Твоя жестокая любовь

– Странно, – он мягко приблизился к кровати, на которую я села, – обычно похмелье не отпускает так быстро.

– Я же говорила, что не пьяна! Раскачало немного, но не стоит делать из меня алкоголичку.

– Не стоит, да, ты сама с этим справишься.

Так, мы сейчас снова разругаемся! А этого нельзя допустить, раз увольнять Влад меня не собирается. Да и Вероника… Боже, что он знает?

– Хорошо, будь по-твоему, я пошла в родную мать, и через пару лет сопьюсь. На дно опущусь, – послушно тараторю, и быстро меняю тему на более опасную: – Ты про Нику спрашивал. Я правду сказала, не солгала. Ты не мог нас видеть в тот день, потому что этого не было. Столько лет прошло, мы с ней часто виделись, и… да, думаю, ты спутал дни. Ко мне полиция приходила, спрашивали, и спрашивали не один раз, так что если бы я была с ней – узнали бы об этом. Я просто не хочу между нами недопонимания, потому и объясняю: в тот день я не видела ее.

Боже, прости мне мою ложь. Но лучше она, чем та правда, которая больше на бред похожа, что снится мне ночами столько лет.

– Наверное, ты права. Я перепутал, – Влад опускается на пол рядом с моими ногами. Я не вижу его взгляд из-за черной, как вороново крыло, ночи, но чувствую, как жжет этот лед. – Вы близко общались, и я подумал, что мало ли…, но спасибо, что объяснила.

Он мягок. Снова дружелюбен, приветлив, но кажется, что лучше бы, как и раньше жалил меня словами, чем окутывал этой пыльцой.

Пылью.

Наверное, кажется, и я снова придумываю то, чего нет. Влад поверил, иначе бы не сидел так спокойно рядом со мной, а придушил бы.

На миг, на краткий, проклятый миг я очаровываюсь – этой ночью, тишиной и разлившимся спокойным смирением. И Владом, чья светловолосая голова совсем рядом, стоит лишь дотронуться… должно быть, это алкоголь, что еще отравляет мою кровь, но я так и сделала.

Протянула руку, прикоснулась, сходя с ума от его горячей кожи под моей ладонью. Провела пальцами по его скуле, по виску, по жестким волосам…

– Вера, убери… хватит!

Он дышит тяжело, чувствую, как сглатывает от… от отвращения! И былое спокойствие, былое дружелюбие испаряются. Да как Влад может, будь он проклят!

– Ненавижу тебя, понял? Ты… ты трус, ты сноб. Что, пачкаю тебя да? Такое отребье не достойно одним воздухом дышать с таким, как ты – золотым мальчиком, которому все по жизни должны?

Уже сама руку отдергиваю – током бьет, и иглами в сердце. Столько таких было, которые припоминали мне детдом и мать, опустившуюся на дно? Не счесть. И говорили… всякое говорили: вшивая, заразная, даже что СПИДом болею, ведь не может такая, как я быть обычным человеком.

И я почти забыла, но Влад напоминает постоянно, что я грязь под его ногами.

– Истеричка. Ты сама не понимаешь, о чем говоришь…

– О, я понимаю! Еще как понимаю, – вскочила с кровати, не желая больше ни минуты оставаться здесь. – Пошел ты к черту, достали меня эти качели. И в твой дурацкий офис я больше не приду, ясно?

– А я отменю перелет ТВОЕЙ мамочки в Израиль. Сделаю возврат тех денег, что перевел на ее лечение, – Влад приблизился ко мне так близко, что я не успела заметить его шагов. Застыл напротив, а я к стене прижалась. Он снова не прикасается, но будто в тисках сжимает – так, что ни пошевелиться, ни вздохнуть.

– Отменяй. И пусть это будет на твоей совести! Если она есть!

– Бешеная сучка, – прошипел он, уперся кулаками в стену, по обеим сторонам от меня. Зажал в капкан, а я от ужаса задыхаюсь. – Ты меня достала! Так не терпится, чтобы я тебя полапал? К этому привыкла, да? Так мне не жалко.

Краткий миг головокружения, наполненного ненавистью и гневом, и я чувствую не пустоту, а его руки на моей коже.

И медленно умираю.

– Влад, не нужно, я… я не то имела…

– Поздно, – отрезал он, и я пожалела, что не додумалась держать язык за зубами, и не унесла отсюда ноги. – Ты такая дура. Вздумала играть со мной?

Его сильные руки клеймят меня, сжимают талию, и мне дико страшно от того, что Влад задумал. Но эта черная ночь, эта черная близость ненавистного, по сути, человека – они что-то делают со мной. И я не пытаюсь вырваться.

– Так тяжело дышишь, – прошептал, обжигая дыханием мою щеку. – Боишься? Правильно, Вера.

– Пожалуйста, отойди, не трогай меня.

– Ты ведь сама хотела. Просила, скандалила, – Влад как в бреду, он настоящий маньяк, который поймал свою жертву, и мучает медленной пыткой, что страшнее смерти. – Мне надоело тебе отказывать. И себе.

Поддел длинную футболку, заставляя ее задраться, и теперь все по-честному, без иллюзий, без слабой защиты ткани. Всхлипываю, наслаждаясь и страдая от болезненно-острых прикосновений его шершавых ладоней к моему животу, и, наконец…

– Нет, – выдохнула, и сжала ноги от прострелившего меня насквозь проклятого наслаждения.

– Да, – задыхается Влад, заставляет меня поднять безвольные руки, и снимает с меня футболку.

Пытаюсь прикрыть грудь руками, но он легко ломает сопротивление, отводит мои ладони, словно я не имею права к себе прикасаться, и, как зачарованный, снова оглаживает набухшие соски. Зажимает их между пальцами, трет, уничтожает и меня, и себя.