Дискурсивно-профессиональная подготовка

Вызывающую сегодня столько столь резкое неприятие Запада позицию России по вопросу Крыма и Юго-Восточной Украины невозможно понять, не осознав всей трагичной глубины противоречия на уровне ценностей общественного сознания, сформировавшихся на протяжении всего цивилизационного развития России. Противоречие в текущий момент вряд ли разрешимо без ущерба для государственного суверенитета нашей страны; оно же, при худших сценариях, может поставить под угрозу выживание человечества. В качестве вывода остановимся только на констатации факта, что для обеспечения мира и стабильного развития нам следует чаще обращаться к истинному исповеданию ценностей прогрессивного наднационального пафоса, выходящего за границы узко понимаемых интересов национальных государств. При посредстве наднациональных ценностей кажущееся наивным, полузабытое «новое политическое мышление», провозглашенное в эпоху перестройки, должно, наконец, обрести плоть и кровь в социально-политическом бытии. В этой связи в системе образования полезно было бы руководствоваться изречением П. Я. Чаадаева: «Прекрасная вещь – любовь к отечеству, но есть еще нечто более прекрасное – это любовь к истине. Любовь к отечеству рождает героев, любовь к истине создает мудрецов, благодетелей человечества»[40 - Чаадаев П. Я. Апология сумасшедшего. URL: http://librebook.me/apologiia-vol1 (дата обращения: 14.11.2022).]. И те, и другие равно востребованы сегодня в современной России.

Краткий обзор истории общественной речи подводит к формулировке ее основного закона: развитие общественной речи идет по пути неуклонного увеличения участников социально-значимой речи. Со страниц эпических произведений древности слышны только единичные голоса пророков и героев, вызывавших у современников законное изумление перед даром слова, роднящим оратора, как выражению Гомера, с бессмертными богами. Однако, несмотря на то что греческие демократии подарили миру величайших ораторов, круг допущенных к общественной речи в Афинах, например, не был очень широк, замыкаясь в среде философов и лидеров основных партий, определявших политику Народного собрания. Об этом, в частности, свидетельствует Фукидид, указывая, что с афинским плебсом, склоняя его к разумным решениям, мог говорить, фактически только Перикл; остальные бессовестно льстили демосу, никак не занимаясь его гражданским воспитанием, что в конце концов и привело к перерождению демократии в охлократию. Смерть Перикла, поэтому, означала для Афин поражение в Пелопоннесской войне (431–404 до н. э.), чего никогда бы не случилось, если бы монолог лидера поддерживала многоголосица граждан.

В Риме мы видим уже некоторое расширение участников общественной речи, группировавшихся не только в Сенате, но и на Форуме. Этим и объясняется, на наш взгляд, необычайная жизнестойкость тысячелетнего Города.

Христианство еще более расширило круг «ответственных речедеятелей» (по В. И. Аннушкину), несмотря на бытующее представление о засилье церковников и о подавлении всякого научного инакомыслия религиозной догмой. Это утверждение верно только отчасти. Христианство подарило человечеству не только бесконечную духовную свободу, но и распространение тематики общественной речи. Темы выбора «правильной» веры, устроения земной жизни, ведущей к вечному спасению, борьбы за религиозные истины, непосредственно касавшиеся каждого человека Средневековья, выдвинули огромную массу проповедников, усилиями которых совершались величайшие движения европейских народов, известных под названием Крестовых походов.

О массовости движений Нового и Новейшего времени, объединявших усилиями тысяч ораторов десятки миллионов людей, красноречиво свидетельствуют данные Г. Г. Почепцова: в Германии только с 1 сентября 1939 г. по 15 декабря 1940 г. было проведено 140 000 митингов и съездов, прошло 50 000 фабричных и заводских собраний[41 - Почепцов Г. Г. Теория коммуникации. М., 2001. С. 371.].

