Слезы князя слаще сахара

– Бледный… пальцы длинные, костяные… глаза… два белых огня, будто колючие звезды… я видел их… видел, но отвернулся. – Его лицо исказилось от боли. – Кресты и иконы гниют… выбрал… сам…

Я нахмурилась. Вот что он видел? Кресты и лики святых, обращенные в прах? И нечто, что таилось в глубине…

Мне вдруг стало жаль его. Пока мы с сестрами наслаждались прогулкой, Князь в одиночку боролся с жуткими порождениями своего разума. Но я напомнила себе, что он заслуживал такого наказания.

– Я должен был справиться… Почему я… не смог…

Плененная его словами, я наклонилась так низко, что покрывало коснулось его лица. Его веки вдруг приоткрылись, и в мутных глазах промелькнул проблеск сознания. Князь постарался сосредоточить взгляд, однако смотрел затравленно, как будто я казалась ему продолжением кошмара.

– Мне конец… – прошептал он.

Сразу захотелось успокоить его, подбодрить. Сказать, что этого не будет. Сейчас он был не Князь, не тиран, а просто человек, потерянный в страданиях. Мне пришлось себе напомнить, что его страдания были вызваны его же собственными темными делами. Недавнего лечения хватило бы на какое-то время, не швыряйся он столами и не затевай поединков с пьяницами.

Охваченная противоречивыми чувствами, я замерла. Внутри меня боролись нежность и ненависть, сочувствие и отвращение.

В итоге я не стала утешать его.

– Та сестра или другая?.. – спросил вдруг Князь, по-видимому, придя в себя.

– Помните мой голос?

– Да.

Он закрыл глаза и замолк на несколько секунд, прежде чем снова посмотреть на меня.

– Черт возьми, этот огонь. Я будто горю изнутри. Скорее забери его.

Я вздрогнула, когда он чертыхнулся. Задумалась, стоило ли делать это сразу. Я ведь еще не получила свою плату – ответ на вопрос. Тем временем его лицо стремительно темнело.

– Бес тебя побери! Почему ты медлишь? Я чувствую, что захлебываюсь собственной кровью. Каждый вдох – как кинжал. Проведи обряд, исцели меня. Мне нужно, чтобы ты меня спасла.

Князь зашипел от боли, которую вызвала эта его тирада. Посмотрел на меня зло и требовательно.

– Вы ведь позвали именно меня… Но тогда вы должны понимать, что любопытная сестра не станет лечить вас просто так.

Он хрипло огрызнулся:

– Мне больно, а ты торгуешься? Ты сводишь меня с ума! Я помню о твоей проклятой награде. Но сейчас у меня нет сил на вопросы. Где твое милосердие, сестра?!

Его слова будто ударили меня. Он совсем не думал о том, что, когда я это сделаю, боль не рассеется просто так. Она перейдет ко мне, и мне самой будет уже не до вопросов… В этом человеке не было ни капли внимания к другим людям.

– Помоги мне и получишь то, что хочешь, – настаивал он. – Слово Князя.

– Ладно…

Я приподняла покрывало и наклонилась к нему. Легонько дотронулась губами до его лба, на этот раз читая молитву про себя. Его кожа плавилась от лихорадки, была влажной и пахла горько. Он слегка поморщился, будто к нему приложили осколок льда. Затем все же расслабился.

– Так… лучше. Не останавливайся, – его голос заставил мое сердце заколотиться чаще.

Было бы приятно помочь несчастному больному, если бы не цена. Обряд не был для меня простым благословением. Он был борьбой. Битвой, на которую я шла, понимая, что вскоре сама займу его место.

На этот раз болезнь переливалась в меня еще охотнее. Будто она начинала меня узнавать, и с каждым разом я нравилась ей еще больше. Я дрогнула от этой мысли.

Нельзя было отрываться. Но мои силы действительно были на исходе…

Князь застонал, когда я внезапно прервала связь.

– Почему ты прекратила? – спросил он с нетерпением.

– Не могу… больше… – ответила я, задыхаясь.

– Как скажешь. Тогда забудь про нашу сделку. Я позову других сестер.

– Нет… – вырвалось у меня. – Не надо.

Я наклонилась снова, хоть все мое естество восставало против. Противилось со всем отчаянием. И все же я себя переборола.

Когда последняя капля лихорадки упала в меня, я произнесла:

– Теперь вопрос, мой Князь.

– Потом, – сказал он отстраненно. – Ты все равно едва соображаешь. А мне нужно поспать.

– Сейчас!.. – воскликнула я, боясь, что Князь обманет меня. – Я столько ради этого терпела.

