Романтика с детективом

– Ты чего зависла? – подпихнула подругу и коллегу Зайцева. – Смотри, я скачала специальное приложение. Оно определяет растение по фото. Сейчас все выясним.

Выяснить получилось не все. Получив снимок подавленной розы, специальное приложение долго думало, а потом написало, как плюнуло: «Grang-Prix» – и только.

– Бесплатный пробник, что ты хочешь, – извинилась за него Зайцева. – Надо скачать платную версию, толку будет больше.

Качать платную версию не хотелось, поэтому они снова побеспокоили Маркову, которая уже должна была и проснуться, и бодрящего кофе попить, и проявить интерес к происходящему. Мудрить не стали, отправили вслед первому вопросу с фото второй: «Кроме того, что это Grang-Prix?»

– Вы что, две бестолочи, обычную голландскую розу сами опознать не в состоянии? – обругала их по телефону действительно взбодрившаяся Маркова. – Сорту «Гран-при» уже больше ста лет, это, можно сказать, бессмертная классика!

– Где растет? – спросила Рыбкина, не обидевшись на бестолочей.

Нормальное слово, у педагогов в ходу.

– Да чуть ли не у каждого уважающего себя дачника! Они же неприхотливые и красивые. – Маркова затарахтела занудно и чуть высокомерно, как-будто объясняла материал малолетним бестолочам, стоя у доски. – Голландские розы популярного сорта «Гран-при» обладают очень крупными, плотными бутонами насыщенно-винного цвета с бархатными лепестками, вырастают до полутора метров в высоту, сохраняют декоративность вплоть до морозов и часто применяются для срезки, потому что долго сохраняют жизнеспособность в сосуде с водой – могут стоять до двух недель.

Рыбкина виновато посмотрела на крупный плотный бутон насыщенного винного цвета с бархатными лепестками, осознав, что сильно сократила его длительное послесмертие неприцельным ударом собственной пятки. Цветок стоял бы в вазе две недели! Эх… драма.

– Ну, что опять? – вновь недовольно подпихнула ее Зайцева и отняла телефонную трубку. – Слышь, Ольга Васильна? А где их взять, такие, если не на даче? Зима же на дворе.

– В цветочном магазине, Анастасия Викторовна! Оранжереи круглый год поставляют товар.

– Идем в цветочный магазин, Дарья Пална, – решила неугомонная Зайцева после консультации. – Найди пока на картах ближайшие – в радиусе километра, пожалуй.

И она убежала переодеваться, потому что в радиусе километра – это многовато для прогулки в пижаме. Особенно зимой. А Рыбкина быстро нашла в Интернете цветочные лавки и решила, пока есть время, привести в порядок испоганенный «Отпугивателем» придверный коврик. Она знала, что Зайцева будет собираться битый час – так всегда было, все их школьные годы. Из-за этого Рыбкиной каждое буднее утро приходилось заходить за копушей Зайцевой, хотя логичнее было бы наоборот: Олькина квартира двумя этажами выше.

«Отпугиватель», хоть и протестированный не на коте, а на коврике, показал себя вещью годной. По мнению Рыбкиной, мощный стойкий аромат мог отпугнуть кого угодно. Пожалуй, даже голодный вампир не перешагнул бы теперь порог ее квартиры, хоть приглашай его, хоть проси-уговаривай. Зайцевой повезло, что у нее еще не прошел насморк. А своего таинственного поклонника романтичная Рыбкина сопливым не представляла, поэтому должна была заранее устранить преграду на пути его возможного появления.

Отмыть отпугивающий котов и кавалеров коврик дома не имелось возможности – не в стиралку же его совать. Рыбкина взяла ведро и губку для мытья посуды, сунула коврик в пакет и пошла во двор. Выглядела она, конечно, интригующе. Случайный попутчик в лифте, симпатичный, между прочим, молодой человек, смотрел с интересом и осторожно шевелил носом, а по прибытии на первый этаж мгновенно испарился. Возможных любопытных из числа гуляющих во дворе коврик тоже добросовестно отпугнул. Не исключено, что в радиусе километра.