Рост числа участников общественной речи объясняется, с одной стороны, общим прогрессом человечества (ростом образованности населения, возрастанием доступности средств коммуникации, появлением новых фактур речи), с другой – ростом потребности в индивидуальной речи, объясняющейся обезличивающим характером цивилизации. Падение значимости деятельности в современном социуме связана как с характером общественной деятельности, предоставляющей человеку все меньше возможностей быть непосредственно связанным с результатами своего труда, так и с неуклонным увеличением численности населения и неизбежно связанным с этим углублением процессов нивелировки человеческой личности и глобализации общественных отношений. Отсюда возрастает и в дальнейшем будет только прогрессировать потребность реализации личности в речи. В настоящее время мы являемся свидетелями мощного расширения круга участников общественной речи в связи со стремительным развитием средств массовой коммуникации. Необычайная популярность всевозможных блогов, живых журналов, интернет-форумов является еще одной иллюстрацией справедливости основного закона общественной речи.

Основываясь на этих наблюдениях, можно сделать вывод: человеческая личность, ее способность к независимому, а значит и неконформному, творческому мышлению, к осознанию и восприятию мира и себя в этом мире может развиваться только при наличии возможно более полной речевой свободы в обществе. Только при этом условии можно надеяться, что народ, как источник всякой творческой мысли выдвинет из своей среды таланты, которые станут движущей силой общественного и государственного развития.

К сожалению, власть нередко испытывает искушение подменить мысль и волю коллективного существа, называемого народом, мыслью и волей одного человека, стоящего во главе государства. Искушение это состоит в отказе от диалога в пользу монолога, от дискуссии, полемики, дебатов – в пользу приказания, от парламентской «говорильни» – в пользу четко выстроенной административной системы управления. В такой управленческой системе от народа не требуется участие в мыслях, речах и делах власти, требуется только исполнение ее решений.

Однако при кажущейся эффективности такого подхода (поскольку время на принятие решения сокращается) он имеет и чрезвычайно существенные издержки: решения власти не воспринимаются народом как собственные, что наносит непоправимый ущерб формированию общественного сознания. Верные решения власти, ведущие к успехам и победам, порождают у народа самоуспокоенность и исподволь отучают думать, неверные – вызывают разочарование, озлобление, провоцируют постоянный поиск виновных, что разрушает консолидацию общества и чревато в критические моменты ослаблением веры народа в свои силы и воли к борьбе и победе. Кроме того, система не компенсирует за счет неисчерпаемых творческих ресурсов народа естественные процессы угасания мыслительной способности человека (главы государства) и серьезно затрудняет поиск его преемников.

Действие законов общественной речи отражается на тенденциях развития языкового образования в вузе, к которым можно отнести:

– возрастание роли речевого воспитания;

– эволюция от монологического воздействия к диалогическому взаимодействию;

– расширение круга ответственных участников коммуникации вследствие возрастания роли личности как субъекта деятельности;

– положительное влияние продуктивной речевой деятельности на формирование и развитие речедеятелей как личностей и субъектов деятельности и, как следствие, на результативность деятельности.

Данные тенденции подтверждают взгляды философов, характерные для конца XIX – второй половины ХХ вв., что «язык выходит из своего окказионального окраинного положения»[42 - Гадамер Х.-Г. Истина и метод. Основы философской герменевтики. М.: Прогресс, 1988. С. 364.], становясь в центр философско-педагогических систем.

Переход в образовании к субъект-субъектным отношениям, согласно закону общественной речи, расширяет круг участников педагогической коммуникации, что делает актуальным вопрос выработки у обучающихся способности понимания и продуцирования в речевой деятельности социально и профессионально значимых смыслов. Социальные ценности, сконцентрированные в концептуальных полях пафосов общественной речи, могут и должны использоваться при выборе того или иного основания убеждающего воздействия. Учет и правильное применение всех известных к настоящему времени пафосов общественной речи закладывает концептуальное основание убеждения как основного метода воспитания и успешной социализации обучающихся.