– Ты – монахиня. Тебе положено терпеть. Так потерпи еще маленько.

Эти бесчувственные слова что-то во мне задели. Я ощутила, как слезы подступили к глазам, но сдержала их, не желая показывать свою слабость. Зря я согласилась сперва провести обряд. Теперь он не собирался расплачиваться.

Горячка болезни и обида вскипели внутри, и я не сдержалась:

– Вы дали мне слово Князя… Так что отвечайте… Что вообще должно было случиться, чтобы кто-то так зачерствел? Как вы стали таким ужасным человеком?!

Темные глаза впились в меня с каким-то разочарованием. Он заговорил сквозь зубы:

– Глупая, глупая сестра. Я же сказал тебе: подожди, обдумай все как следует. Я не собирался нарушать свое слово, просто хотел, чтобы мы поговорили в более подходящее время. Но ты не послушала и потратила свой драгоценный вопрос впустую. Потеряла возможность узнать что-то действительно важное.

Вот тебе твой ответ, – выплюнул он, – я таким не становился. Я был таким всегда. Спроси ты любого в этом замке и тут же узнала бы, что Вирланд родился уже спесивым честолюбцем. Я был ужасным младенцем. Затем ужасным мальчишкой. Ужасным юношей. И стал таким же мужчиной. А сейчас ты поймешь, что я таким и останусь.

Он протянул под одеялом руку и позвонил в подвешенный у кровати колокольчик.

Когда в покои вошли стражники, он сказал им:

– Этой сестре любопытно, как выглядит темница замка.

Прошло совсем немного времени, прежде чем окованная ржавым железом дверь с грохотом захлопнулась за моей спиной. Я осела на пол.

Вот что было моей наградой. Вот как выглядела княжеская благодарность. Холодный пол, затхлое дыхание тесноты да мышиное шуршание по углам.

Кто-то поправился и нежился на белых простынях, а кому-то было велено прозябать в черных от плесени стенах наедине с чужой хворью. Я свернулась на полу, подтянув колени к груди, крепко обняла их и замычала себе под нос, утешая сама себя. К несправедливости и наказаниям мне было не привыкать.

Я потерпела неудачу. Почти дотянулась до раны, почти коснулась ее, но снова вызвала не боль, а ярость.

Однако перед моим внутренним взором еще горела краткая вспышка сожаления, промелькнувшая в пылу гнева Князя. Его приказ бросить меня сюда был призван проучить меня, внушить страх. Но не только.

Он оттолкнул меня. Он защищался. И он… оправдывался. Этого было достаточно, чтобы оставить меня со странным чувством удовлетворения.

И все же я потеряла еще одну попытку, которых у меня оставалось не так уж много. Кто знает, после скольких обрядов я умру? Может быть, и это заточение пережить мне было не суждено.

Зачем я вообще это делала?.. Ради сестер? Я уже и не знала. Почему-то мне было так важно знать его тайны, в то время как каждая секунда, проведенная в его присутствии, убивала меня.

В темном углу собственного сердца я вдруг нашла непривычное чувство. Неведомую привязанность. Этот человек, замкнувшийся в себе, постепенно становился частью меня. Я хотела быть к нему ближе, хотела разгадать его загадки, почувствовать себя необходимой. Тщетное, пагубное желание.

Монахиня уже позволила себе слишком много надежд и теперь платила за них. Я устыдилась себя.

Так мне было и надо.

Я почувствовала неожиданную признательность за собственное заточение, за переданные муки. С готовностью открылась навстречу испытанию.

С каждым вдохом что-то в груди надрывалось, а лихорадка разгоралась все сильнее. Жар обжигал изнутри, стучал в висках, отзывался ломотой в каждом суставе. Я прижалась к холодному камню, впитывая его прохладу как единственную ласку. Моя бедовая голова вдруг позабыла все молитвы. Молись, шептала я себе. Молись и проси прощения у Великой Матери. Но слова не выходили. Вместо этого я стремительно теряла ясность сознания.

Меня вдруг посетила смутная мысль, будто камера вокруг меня была… живая. Будто она смотрела на меня с вниманием, с тихим сочувствием даже. И не только она, весь замок следил за мной, за моими страданиями, и его камни больше не были ни холодными, ни враждебными. Глядя на собственную пленницу, он жалел ее.

– Замок… – прошептала я, сама того не осознавая. – Ты меня видишь?

В тишине мне показалось, что стены ответили мне. Они подхватили мой шепот и повторили эхом, будто в подтверждение.

И я могла поклясться, что услышала едва различимый, призрачный вздох. Что-то вроде нежного укора, печального и отстраненного, словно невидимый собеседник был немым, но не мог об этом сказать.

