объект закрылся на той неделе.

– Он работал на А6? – спрашивает учитель, устало потерев лицо. Степаненко кивает. – Бл… Извини. – Дмитрий Наумович берет паузу. Смотрит туда, в сторону окна, нефтевышки на месте. – У меня есть знакомый на Б2. Начальник объекта. Это на другой стороне города, на севере, ближе к озерам. Туда тяжелее добираться, но объект рабочий. Как минимум следующие полгода их не закроют. Он так говорит. Пробрось отцу идейку. И если его устроит, пусть свяжется со мной. Да?

– Да.

– Договорились, мужик. – Он хлопает парня по плечу и, улыбнувшись, завершает: – Свободен.

Степаненко идет к выходу.

– Эй, – останавливает его учитель. – Больше никаких шуточек вокруг национализма. У нас тут и так напряженка.

– Хорошо.

Бросив недоброжелательный и несколько подозрительный взгляд на меня, Вася уходит.

Человек, которого я не готов даже мысленно назвать отцом, несколько секунд смотрит на дверь, а потом со вздохом встает:

– Н-да. – Идет ко мне. – Ну как ты, Даник?

– Норм, – пожимаю плечами, потому что действительно норм. Но после этого разговора, возможно, не буду.

– Как мама?

– Тоже, – киваю я, думая о том, что он тоже решил играть с ней в одну игру. Отменить имена и оставить социальные роли. И если мама свою сохранила, то этот не очень знакомый мне мужик свою роль легко поменял.

Учитель протягивает руку и, улыбнувшись, говорит:

– Можешь не пожимать. Я пойму. – Я жму и говорю себе, что делаю это только ради мамы, которая передает приветы и хранит подаренные крестики, вместо того чтобы ненавидеть и проклинать. – Поболтаем? – Он указывает на самый конец аудитории, и мы дрейфуем туда. – У города небольшая проблема. – По его интонации я понимаю, что проблема большая. – Из-за санкций пошатало нефть и металлы. Акции некоторых филиалов больших компаний жестко просели. Промышленники плавно перебираются ближе к Москве, да и скважины уже старые. Работают почти что в минус. Начальник, о котором я говорил Васе, мой друг, считает, что многие объекты фактически создают видимость работы. Это пузыри, которые лопнут, когда москвичи приедут с проверками. Просто пока не до этого. – Учитель садится на стол. Он всегда был таким – непохожим на остальных взрослых.

– Второй год идут разговоры о том, что Русцентрнефть закроет добычу. Тысячи людей останутся без работы, и из-за них – другие тысячи. Сам понимаешь, это будет жесткий удар по экономике региона. В прошлом году Северсталь закрыла региональное производство. Две с половиной тысячи мужиков на улицу. Разом. В течение одного дня. – Он пронзительно смотрит в мое лицо, будто ожидая, что я пойму, в каком на самом деле положении находится город. Но мне бы понять, в каком положении к нам с мамой находится этот сострадательный человек. – Остались только свалки металлолома. Видел, наверное, за городом?

Я киваю.

– Поэтому многие оставшиеся без работы подписали контракт. – Стенд с героями в фойе видел?

– Да.

– Многих из погибших я знал… В общем, экономические проблемы отражаются на семьях. Народ стал дерганый. Раньше никаких национальных разборок не было, а теперь бывает, что вспыхивают. Да еще и за городом, в деревушках орудуют банды. Постоянно какие-то перестрелки, дележки территорий. Все стало немного сложным, и теперь мы все должны прилагать усилия. Хотя бы внутри своих семей.

С этими речами ему бы на выборы идти. Да и про семьи он, конечно, зря ляпнул при мне. Интересно, как дела с его собственными усилиями.

После небольшой паузы он спрашивает:

– Ну и чем занимаешься? Вы же в общежитии на Бакинской поселились?

– Да.

– Я жил там рядом пару месяцев, когда только сюда переехал. Очень редкий автобус и дороги как будто для трактористов. Не тяжело добираться?