Знакомство с категориями и действием законов общественной речи представляет, таким образом, не только академический интерес. «В основе любой дидактической системы лежит скрыто или явно, осознанно или подсознательно определенная социально-этическая философия», – писал И. Я. Лернер[43 - Лернер И. Я. Философия дидактики и дидактика как философия. М.: Изд-во РОУ, 1995. С. 20.]; С. И. Гессен рассматривал педагогику как «прикладную философию»[44 - Гессен С. И. Основы педагогики. Введение в прикладную философию. М.: «Школа-Пресс», 1995. С. 73.], а Дж. Дьюи считал, что «философию можно определить как общую теорию образования»[45 - Дьюи Дж. Демократия и образование. М.: Педагогика-Пресс, 2000. С. 297.]. При целеполагании дискурсивно-профессиональной подготовки необходимо исходить из актуальности обучения владению ценностями пафосов общественной речи, выступающих основой выработки социально и профессионально значимых смыслов в процессе социализации, и всемерной активизации продуктивной речевой деятельности обучающихся.

1.2. Современные педагогические подходы в языковом образовании

Проблему формирования речи изучает широкий круг дисциплин, в качестве объекта изучения рассматривающих собственно язык, текст, речь и механизмы ее порождения, социально-психологические характеристики субъектов общения, сферы и ситуации функционирования языка. В ряду речеведческих дисциплин выделяется функциональная стилистика и культура речи, риторика, герменевтика, семиотика, лингвистика текста, психолингвистика, этнолингвистика, социолингвистика, когнитивная лингвистика, коммуникативистика. На стыках дисциплин развиваются лингвокультурология, лингвопрагматика, лингвострановедение, лингвопсихолингвистика и пр., вырабатывающие значительное количество подходов к решению проблемы формирования речи обучающихся на всех уровнях образования.

Для удобства изучения содержания этих подходов можно сгруппировать их в три направления, наиболее часто находящих применение в современной педагогической практике: 1) культурноречевое, 2) риторическое, 3) коммуникологическое.

Культурноречевое направление

Указанное направление, базирующееся на изучении функциональной стилистики и нормативного строя языка с выраженной литературоцентричностью корпуса текстов, использующихся в процессе обучения речи, преобладало в России, начиная со второй половины XIX века. Понять причины почти двухвековой ориентации на образцы, почерпнутые из произведений художественной литературы, и бурное развитие самой литературы в ущерб прочим родам общественной речи можно только в контексте общего кризиса, наступившего после окончания наполеоновских войн. Реакция на потрясения в общественной жизни, запущенные Великой французской революцией, во многом питавшейся свободой слова, выразилась в усилении охранительных тенденций в российском образовании.

Формы общественного устройства в России и так не способствовали расцвету общественной речи. Уже М. В. Ломоносов ограничивал предмет риторики, как первого учения об общественной речи, способностью «о всякой предложенной материи красно (т. е. красиво. – авт.) говорить и писать»[46 - Ломоносов М. В. Краткое руководство к красноречию. СПб., 1810. С. 3.]. Заметно отличие от аристотелевской и цицероновской трактовки риторики как науки убеждения, науки по преимуществу политической. Даже в относительно либеральное и просвещенное екатерининское правление Д. И. Фонвизин представлял, что «истинная причина малого числа ораторов есть недостаток в случаях, при коих бы дар красноречия мог показаться»[47 - Об ораторском искусстве. М.: Госполитиздат, 1963. С. 96.] и ходатайствовал об учреждении конкурса нравоучительных ораторских речей под эгидой Академии наук в целях развития общественной речи. С воцарением Павла I и при его сыновьях игры в «витийство» в России прекратились. Неудивительно, что у нас «термин «словесность» как аналог филологических наук приобрел определенность в 90-е годы XVIII в.»[48 - Аннушкин В. И. Эволюция предмета риторики в истории русской филологии (XI – середина XIX вв.): Автореф. дисс. … д-ра филол. наук. М., 1997. С. 33.].

С 50-х гг. XIX в. предмет российской риторики ограничился функциональной стилистикой. По мере ужесточения требований властей к содержанию общественной речи российские риторы сначала пытались ограничивать предмет риторики правилами красиво говорить и писать, выхолащивая в ней всякий публицистический элемент, а затем прибегли к более изощренной тактике в условиях засилья цензуры. Предмет риторики стали прятать за рассуждениями о словесности, выводя риторику за рамки науки, отодвигая ее в область исключительно речевой практики, на периферию своих учебников. О воспитании оратора-гражданина, оратора-воина говорить было уже опасно, поэтому авторы делали вид, что использование риторического инструментария есть целиком произвол отдельной личности. Этой личности давали несколько технических наставлений-приемов, дистанцируясь от рекомендаций по их практическому употреблению и заверяя власть, что в случае попадания риторики в руки безнравственного человека ее оружие ни в коем случае не выстрелит. Это двусмысленное положение, в котором пребывала теория российской общественной речи, способствовало настолько полной дискредитации риторики, что в революционный и послереволюционный период предпочитали говорить об ораторском искусстве, лекционном мастерстве, агитации и пропаганде, культуре речи, но не о риторике.

Развитие риторики зависит от возможности воздействовать на слушателей; ее процветание невозможно, если речь не связана с жизнью, не из нее черпает содержание, не отвечает жизненным запросам и требованиям времени; в противном случае она быстро теряет «интерес», становится школьным упражнением. Российские, а потом в массе своей и советские ораторы были практически лишены возможности влиять на политику, и это привело к перерождению риторики сначала в словесность, а потом и в культуру речи, питавшуюся «безопасными» текстами из произведений классической литературы. «Когда у нас говорят о слове, – писал в 1923 г. советский ритор В. А. Гофман, – то обычно подразумевают слово художественной литературы. Когда рассуждают о словесном творчестве, имеют в виду творчество литературное»[49 - Гофман В. А. Слово оратора. Изд. 2-е, испр. М.: Книжный дом «ЛИБРОКОМ», 2010. С. 7.].

Литературоцентричность образования имеет и свои неоспоримые достоинства. Это касается расширения когнитивных возможностей речи, использования прецедентных феноменов, актуализирующих внутритекстовые и межтекстовые связи слов и выражений, значительная часть которых, как показывают исследования В. Г. Костомарова и Н. Д. Бурвиковой[50 - Костомаров В. Г., Бурвикова Н. Д. Старые мехи и молодое вино. Из наблюдений над русским словоупотреблением конца ХХ века. СПб.: Златоуст, 2001. 72 с.], заимствуется из произведений художественной культуры. Впрочем, широкое использование прецедентных текстов в дискурсе скорее носит характер языковой игры, являясь элементом элитарной языковой культуры. Стилистическая чистота и нормативная правильность речи, которой в рамках культурноречевого направления уделяется приоритетное внимание, с древности выступали фундаментом образованности.

Литература удовлетворительно выполняла свою воспитательную функцию до тех пор, пока корпус ее текстов, использовавшихся в образовании, составляли произведения великих или выдающихся мастеров слова. Например, советская система воспитания стояла не столько на изучении классиков марксизма-ленинизма, необходимость в которых возникала спорадически, сколько на произведениях золотого и серебряного века русской литературы и на патриотической литературе о Великой Отечественной войне.

В наше время роль литературы претерпевает существенные изменения. Падение значения литературы в философской концепции постмодернизма, по М. Фуко, объясняется «замыканием» языка на самом себе, иллюстрирующем самостоятельное бытие произведения словесности: «Слово-образ, слово-символ, слово-знак, слово, замкнутое на само себя, – таковы основные перипетии языка в новоевропейской культуре»[51 - Фуко М. Слова и вещи. Археология гуманитарных наук. М.: Прогресс, 1977. С. 11.].

В современной педагогике до сих пор недостаточно полно осмыслен и учитывается характер воздействия информационного общества на все сферы жизни и деятельности человека. Это касается отмеченного уже в конце XIX в. Г. Тардом факта превращения образованной части общества, которое определяет характер общественного развития, в публику, формирующуюся под воздействием средств массовой коммуникации. Следствием определенного отрыва содержания речи от качеств личности ее автора, характерного для такого рода коммуникации, по Тарду, является падение ценности отдельного мнения, когда «голоса могут только считаться, но не взвешиваться». Можно сделать вывод, что в условиях информационного общества трансформируется сама категория убедительности; традиционно качественная ее сущность в значительной степени замещается количественной, отчего до определенной степени нивелируется роль и значение аргументации, на которой стояла классическая риторика. Пресса – полагал далее Тард, – «бессознательно способствовала созданию силы количества и сокращению силы характера, если не разума»[52 - Тард Г. Общественное мнение и толпа. М., 1902. С. 63.]. Именно этому факту общество главным образом и обязано необратимому снижению качества современной литературы, что объективно приводит к утрате ей воспитательного значения.

С другой стороны, множественность мнений, предлагаемых средствами массовой информации публике, часто оказывает взаимоуничтожающее действие, разрушая принцип конечности (целевой завершенности), на котором строится «логика чувств», противопоставляемая рациональной форме рассуждения, ориентированная, согласно Т. Рибо, на постижение или утверждение определенных жизненных ценностей, а не философской истины[53 - Рибо Т. Логика чувств. СПб., 1910. С. 36.]. Это проявляется в современном дефиците осознанных, твердых нравственных ценностей и убеждений, служащих основой мировоззрения человека.

В динамично развивающемся обществе в силу постоянно увеличивающегося разрыва между стилем и сюжетно-языковыми особенностями классической литературы и условиями жизни нового, входящего в общественную жизнь поколения, произведения даже признанных писателей прошлых веков во многом теряют свое прежнее значение как средства воспитания. В 1989 г. известный педагог-новатор Е. Н. Ильин удивлялся, что в общении друг с другом ученики почти не пользовались нарицательными именами литературных персонажей, что уже свидетельствовало о постепенном выпадении литературы из потока жизни. Отсюда проистекало и требование «артистизма», предъявляемое Ильиным к учителю словеснику, вынужденному не «давать», а «протаскивать» знание до ученика.

Авторская «оценка часто зависит от особых качеств народа, времени, личности, профессии, а мы считаем ее непреложной для всего человечества», – замечал по этому поводу Т. Рибо[54 - Там же, с. 39.]. Об ущербности и однобокости исключительно книжного воспитания писал еще Платон, рассуждая о сочинениях: «…думаешь, будто они говорят как разумные существа, но если кто спросит о чем-нибудь из того, о чем они говорят, желая это усвоить, они всегда отвечают одно и то же»[55 - Платон. Собрание сочинений в 4-х т. М.: Мысль, 1990. Т. 2, с. 553.]. Пытаясь избежать этого недостатка, разъяснить смысл написанного для всех читателей: умниц и тугодумов, заинтересованных и индифферентных автор вынужденно становится многоречивее. Это не хуже компьютера и житейских удовольствий отвращает обучающихся от чтения, недостаток которого так остро ощущается в настоящее время.

Российское общество стоит перед кризисом знания, которое традиционно сосредотачивалось в книгах. Об этом говорят и результаты социально-педагогических исследований. Так, материалы О. А. Лапиной и О. А. Рябоконь свидетельствуют, что в качестве источника информации российские школьники предпочитают: «интернет (98 %); общение с друзьями —53 %, телевидение – 47 %, родители – 41 %»[56 - Лапина О. А., Белоконь О. А. Особенности ценностных ориентаций подростков России и Франции // Современные исследования социальных проблем. 2012. № 5. URL: http://sisp.nkras.ru/e-ru/issues/2012/5/belokon.pdf.(дата обращения: 12.08.2022).]. Показательно, что среди 120 опрошенных не нашлось ни одного, кто назвал бы книгу основным источником информации.

Недостаток литературы заключается еще и в том, что ее произведения обращаются с одной и той же речью к множеству самых разных человеческих душ. Здесь именно надо искать объяснения неуспеваемости и пугающего отсутствия интереса к учебе, характерного для всех уровней российского образования. «Природу души, – говорит Платон, – надо рассматривать, отыскивая вид речи, соответствующий каждому природному складу; к сложной душе надо обращаться со сложными, разнообразными речами, а к простой душе – с простыми. Без этого невозможно овладеть всем родом речей – ни теми, что предназначены учить, ни теми – что убеждать»[57 - Платон. Собрание сочинений в 4-х тт. Т. 2, с. 555.].

Существенным недостатком культурноречевого направления в формировании речи является также слабая ориентированность его на введение в активный словарь обучающихся массива специальной лексики и терминологии, востребованной в профессиональной деятельности. Знание терминологии любой научной области важно, так как при восприятии информации термины выступают в качестве смысловых опор текста, а их осмысленное употребление способствует активизации и автоматизации речемыслительных процессов в профессиональном общении. Одной из задач, стоящих перед образованием, является обучение владению определенными терминосистемами. Это задача тем более трудна, что, «большая часть терминов остается за рамками языковой компетенции среднего носителя языка»[58 - Седов К. Ф. Становление дискурсивного мышления языковой личности. Психо- и социолингвистический аспекты. Саратов, 1999. С. 62.], не востребованной в наиболее частотных ситуациях повседневного общения.

Перечисленные выше недостатки обусловили то, что, начиная примерно со второй половины 1980-х гг., в отечественной педагогике и филологии пробудился интерес к изучению риторики как области филологической науки и учебной дисциплины, ответственной за формирование эффективно воздействующей прозаической речи. Суть претензий современных «риторов» к «словесникам» можно было бы передать фразой И. В. Пешкова: «Мы верим, что художественная литература – учебник жизни. Но ведь она просто материал для интеллектуальной игры, для выработки навыка внутреннего диалога. Чтение есть только первый шаг к изобретению речи, самостоятельному риторическому творчеству»[59 - Пешков И. В. Введение в риторику поступка. М.: Лабиринт, 1998. С. 268.].

Как попытку преодолеть литературоцентричность современного образования сегодня можно рассматривать развитие корпусной лингвистики, стремящейся оперировать всем массивом текстов, существующих в национальном языковом пространстве (например, в интернет-ресурсах). Современные лингвисты стремились расширить понятие культуры речи, дополняя его традиционную нормативную составляющую коммуникативным (понимаемым как достижение задач общения) и этическим (понимаемым главным образом как обеспечение этически должного употребления речи и владение речевым этикетом) аспектами. И все же Л. К. Граудиной и Е. Н. Ширяевым отмечалось, что «то, что теперь называют коммуникативным аспектом культуры речи, было известно уже в античности, подарившей миру учение о риторике»[60 - Культура русской речи / Под ред. Л. К. Граудиной и Е. Н. Ширяева. – М.: Издательская группа НОРМА-ИНФРА, 1999. С. 113.].

Риторическое направление

Первым, кто вернул риторику сначала под именем «социалистической советской риторики», а затем и под своим собственным, историческим в научный обиход, провозгласив, со ссылкой на Квинтилиана, что «риторика лежала в основе педагогики», был акад. Ю. В. Рождественский[61 - Риторика и стиль. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1984. С. 16.]. Возглавляемая им московская школа риторов заявила, что т. н. риторическую педагогику, т. е. воспитание риторических способностей, необходимо отделить от педагогики других учебных предметов, в том числе от лингвистики и литературоведения, поскольку подготовка ритора связана воедино со всем циклом наук, особенно с философией, и должна составлять отдельный предмет преподавания. Признание педагогической ценности риторики у некоторых современных исследователей простирается настолько, что сам метод риторики у них «заключается в воспитании, действующего словом» и декларируется, что «риторика, опирающаяся при познании своего предмета на многие фундаментальные гуманитарные науки, является воспитывающей педагогической наукой по методу»[62 - Пешков И. В. От «К философии поступка» к риторике поступка. М.: Лабиринт, 1996. С. 8–9.].