Темница вдруг показалась мне еще теснее. Намного теснее. Будто я лежала в норе, а не комнате. И ее границы держали меня крепко, как нечто важное и ценное.

Тишина убаюкивала меня. Высыхающие слезы запечатывали глаза. Все чувства внутри вдруг закончились, остыли. Я просто устала – за этот день, да и вообще. Устала и сдалась.

Я согласилась с тем, что так все и закончится. В какой-то момент что-то пошло не так, и вряд ли это можно было исправить.

Я сдалась своему, вероятно, последнему сну.

Много раз сквозь дремоту я слышала шаги. Кто-то открывал темницу, заглядывал внутрь и через мгновение удалялся. Должно быть, это люди Князя проверяли, жива ли я. Я пыталась сосчитать эти посещения, чтобы представлять, сколько времени провела здесь, но память отказывалась работать.

Еды и воды они не оставляли. Да и я бы все равно ни есть, ни пить не смогла…

Но однажды пришел кто-то другой. Я услышала легкие шаги и приоткрыла глаза, а затем увидела матушку Василиссу. Она скользнула в темницу, упала на колени и запричитала, стараясь расшевелить меня.

– Ох, дитя… Прости, что не пришла раньше. Не дозволяли, – произнесла она. – Как ты? Хочешь исповедоваться?

Исповедоваться?.. Нет. Мне не хотелось…

Я слегка пришла в себя и начала осознавать, что на самом деле не умираю. Моя кожа остыла, а тело ломило теперь скорее от лежания на голом камне. Я… была почти в порядке.

Матушка, заметив, что я очнулась, положила на пол мази и предложила обработать мои язвы. Осторожно потрогав свои руки и лицо под одеждами, я с удивлением поняла, что моя кожа все еще оставалась чиста. Никаких следов, трещин и язв. Непонятно почему, но обещанных отметин болезнь на мне не оставляла.

– Нет, не надо, – тихо произнесла я.

Внутренний голос подсказал мне, что я должна это скрыть. Я все равно не знала, как объяснить это матушке. Да и самой себе.

Матушка Василисса покачала головой, будто осуждая мое упрямство.

– Ты не одна, – произнесла она. – Ты не обязана принимать все удары на себя. И я больше не позволю тебе продолжать этот самоубийственный подвиг. Но, увы, позже. Сейчас тебе придется еще раз столкнуться с судьбой. Видишь ли…

Она помедлила.

– Не знаю, что случилось, поскольку до этого он не разбрасывался монахинями. И уж тем более не отказывался от лечения. А само лечение не требовалось ему ежедневно…

Главный лекарь давит на меня, а что я могу сделать с этим упрямцем?.. Он не желает никого к себе подпускать и тебя освободить не желает. Но так не может продолжаться.

Сестра Мирия, прости меня за эти слова…

Но ты должна пойти и извиниться перед Князем.

10

Ах, вот как. Он использовал меня и бросил гнить в тюрьме, а извиняться должна былая. Я горько усмехнулась.

– Понимаю, – сказала матушка. – Но тебе придется это сделать. Иначе вы просто погибнете, оба. Ты здесь, а он там.

Я задумалась, не понимая.

– А почему он отказывается от помощи других сестер?.. Неужто проснулось хоть что-то живое?

– Боюсь, что нет, дитя мое. Заявил, что ему надоело зависеть от вздорных девиц. Терпеть моральные пощечины обрядов, а теперь еще и выслушивать проповеди. Собирается справляться сам.

Усмешка на моем лице сменилась настоящей улыбкой, яркой и неуместно искренней.

– Так зачем же мне тогда извиняться, матушка?.. Это чудесно. Даже если я не выживу, зато он больше не тронет сестер. Меня… это устраивает.

Матушка Василисса только покачала головой.

– Ох, Мирия, ну ты действительно совсем еще дитя. Если однажды Князь не проснется, всем вокруг придется очень тяжко, в том числе и твоим сестрам. Мы находимся в состоянии тихой войны с Поречью, и как только там узнают такие новости, то обязательно воспользуются удачным случаем. Тихая война быстро перерастет в настоящую. Погибнут столькие невинные… Настанет горе.

– Я поняла, – ответила я, опуская взгляд. Улыбка моя растаяла. – Тогда ведите меня.

Матушка наклонилась ко мне и перешла почти на шепот.

– Пообещай мне, что будешь вежливой и кроткой, – попросила она. – Я понимаю твои чувства, но ты ему не ровня. Тебе его не победить. Поэтому постарайся, чтобы все прошло спокойно. Тогда, быть может, все встанет на свои места.