Зато никто не помешал ее трудам.

Пакет и губку Рыбкина выбросила в урну у крыльца. С пустым ведром и чистым ковриком в нем она вернулась к своей двери, и там застала нетерпеливо переминающуюся Зайцеву.

– Где тебя носит? – возмутилась та и сунула под нос подруге что-то жесткое и растопырчатое. – Смотри, что я нашла в кабине!

В подъезде было два лифта – побольше и поменьше. Рыбкина каталась вниз и вверх на первом, а Зайцева, стало быть, спустилась на втором.

– Что это? – Рыбкина присмотрелась к мельтешащей перед глазами находке.

Зайцева потрясала ею, как чем-то сенсационным.

– Не видишь, что ли? Это листья! По-моему, розовые.

– А по-моему, зеленые.

– Это листья розы! И, по-моему, именно твоей.

– Сравним, – предложила Рыбкина, отперла дверь и пропустила в квартиру подругу, которая побежала прямиком в ванную – к откисающему там цветку.

Вместе они попыталась найти на стебле находки номер один (то есть розы) место отрыва находки номер два (то есть листьев), но не преуспели. Хотя на вид № 1 и № 2 смотрелись как родные.

– Значит, был не один такой цветок, – резонно заключила Зайцева.

– Два?! – ужаснулась Рыбкина.

От возложения к ее порогу двух цветков романтикой и не пахло. Пахло тленом, ладаном и пылью гробниц.

– Давай без паники. – Зайцева поняла ее страх. – Никто тебя заживо не хоронит. Возможно, кавалер – многостаночник и принес розу не только тебе.

– Тебе не принес, – напомнила Рыбкина.

– Возможно, не стал так сильно распыляться. Пройдемся-ка по твоему этажу. Давай-давай, ты налево, я направо.

Они снова вышли из квартиры – звучно чвакнул под ногами мокрый коврик – и разбежались в разные стороны. Через минуту Зайцева позвонила подруге и скомандовала:

– Живо дуй сюда.

Рыбкина дунула.

Зайцева стояла в тупике длинного коридора, помахивая чем-то вроде маленького первомайского флажка. Крупным алым лепестком!

– Вот! – Она торжественно продемонстрировала свою находку (то есть № 3) подруге. – Подобрала в конце коридора. Значит, второй цветок был где-то здесь.

Рыбкина огляделась. У дверей в конце длинного ряда никакой флоры не наблюдалось. Она присела и замерла, как бегун на низком старте.

– Что ты делаешь? – с брезгливым интересом спросила Зайцева.

– Нюхаю коврик. – Рыбкина потянула носом. – Розы очень пахучие, мог сохраниться аромат…

Над ее склоненной головой звонко щелкнул замок. Дверь зловеще скрипнула, едва не стукнула сидящую Рыбкину и открыла вид на стоящую Зайцеву.

Руки в кольцах вцепились в ту и в другую, раздался торжествующий крик:

– Мишань, я их поймала!

– А я вас знаю, – сказала Рыбкина, рассмотрев бабулю, которая сцапала их с Зайцевой за порогом и затащила в квартиру. – Вы Марианна Орловская, известная прежде актриса.

– Чего это прежде! Я и сейчас известная, у меня вчера только был шикарный бенефис. – Марианна Орловская выпустила Рыбкину, чтобы погрозить ей пальцем.

Палец был узловатый, но с дорогим перстнем и лакированным ногтем.

– Ой, что, та самая Орловская?! – восхитилась Зайцева и ловко вывернулась из захвата. – Моя бабушка ни одного спектакля с вами не пропускала!

– Бабуля, мне кажется, ты напрасно арестовала девушек, они ни в чем не виноваты. – Из кухни в прихожую выглянул симпатичный молодой человек.

В руке у него была большая кружка с хулиганской надписью «Скайуокер лох» снаружи и приличным, судя по запаху, кофе внутри.

– О какой вине речь? – прищурилась Зайцева. – Если вам пометили дверь, то это, скорее всего, кот из сто пятнадцатой. Моя подруга присела у вашего порога совсем с другой целью. Она просто нюхала коврик.

– Зайцева, ты идиотка, – свирепо прошептала Рыбкина, парадоксальным образом ощущая полнейшей идиоткой себя.

Такой симпатичный молодой человек, а она уже второй раз предстает перед ним в глупейшем виде.

– А! Та самая девушка с вонючим ковриком! – радостно припомнил внук Орловской.

Та и на него посмотрела, как на идиота.

– Мы вместе ехали в лифте, – объяснил бабуле молодой человек.

– Мишаня, ты запомнил девушку, с которой ехал в лифте? – приятно удивилась Орловская.

Мишаня покраснел. Как будто запомнить случайную попутчицу – редкое достижение.

– Так держать, Рыбкина! – Зайцева подпихнула подругу.

Рыбкина тоже покраснела. Как будто запомниться случайному попутчику – редкий успех.

Та самая Орловская внимательно посмотрела на Рыбкину, на внука, снова на Рыбкину. Потом на Зайцеву. Зайцева бабке заговорщицки подмигнула.

– А давайте пить кофе, – просветлев лицом, предложила Орловская.

– Да мы уже позавтракали. – Рыбкина хотела ретироваться, но Зайцева сделала страшные глаза и, указав подбородком на Мишаню, одними губами проартикулировала: «Кавалер»!

Рыбкина передумала уходить. Мишаню она прежде не видела. Цветов под своей дверью тоже раньше не находила. Не факт, что между первым и вторым имелась какая-то связь, но разобраться стоило.

Тем более, что расследование дела о подброшенной розе все равно надо было с чего-то начинать, и уж лучше с уютного кофепития в квартире актрисы, чем с долгого и нудного обхода цветочных магазинов.

– Прошу! – Орловская выразительным жестом пригласила девушек в гостиную.

– А вот и цветочки! – Экспрессивная Зайцева забила в ладоши.

Просторная комната походила на клумбу: цветы в разномастных вазах, стеклянных банках и даже, кажется, кастрюльках занимали все горизонтальные поверхности, за исключением дивана и кресел. На диван и опустилась Рыбкина, ощутившая легкое головокружение. Не то от запаха цветов, но то от взгляда Мишани… Ах, от цветов, конечно же!

– Говорю же, у меня был бенефис, – со сдержанной гордостью напомнила Марианна Орловская.

– Цветы за бабушкой везли на двух машинах, – добавил ее внук.

Вот, значит, кому предназначались розы! Должно быть, один цветок случайно выпал, когда букеты тащили по коридору.

Рыбкина помрачнела.

Зайцева внимательно огляделась и спросила:

– А где «Гран-при»? Не вижу красных роз.

– Ну что вы, душенька, какие красные розы в моем возрасте, – засмеялась Орловская. – Алая роза – эмблема любви! Мне надарили белых и розовых.

– Это странно, – встрепенулась Рыбкина. И вспомнила: – Так о какой вине вы говорили?

Бенефис Марианны Орловской стал событием, каких давно не видел областной драматический театр. Зал был полон, и закулисье тоже битком: пришли все, хоть как-то причастные. Даже министр культуры области, о котором говорили, что он нетерпеливо ждет приглашения на высокую должность в столицу.

Мишаня подозревал, что часть гостей явилась как раз ради тусовки с министром, но бабушке эту крамольную мысль благоразумно не озвучивал. В отличие от подавляющего большинства присутствующих, он не налегал на шампанское – ему еще предстояло везти бабулю домой, поэтому был трезв и мыслил здраво. К тому же старушка радовалась, как дитя, и портить ей праздник было бы сущим свинством.

Марианна Орловская долгие годы была любимицей публики, и, хотя со временем преданных поклонников у нее поубавилось, в особый день ее прямо-таки завалили цветами. Вазы для букетов спешно собирали по всему театру. Экспроприировали даже декантер для вина из кабинета директора, круглый пустой аквариум из бухгалтерии и целый выводок глиняных горшков – реквизит к какому-то спектаклю на тему деревенской жизни. Трезвомыслящий Мишаня предпочел бы оставить все полученные бабулей букеты в театральных кулуарах – пусть бы их завтра уборщица сметала в стога, – но старая актриса уперлась и потребовала всенепременнейше доставить подаренную флору домой.

– Поеду вся в цветах! Еще при жизни! – задорно хохоча, выкрикивала захмелевшая от счастья и шампанского бенефициантка, пока ее розы-мимозы грузили в машины.

Свои любимые цветы олеандра – снежно-белые, нежнейшие и, между прочим, ядовитые – бабуля транспортировала собственноручно. К счастью, в вазе, осмотрительно не прикасаясь руками к цветкам, сок которых содержит опасные вещества – сердечные гликозиды.

Мишаня вел машину, косясь на взбудораженную бабулю и прикидывая, как бы половчее отнять у нее опасные цветочки. Решил дождаться, пока старушка уснет, и выкинуть олеандры куда подальше с балкона. Авось их бысто снегом завалит.

План был прост и понятен, но реализовать его заботливый внук не успел.

Кто-то добрался до прекрасных и ужасных олеандров раньше, чем он.

– Кто-то испортил мои любимые цветы! – Орловская трагически заломила руки и брови. – Когда на рассвете я встала… гм… не важно, с какой именно целью…

Рыбкина понятливо кивнула: ей эта цель была ясна.

– …чудесные олеандры лежали в луже на полу! Помятые и поломанные!

– Пришлось срочно вынести их на помойку, – добавил Машаня почему-то без тени огорчения в голосе.

Рыбкина вспомнила, что во время их недолгой совместной поездки в лифте молодой человек тоже был при ручной клади в виде пакета.

– Почему срочно? – не поняла Зайцева.

– Олеандры – вообще не те цветы, которым место в вазе, – охотно объяснил Мишаня. – Они ядовиты, и контакт с их соком…

– Ваза! – страшным шепотом просипела вдруг Орловская и схватилась за голову. – Где она?

– Я выбросил только цветы, – поспешно сказал Мишаня.

– Где ваза? – повторила Орловская и красиво осела на ближайшее кресло, где и поникла в живописной позе, как умирающий лебедь. – Ищите вазу…

– Зачем же ваза, если цветов уже нет? – логично спросила Зайцева. Старая актриса вскинулась, как лебедь, внезапно передумавший умирать:

– Затем, что это совершенно особенная ваза! Реликвия! Ей нет цены!

– А вот с этого места попрошу поподробнее, – потребовал посерьезневший Мишаня.

– Ах, боже мой! Это старинная легенда нашего театра, ты должен был слышать ее, мой мальчик. Как всем известно, Федор Иванович был добродушен, но очень вспыльчив…

– Кто такой Федор Иванович? – спросила Зайцева.

– Шаляпин же! – в один голос ответили бабушка и ее внук.

– Как, опять же, всем известно, – продолжила Орловская, строго поглядев на Зайцеву (та смущенно кашлянула), 18 декабря 1890 года Федор Иванович именно на нашей театральной сцене впервые выступил в сольной оперной партии Стольника в опере Монюшко «Галька»…

– Всем известной, – поспешила неискренне заверить Зайцева.

– И имел огромный успех! – Орловская закатила глаза. – Ну а потом, разумеется, был банкет – грандиозное мероприятие…

– Вроде вчерашнего, – вставил Мишаня, и бабушка наградила его одобрительным взглядом.