– Норм. Мама подвозит.

– Послушай, – вдруг включается он, будто все, что мы обсудили, было просто созданием почвы для этого разговора, – мы можем не обсуждать то, что ты два раза пропустил мои занятия. Это не проблема. Я пойму, если ты не захочешь со мной и общаться тоже. Ты имеешь на это полное право. И сколько бы раз я ни извинялся, от этого не будет никакого толка. Но… нам с тобой надо выстроить какие-то отношения, ведь время…

Я встаю.

– Постой, постой. – Он берет меня за руку, но быстро отпускает. – Прости. Я просто пытаюсь наладить контакт. Мы же семья. – Я кусаю изнутри нижнюю губу до крови, хотя обещал больше так не делать. Но мне нравится вкус крови. Как не делать то, что нравится? – Хорошо. Мы не семья, но были ею. Прошу тебя, давай попробуем. Просто как приятели. Без обязательств.

Наверное, с такими словами и началось то, что закончилось как «залечь на дно».

Я растоптанная слякоть, которая отказывается таять. Я застрявший на высоком дереве дырявый полупрозрачный пакет.

– У меня родился сын! – кричит он вслед. – Даник, у меня родился ребенок. – Я поворачиваюсь. – Твой брат. Господи, у вас один цвет глаз. У тебя есть брат, – напирает он.

– Как его зовут?

– Вячеслав. Слава. Ему восемь месяцев. Я хотел тебе рассказать, но твоя мать…

ЕЛЕНА! ТВОЮ БЫВШУЮ ЖЕНУ! МОЮ МАТЬ! ЗОВУТ ЛЕНА!

Я – лист. Я высох. Меня срывает ветер и несет. Я легкий… высохший… листок. Я свободен. И спокоен.

– …Она подумала, что тебе пока лучше не знать. Но… какой смысл это скрывать. Это же хорошая новость, – то ли утверждает, то ли спрашивает он и смотрит на меня, как будто я сдаю тест на человековость. Не может ведь рождение ребенка быть чем-то плохим? Или может? Или…

В моих ушах звучит страшный голос: «ТОГДА НЕ НАДО БЫЛО ЕГО РОЖАТЬ!» – что-то из прошлого. Что-то из детства. Голос, который я любил, а теперь ненавижу.

– Да, – киваю я. Дети всегда хорошо. А особенно хорошо, когда есть и родители. Вообще прекрасно, если есть оба и в одной квартире.

– Хорошо, – выдыхает учитель, улыбнувшись. Похоже, тест пройден. Он вытирает влажные красные глаза и нос. – Хорошо… Прости, что я так. Огорошил. Я хотел сделать это в удобный момент, а получилось так. Теперь мне гораздо легче. Когда сказал. Приходи завтра утром на «Светлую сторону».

– Это что?

– Это риторический турнир.

– Типа батл?

– Дебаты. Только не как в интернете, где эти татуированные придурки друг друга матом кроют. Я знаю, что ты очень умный. Тебе понравится. Интеллектуальный спор. Приедет команда из Гатчины. Наша тройка против их. Капитан наших – ваша староста Карина, все ребята свои. Придешь поболеть?

Рябцева Карина. Большие круглые глаза, ямочки на щеках, нежные руки. Светлая улыбка.

– Приду.

– Отлично. Завтра в девять, актовый зал. Недавно сделали ремонт. Тебе понравится. Все, молчу.

Я разворачиваюсь и ухожу, оставив на парте у двери его ручку. Я знаю и он знает, что мне от него ничего не надо.

На выходе из колледжа вижу Карину и Джамала на скамейке. Мне хочется подойти к ним, чтобы подойти к ней. Поблагодарить его за учебник, чтобы затем поблагодарить ее за руки. Но я не сделаю этого. Я надеваю капюшон, наушники, но не успеваю включить песню, как слышу сбоку: