Романтика с детективом

А Орловская размашисто перекрестила их на дорожку.

Хотя ушли они недалеко. Для начала вернулись в квартиру Рыбкиной, чтобы взять с собой улику – помятую розу.

– Вдруг понадобится, – туманно молвил Мишаня.

В спешке Рыбкина не догадалась упаковать улику, как это делают все уважающие себя сыщики в кино и книгах, поэтому снова выглядела странно. В длинном крепком шипастом стебле с поникшим алым бутоном на конце было что-то от самурайского меча, недавно примененного для ритуального харакири. Веяло от него горделивой скорбью… Или так только казалось начитанной фантазерке Рыбкиной. Но внимание с подавленной розой наперевес она привлекала точно.

Незнакомая тетка, встреченная у мусорного контейнера, спросила с укором:

– Зачем цветочек выбрасываете? Можно лепестки оборвать, засушить – и в мешочек, саше называется, очень хорошо постельное белье ароматизировать. – И она подмигнула, зараза такая, причем даже не Рыбкиной, а Мишане.

Как будто он имеет какое-то отношение к ее постели!

От одной этой мысли Рыбкина снова сделалась одного цвета с розой, будь та неладна.

А Мишаня, хотя и порозевел скулами, не растерялся и находчиво ответил противной тетке:

– Мы лучше варенье из лепестков сварим, только одной розы мало, нам бы целый букет! – И он демонстративно сунулся в контейнер почти по пояс.

– Фу! – скривилась противная тетка и утопала прочь.

– Сама ты «фу», – пробормотала ей вслед Рыбкина.

А Мишаня вынырнул из мусорки, доложил:

– Тут розами и не пахнет, – и потащил Рыбкину дальше.

Ко второму контейнеру. А потом к третьему и к четвертому. Все они пахли чем угодно, только не розами.

А через полчаса необычной прогулки, когда они исследовали свалку мусора за продовольственным магазином, их обругала еще одна противная незнакомая тетка:

– И не стыдно вам? Поощряете забулдыгу. Дали бы ему тогда уж сразу денег на водку, лицемеры проклятые.

– Кого мы поощряем? – не поняла Рыбкина.

Но тетка только гневно фыркнула и ушла, размахивая пустым мусорным ведром так, словно хотела кого-то им огреть.

Вот это ее желание Рыбкина вполне понимала. Она бы с удовольствием огрела чем-нибудь своего спутника, неутомимого исследователя мусорных баков. В принципе, можно было сделать это самурайской розой, но ту почему-то было жалко. А Мишаню – нет.

Придумал, куда повести приличную девушку – на экскурсию по помойкам!

– Здесь тоже ничего нет, – сообщил Мишаня, – идем дальше! Куда-то же этот гад выбросил свой маскировочный букет. Если мы найдем розы…

– То сварим варенье? – съязвила Рыбкина.

– То получим вторую точку для построения прямой и поймем, в каком направлении удалился тот гад! – невозмутимо объяснил Мишаня и завертел головой, высматривая очередную помойку.

В поисках таковой они вывернули с задворков продмага к его входу и там увидели то, что искали.

Не мусорку, а букет алых роз!

Он лежал на газетке, расстеленной прямо на крыльце магазина, и вид имел весьма непрезентабельный. Крупные плотные бутоны насыщенно-винного цвета с бархатными лепестками помялись, некоторые стебли сломались. Но кое в чем наблюдалась гармония: некондиционными розами торговала не прелестная цветочница, а потрепанный мужичок, в воскресный день с утра густо ароматизированный перегаром.

– Браток, купи даме цветок! – встрепенулся он при виде Мишани и Рыбкиной, оценившей рифмованный слоган.

– Мы со своим, – бросил ему Мишаня и, наклонившись над газеткой с товаром, протянул руку и требовательно пощелкал пальцами.

Сообразительная Рыбкина вложила в ладонь своего спутника самурайскую розу.