– …в ходе которого Федор Иванович, по слухам, пленился одной актрисой. Та имела дерзость его отвергнуть, а кое-кто тому порадовался и посмеялся, так что дело едва не дошло до дуэли…

– Все это за один банкет? – удивилась Рыбкина – девушка скромного нрава, чуждая бурных страстей и масштабных загулов.

– И-и-и, милая моя! – тоненько протянула Орловская, в свое время ничего такого не чуждая, и мечтательно зажмурилась. – Видала бы ты…

– Бабуля, при чем тут ваза? – Мишаня явно не жаждал слушать шокирующие признания старой актрисы.

– Так он же разбил ее! – не открывая глаз, с сомнамбулической улыбкой объяснила Орловская. – Шарахнул в сердцах не то об стену, не то об пол, не то об голову насмешника – об этом легенда умалчивает. А тогдашний директор черепки исторической вазы бережно собрал. Они хранились в театральном музее, пока наш Коровкин…

– Это нынешний директор театра, – вставил Мишаня для несведущей публики.

– …не придумал выслужиться и подарить нашу реликвию министру культуры.

– Разбитую вазу? Министру? – спросила Зайцева, явно не одобряя затею жмота Коровкина.

– А ее склеили, да еще как! – Орловская распахнула глаза и крючковатыми пальцами быстро сложила в воздухе невидимое лего. – По японской технологии – чистым золотом!

– Кинцуги, – пробормотала Рыбкина. – Я читала об этом. «Искусство золотого шва», смысл которого состоит в принятии изъянов и умении видеть красоту в несовершенстве.

– Умная девочка! – похвалила ее Орловская. – Вазу доставили на днях. Хранилась она под замком у Коровкина. А финансировало реставрацию областное министерство культуры. Вчера, когда наш местный министр пожаловал на мой бенефис, Коровкин демонстрировал ему обновленную реликвию. Уж не знаю, как это вышло, но мои любимые олеандры поставили именно в нее!

– В ту самую вазу? Которую грохнул Шаляпин и склеил Коровкин? – уточнил Мишаня. – И в которой ты привезла эти чертовы олеандры домой?!

– И которой я теперь нигде не вижу! – глубоко кивнула Орловская. – А министра всея российской культуры, напомню, ждут уже завтра. И тоже не с пустыми руками: он кому должность, кому медальку, а кому и звание пожалует. А отдариться-то теперь и нечем! – Она откинулась в кресле и демонически захохотала. – А мы говорили! Предупреждали…

– Кажется, я поняла суть проблемы, – сказала Рыбкина и встала с дивана. – Предлагаю начать поиски пропавшей вазы.

В доме разбитой и склеенной посудины не нашлось. Удостоверившись в этом, все же сели пить кофе.

– Итак, кто-то проник в квартиру, пока мы спали, и свистнул историческую вазу, – сделал вывод Мишаня. – Бабуля, где твои ключи?

– А твои? – огрызнулась старушка, нервно размешивая сахар в чашке. – Можно подумать, это я виновата! Да, крепко спала, пока не встала по причине… гм…

Все деликатно промолчали.

– А сам ты, даже если бы не дрых как сурок, не заметил бы ни погрома, ни потопа в этих своих… прибамбасах! – Старая актриса лаконичными жестами выразительно показала выпуклые стрекозиные глаза и слоновьи уши.

– В стереонаушниках и очках дополненной реальности, – невозмутимо осуществил сурдоперевод Мишаня.

– Компьютерный игрок? – не без укора спросила его Рыбкина.

– Разработчик, – оправдался Мишаня. – Так где ключи, бабуль? Взлом двери я б не пропустил.

– Какие-то ключи висят в прихожей у зеркала, – сообщила зоркая Зайцева. – Очень красивый брелок из тисненой кожи.

– Мерси, – мимолетно улыбнулась Орловская, – это как раз мои! – И она показала язык внуку. – Всегда их там вешаю.

– Вешала, – поправил ее Мишаня и объяснил почему-то персонально Рыбкиной: – Бабуля давно уже живет за городом, но туда далеко ехать, и вчера я привез ее сюда.

– Это теперь Мишина квартира, он совсем недавно переехал, живет один, – сообщила Орловская – и почему-то тоже лично Рыбкиной. – Прекрасная квартира: три комнаты, свежий ремонт…

– А дверь вчера я открывал своими ключами, – припомнил одиноко живущий в прекрасной трехкомнатной квартире Мишаня.

– Мои лежали в сумочке, – тоже одолела склероз его бабушка. – Не помню уже, когда доставала их в последний раз.

Все, не сговариваясь, посмотрели на ключи у зеркала. Рыбкиной и Зайцевой для этого пришлось оглянуться, а внуку с бабушкой достаточно было вытянуть шеи.

– Какой аккуратный ворюга, – похвалила злодея Зайцева. – Попользовался – и повесил на гвоздик!

– А кто имел доступ к вашей сумочке с ключами? – спросила Рыбкина, строго глянув на подругу и коллегу.

Одаривать комплиментами преступника, даже заочно, казалось ей неправильным.

– Да кто только не имел! – с досадой ответил ей Мишаня, пока Орловская мусолила сухое печенье, изображая невозможность активно участвовать в неприятном ей разговоре. – Сумочка оставалась в гримерке. И вчера, и во время репетиций. Гримерка не персональная, на троих, и туда вхож кто угодно. Зашел, взял ключи… Бабуля могла еще полгода их не хватиться.

– Так что, вызываем полицию? – азартно блестя глазами, предложила Зайцева.

Бабушка и внук переглянулись.

– Да не хотелось бы полицию, – вздохнул Мишаня.

– У вас проблемы с законом? – насторожилась Рыбкина.

– Нет у него проблем, не волнуйся. – Орловская похлопала ее по руке.

Как будто Рыбкина волновалась! С чего бы?

– Хотя могли быть, – договорила старуха.

– Почему? – тут же спросила Зайцева.

– Он что-то хакнул, – сказала Орловская, с особым удовольствием произнеся сленговое слово и даже покатав его во рту, как вкусную конфету. – Да, хакнул. Что ты там хакнул, Миша?

– Вам лучше не знать, – ответил тот.

– Согласна! – ничуть не обескуражилась Орловская. – И из-за этого у мальчика чуть не возникли проблемы с законом. Их удалось избежать благодаря вмешательству людей из очень серьезной структуры, но за это Мишане пришлось оказать им услугу.

– И теперь, если у него снова возникнет проблема с законом, от него могут потребовать сотрудничества на постоянной основе, – поняла Рыбкина. – Я сто раз такое в фильмах видела и в книгах читала. Тогда попытаемся обойтись без полиции.

Она встала из-за стола:

– Теперь прошу всех ко мне. Хочу вам что-то показать.

Многострадальную розу снова выловили из ванны и положили на кухонный стол.

– У вас не найдется рулетки? – спросил Мишаня Рыбкину.

– Откуда? Мужчины в доме нет, живет одна, сама учительница, – зачем-то стала объяснять Зайцева.

Орловская выслушала ее с большим вниманием.

Рыбкина принесла портновскую ленту.

– Еще и рукодельница! – громко похвалила ее Зайцева.

Мишаня тщательно измерил розу, озвучил результат:

– Девяносто шесть сантиметров… Так-так… – и вышел из квартиры Рыбкиной.

– Как-как? – спросила она в удаляющуюся спину и поспешила следом.

Забрать свою портновскую ленту, разумеется. Зачем же еще?

Все снова переместились в прекрасную трехкомнатную квартиру одиноко живущего разработчика компьютерных игр, слегка скомпрометированного хакерским прошлым. Набились в комнату с компьютером, встали за спиной воссевшего в кресло Мишани.