– Один в один, – резюмировал Мишаня, сравнив цветочки.

– Э, э! – возмутился мужичок, но толком сформулировать свою претензию не успел.

Мишаня вернул Рыбкиной розу-улику, освободившимися руками аккуратно взял мужичка за воротник и, приблизив его лицо к своему, поморщился и задушевно спросил:

– Где ваза, ханурик?

– Че сразу ханурик, подумаешь, выпимши слегка, так с устатку же, после долгой трудовой недели! – задергался непрелестный цветочник.

– Миша, это был не он. – Рыбкина тронула за плечо своего кавалера. – Ты посмотри, как у него руки трясутся.

– Твоя правда. – Мишаня посмотрел и вернул мужичка на место. – С таким тремором ключом не только в скважину – вообще в дверь не попасть.

Рыбкина улыбнулась. Приятно, когда тебя понимают с полуслова. Взаимопонимание – залог счастливого супружества.

Ой, о чем это она?! Рыбкина снова покраснела.

Мишаня этого не заметил, потому что все еще сверлил взглядом цветочника. Но вопрос поменял:

– Откуда букетик?

– Из леса, вестимо! – моментально откликнулся мужичок.

«Смотри-ка ты, помнит Некрасова, – приятно удивилась учительница русского и литературы. – Должно быть, хорошо учился в школе. А вырос – и покатился по наклонной…»

– Из какого леса? – поднажал Мишаня.

– Лес тут один, – очнувшись, вмешалась Рыбкина. – На самом деле это заросший кустами пустырь. Вон там. – Она махнула рукой, указывая направление на лес-пустырь, невидимый за домами. – Неуютное местечко…

– Кому как, – вставил слегка осмелевший цветочник.

Рыбкина остановила его строгим учительским взглядом и закончила:

– Но многие ходят через него к метро, срезают дорогу.

Потом достала из кошелька сторублевку и кивнула мужичку:

– А вот теперь рассказывайте.

C мультяшной мудростью «Как вы яхту назовете, так она и поплывет» Вася Алябьев был согласен на все сто. Как прилипло к нему еще в школьные годы прозвище Василий Алибабаевич, так и пошел он по жизни в комичном образе недотепы, получившего срок за то, что бодяжил бензин ослиной мочой.

Сидеть Алибабаевич не сидел, бог миловал пока что. Но мыкался, бедствовал, перебивался с хлеба на квас, с самогона на пивас. В лесок ходил, как на работу в ночную смену, постоянно. Там молодняк, охочий до малозатратных развлечений на свежем воздухе, регулярно устраивал посиделки с дешевым алкоголем. Если пройтись по кустам после полуночи, когда мамкины сынки и дочки расходятся по домам, можно собрать урожай пустых бутылок и жестянок. Считай – финансирование на завтрашний опохмел.

Вот только на этот раз Алибабаевичу не повезло. Или наоборот? Как посмотреть.

Бутылку он нашел всего одну, да и ту разбитую. Зато обнаружил диво дивное – букет алых роз! Помятых, правда, вроде, даже потоптанных, но теоретически пригодных для повторной реализации. Какие цветы уцелели, те еще можно в вазу поставить, а прочие распотрошить на лепестки и ванну с ними принять. Или постель засыпать перед романтической встречей.

Не то чтобы Алибабаевич сам так делал, но в кино подобные сцены видал, и не раз.

Как и почему роскошный розовый букет оказался в леске, он не думал. Огляделся, никаких конкурентов не увидел и унес свою добычу к магазину, на крыльце которого порой – в особо трудный час – побирался.

Авось кто-нибудь пойдет за продуктами, да и прикупит по дешевке цветочков для души. Ну или для тела…

В лесок они сходили вместе с Алибабаевичем, вознаградив того за экскурсию второй сторублевкой. Место, где лежал букет, нашли легко – там еще валялись алые лепестки, но было натоптано, и взять след похитителя вазы не вышло.

– А без букета нам его не опознать, – с сожалением констатировал Мишаня. – Предлагаю вернуться домой, сделать паузу и подумать.

– И пообедать, – подсказала Рыбкина, чем заслужила одобрительный взгляд.

Помятый букет нес Мишаня. Рыбкина ему и свою самурайскую розу всучила.

Но пообедать не удалось. Едва они вернулись домой, Орловская выхватила у внука помятые красные розы, небрежно бросила их в угол прихожей, сунула Мишане в освободившиеся руки непорочные белые, и тут же вытолкала за дверь, приговаривая:

– Ну все, по коням! Понеслись!

Неслись, подгоняемые старушкой, как птица-тройка: Мишаня с цветами, Зайцева с пухлым пакетом, а Рыбкина с выражением глубокого недоумения на лице, за которое сама же насмехалась над туповатыми учениками, неспособными отличить причастный оборот от деепричастного.

Промчались по коридору (Мишаня шаркнул букетом по чужой двери, и Рыбкина узнала звук, который привлек ее внимание ночью), проскакали по лестнице, не став ждать лифта, вывалились на крыльцо и сразу загрузились в подоспевшее такси.

– Объясняю. – Чуток отдышавшись, Орловская повернулась к молодежи, слипшейся боками на заднем сиденье. – Звонили из театра…

– Хватились вазы? – охнула Зайцева.

– Хватились Ляли, – сурово ответила Орловская.

– А Ляля у нас – кто? – подняла брови неприятно удивленная Рыбкина.

Что за Ляля еще? А говорила – никого у внука нет.

– Старинная подруга бабули, актриса-травести, – пояснил сам Мишаня, и Рыбкина малость успокоилась: «старинная» – значит, явно немолодая.

– Ляля сегодня в утреннем спектакле играет, – объяснила Орловская. – То есть должна была играть, но не явилась. Сначала думали – проспала, устала после вчерашнего торжества, она тоже присутствовала. Потом узнали: с Лялей беда случилась. Когда она ночью к себе возвращалась, на нее напали, ограбили, избили – в больнице наша Лялечка!

– Мы едем к ней? – сообразила Рыбкина.

– Терзаемые угрызениями совести? – предположил Мишаня, подавшись вперед, чтобы лучше видеть бабулю.

– А я говорила! Я просила тебя: давай сначала Лялю отвезем! – накинулась на него явно расстроенная старушка. – А ты: «Это в другую сторону, нам не по пути!»

– Она и сама отказалась, – промямлил пристыженный внук.

Орловская отвернулась от него и оставшееся время поездки на все лады причитала: «Ах, Ляля, на кого ж ты меня покидаешь» и «Ах, Ляля, что ж я без тебя буду делать». Таланта у старой актрисы было не отнять. Вскоре Мишаня уже покаянно повесил голову, Зайцева зашмыгала носом, а Рыбкина прониклась уверенностью, что Ляля ей точно не конкурент. Не в этой жизни, во всяком случае.

Увидеть Лялю живой после драматических экзерсисов Орловской никто уже не надеялся. Тем удивительнее была метаморфоза, случившаяся с бабулей Миши в холле клиники.

– Я так и знала! Лялек! – Вся просияв, Орловская раскинула руки, как Василиса Прекрасная, готовая выпускать из рукавов озера и лебедей, и в задорной плясовой поплыла, как показалось Рыбкиной, к раскидистой монстере в углу. – Эту песню не задушишь не убьешь! Не убьешь! Не убьешь!

– Нам! Молодым! Вторит с песней той весь шар земной![5] – подхватил звонкий голосок, и из-под прикрытия монстеры навстречу Орловской просеменила бабушка с фигуркой девочки и длинной седой косой.

Старушки обнялись, потом Орловская отодвинула от себя подружку и восторженно поцокала языком:

– Теперь ты можешь играть Маленькую Разбойницу без грима!

Под глазом у Ляли красовался наливающийся цветом синяк.

– Еще повреждения? – Орловская осторожно повертела подругу.

– Отделалась фингалом, легким испугом и наличкой из кошелька, – бледно улыбаясь, отрапортовала та. – Могу отправляться домой.

– Куда, к вечно пустому холодильнику и рыбкам в аквариуме? – Орловская закатила глаза и подхватила подружку под руку. – Нет уж, едем к нам! Пообедаем как следует, обсудим последние приключения. Не только у тебя была бурная ночь…

Мило воркуя, старушки направились к выходу.

– В одно такси мы не влезем, – глянув им вслед, извиняющимся тоном сказал Мишаня. – Девочки, вы доберетесь сами? Я должен их сопроводить…

И Рыбкина с Зайцевой остались в компании монстеры в холле больницы, куда им вообще-то вовсе было не нужно.

Хотя… Может, кому-то пора лечиться, чтобы не попадать во власть прекрасных романтических фантазий?

– Ламантин их побери, – пробормотала Рыбкина.

С такси им не повезло: машина пришла с опозданием. И с болтливым водителем, который трещал без умолку – у Рыбкиной даже голова заболела. Поэтому она оставила радость простого человеческого общения Зайцевой, а сама уткнулась в смартфон. Она нашла в сообществе театра фотоотчет о вчерашнем мероприятии и с интересом высматривала знакомые лица.

Орловская в элегантном палевом платье с изящной вышивкой была хороша. Ляля в летящем голубом и без фингала под глазом тоже очень ничего. Мишаня в костюме – просто красавец! Рыбкина залюбовалась.

Такси, меж тем, то стояло в пробках, то еле ползло, и на место общего сбора они прибыли, что называется, под занавес. Ляля уже откланивалась, Орловская уговаривала подругу остаться, Мишаня порывался везти ее на своей машине. Все трое как раз толпились в прихожей, когда туда ввалились еще и Рыбкина с Зайцевой.

– Да все в порядке, я прекрасно доберусь сама! – Ляля тянула из рук галантного Мишани свою сумку-рюкзачок.

Тот сунул его Рыбкиной:

– Подержите, – и повернулся к вешалке.

– Знаем мы, как ты сама доберешься! – Орловская собственным телом загородила крючок с курткой гостьи.

– А далеко вам? – деловито спросила Зайцева, моментально вливаясь в общую суету. – Наш таксист, наверное, еще только разворачивается у подъезда…

– Вот, прекрасно, с ним я и уеду! – обрадовалась Ляля. И запоздало ответила: – Мне на Комсомольский.

– Далеко! – припечатала Орловская.

– Далеко, если ехать на машине, – машинально сказала Рыбкина. – А если пешком до метро…

– По нашей красной ветке до Комсомольского не доехать, – напомнила Орловская.

– А не по нашей синей – запросто, надо только дойти до той станции через пу… – Рыбкина осеклась.

– Что? – встревожился Мишаня.

– Все! – шепотом ответила она и, притиснув к животу чужую сумку-рюкзак, бесцеремонно ее ощупала.

А потом – невиданное дело! – даже не спрашивая разрешения, свистнула молнией и заглянула в ручную кладь.

– Тьфу ты! Догадались, – расстроенно плюнула Ляля и, уронив руки, которыми тянулась к куртке, уныло побрела в комнату.

– Да что вообще происходит? Я требую объяснений! – возвысила голос Орловская.

А Рыбкина молча вытащила из рюкзака круглую вазу – белую, в сетке золотых прожилок.

Потом все сидели, а она стояла, как у доски, объясняя:

– Мы правильно поняли, что похититель – кто-то из своих, «театральных». Был вхож во все помещения и смог в праздничной суматохе поставить в ценную вазу олеандры, точно зная: это любимые цветы Марианны Орловской, их она непременно увезет домой. Причем вместе с вазой, чтобы не помять при транспортировке.

Все посмотрели на Лялю. Та ни на кого не посмотрела, заявив в потолок:

– Коровкин обнаглел. Кто он такой, чтобы разбазаривать наши культурные ценности!

– Я целиком и полностью согласна с тобой насчет Коровкина. – Орловская прижала ладони к сердцу. – Но, Лялечка…

– Позвольте, я продолжу? – непререкаемым учительским тоном изрекла Рыбкина. – Спасибо. Мы правильно определили рост похитителя вазы, он же ночной незваный гость с розами, но ошиблись, решив, что это мужчина. Это была женщина, игравшая роль мужчины. После торжества она сменила красивое голубое платье на брюки…

Все посмотрели на Лялю. Та, сидя, поддернула длинноватые брюки и пояснила:

– Костюмчик Чаплина. Я играла его в мюзикле «Чарли». А куртка была моя собственная.

– И в этом наряде вы выглядели так убедительно, что обманулись даже гопники. – Рыбкина дважды соединила ладони, имитируя аплодисменты.

Ляля, не вставая со стула, изобразила поклон.

– Не понимаю, почему ты не взяла такси, – проворчала Орловская. – Я имею в виду, уже после того, как совершила свое черное дело, убила мои олеандры и свистнула эту вазу, будь она неладна!

– Ты что, бабуль? – Мишаня опередил Лялю с ответом. – Вызвать к нашему дому машину означало бы засветиться на месте преступления!

– Вот! Мальчик понимает! – Ляля кивнула на понятливого мальчика. – Чтобы не оставить следов, я пошла пешком. Ты, Мара, не знаешь, конечно – ножками не ходишь, все на лимузинах да в кабриолетах. А от этого дома до конечной синей ветки метро полчаса бодрым шагом через пустырь.

– Где на вас напали малолетние поганцы, решившие ограбить мужчину с букетом. Подумали – кавалер на свидание к даме идет, наверняка у него карманы не пустые, – продолжила Рыбкина, чуть повысив голос, чтобы прекратить базар в классе, ой, в комнате.

– На мое счастье, из под шапки седая коса выпала. Они поняли, что ошиблись, и убежали, – поежилась Ляля.

– Испугались, – съехидничала Орловская. – Еще бы: ночь, пустырь и старуха с косой!

Ляля погрозила подружке кулачком, та кокетливо отмахнулась, и обе захихикали, нисколько не удрученные.

Рыбкина беспомощно посмотрела на Мишаню. Тот развел руками. Зайцева ухмыльнулась и хотела что-то сказать, но ей помешал звонок. Мелодично задребезжал городской телефон на тумбочке.

Мишанина бабушка выкарабкалась из кресла, засеменила к аппарату, сняла трубку, важно заявила:

– Орловская на связи! – немного послушала и, плотно притиснув трубку к животу, в режиме «реплика в сторону» сообщила: – А вот теперь хватились вазы…

– Скажи, что у тебя ее нет! – опасно подавшись на стуле, торопливо зашептала Ляля. – Обойдутся уж как-нибудь, подарят своему министру что-нибудь другое! А вазу мы потом найдем и вернем в музей нашего театра!

– Угу! – Одна старая интриганка, ой, актриса заговорщицки кивнула другой и с точно выверенной долей сожаления сказала в трубку: – Ах, какая неприятность! Я, право, очень сочувствую, но не вижу, чем могла бы помочь…

Вскинула два пальца в победном знаке «V» партизанка Ляля.

Затряслась, давясь беззвучным смехом, сочувствующая вольнодумцам Зайцева.

– Вы не подумайте, вообще-то мы люди честные, – извиняющимся тоном сказал нахмурившейся Рыбкиной заметно смущенный Мишаня.

– Очень, очень добропорядочное семейство! – заявила Орловская, одной рукой шмякнув трубку на рычаг, а другой стукнув внука по плечу.

Как будто для Рыбкиной это имело значение.

Как будто она уже подумывала в это самое семейство войти.

Ну уж нет! Сначала пусть за ней поухаживают, да как следует – с цветами!