– Как знал, что пригодится, – сказал он, пробежавшись пальцами по клавиатуре.

– Это что? – качнулась вперед близорукая бабушка ушлого внука.

– Это наш лифт, – узнала Зайцева. – Видео с камеры! Но как?!

– Ходил на прошлой неделе в домоуправление, попросил скинуть электронную форму заявления на мою флешку, взамен оставил одно приложеньице…

– И хакнул их! – Орловская радостно хлопнула в ладоши. – Так им и надо! Не будут накручивать оплату за вывоз твердых бытовых отходов и капремонт. А если будут, мы теперь выведем их на чистую воду!

– Чуть позже, – пообещал хакер и увеличил картинку на весь экран, чтобы видеть таймер в углу. – Даша, когда вы подобрали розу?

Рыбкина припомнила:

– Примерно в час тридцать.

Мишаня прокрутил видео до часа после полуночи.

В начале первого в кабину ввалился явно нетрезвый мужик с бугрящимся пакетом. Он вышел на шестом этаже. Через пару минут лифтом воспользовалась женщина с собакой – здоровенным поджарым доберманом, с которым не страшно гулять по ночам. Ну то есть ей не страшно. Остальным-то как раз имеет смысл побаиваться. Доберман гуляет без намордника.

Женщина с собакой высадились на восьмом. Лифт опять ушел вниз.

– Вот он! – Зайцева вскинула кулак в победном жесте.

– Вижу букет, – прокомментировал Мишаня. – Вроде, цветы такие же.

– Миллион, миллион, миллион алых роз![4] – тут же мелодично напела Орловская.

Хотя черно-белая картинка не позволяла с уверенностью определить цвет крупных бутонов.

– Хитрый гад, – сказал Мишаня. – Смотрите, как держит букет: чтобы его за цветами не было видно!

– Вот зараза! – восхитилась хитрым гадом Орловская.

Лифт остановился на пятом этаже – родном для всех присутствующих, за исключением Зайцевой, исторически обитающей на седьмом. Самоходный букет выдворился из кабины, но довольно быстро вернулся и проследовал обратным ходом с пятого этажа на первый.

– То есть цветы он использовал исключительно как прикрытие, – констатировала Рыбкина. – С ними пришел, с ними и ушел. А нам и взлом камер не помог, мы по-прежнему не представляем, кто этот умник.

– Ну, кое-что я вам о нем скажу. – Мишаня закрыл видео и с привычной ловкостью произвел какие-то расчеты. – Вот! Зная длину стебля розы, размеры лифтовой кабины, а также высоту подвеса и угол наклона камеры, можно предположить, что наш преступный умник невысокого роста – метр семьдесят, максимум!

И он оглянулся, чтобы победно посмотреть на Рыбкину.

А чего на нее-то?

– Хм… Что сказать… Рабочих сцены ты отсеял, они все дюжие ребята, – почесала седой висок Орловская. – И областного министра со свитой можно исключить, среди них малоросликов не было. А вот в труппе у нас великанов всего двое – Столбов и Горский…

– А почему вы решили, что это обязательно мужчина? – с претензией спросила Зайцева, немножко феминистка. – Разве такой хитрый план не могла придумать женщина?

– Зима, ночь, холод – и одинокая женщина с огромным колючим букетом? Это абсолютно нелогично, – рассудил Мишаня. – Ее непременно сопровождал бы мужчина.

– А хорошо я воспитала внука, да? – Орловская подтолкнула острым локтем Зайцеву, а та – Рыбкину.

Той уже натурально надоело краснеть!

Прям как роза.

– Прогуляемся, – предложил Мишаня.

Орловская с Зайцевой так слаженно отступили в тень, словно приглашение относилось исключительно к Рыбкиной.

– Ждем к обеду! – сладким голосом напела вслед уходящим Зайцева.