Внимание к устной речи проявлялось не только древними и современными риторами. Об этом писал М. Монтень: «Изучение книг есть действие вялое и слабое, что вовсе не согревает, тогда как разговор сразу поучает и развивает»[63 - Мысли о воспитании и обучении Ф. Рабле и М. Монтеня. М., 1896. С. 113.]. В 1908 г. французский ритор и педагог М. Ажам в начале прошлого века замечал, что «было бы даже полезно, чтобы молодые люди, призванные получить общее образование, были, в некоторой степени, с самого начала привлекаемы к публичному красноречию»[64 - Ажам М. Искусство говорить публично. СПб., 1908. С. 36.]. «Книги многому могут научить, – признавал советский педагог А. В. Миртов в 1927 г., – но они не обладают такой побудительной силой, как речь, например, педагога, проповедника, агитатора, народного вождя»[65 - Миртов А. В. Уменье говорить публично. Теория, задачи, упражнения. М., 1927. С. 4.]. Здесь А. В. Миртов фактически цитировал Квинтилиана: «Читая, мы вернее судим, слушая же, или собственным пристрастием или других одобрением увлекаемся»[66 - Квинтилиан Марк Фабий. Двенадцать книг риторических наставлений. СПб.: Изд-во Императорской Российской академии, 1834. Кн. 10, с. 211.].

Исследованию особенностей разговорной речи в 1970–1980-х гг. занимались О. Б. Сиротинина, О. А. Лаптева, Е. А. Земская и др.; проблемам развития устной речи учащихся были посвящены работы Т. А. Ладыженской, отмечавшей, что «книжные» (официально-деловой, публицистический, научный) стили языка, развивающиеся преимущественно в письменной форме, функционируют и в устной речи, и что на уровне 1200 наиболее употребительных слов принципиального различия между разговорным и литературным языком нет[67 - Ладыженская Т. А. Живое слово. Устная речь как средство и предмет обучения. М.: Просвещение, 1996. С. 7.]. Эти наблюдения обосновывали возможность изучения стилистики и лексического состава языка в его устной форме даже при господствовавшем в начале 1980-х гг. культурноречевом подходе в обучении речи.

Ценность навыка публичной речи для школьников V–IX классов, по мнению Т. А. Ладыженской, заключалась в преодолении «аудиторного шока», развитии коммуникативных навыков, чувства самообладания. Предполагалось целесообразным обучать учеников владению речевыми жанрами, находящими практическое применение в учебной и общественной деятельности: выступлению на классном собрании, на школьном митинге. В таком подходе можно усмотреть начала социализации учащихся, которые были свойственны системе Я. А. Коменского. Этого принципа придерживался в свое время и В. Г. Белинский, рекомендуя обучать владению только востребованным в общественной практике жанрам: «…после основательного и строгого изучения грамматики полагаем даже полезным занимать учеников практикою языка, чтобы они умели ясно, вразумительно, кругло, приятно и прилично написать… о своих нуждах, чувствах, препровождении времени и прочих предметов, не выходящих из сферы их понятий и их жизни»[68 - Об ораторском искусстве. М.: Госполитиздат, 1963. С. 99.].

Методика подготовки и проведения ораторских выступлений, по Т. А. Ладыженской, заключалась в уяснении несложной речевой ситуации (для чего, о чем и как выступать); в ходе выступления необходимо было стремиться завоевывать и сохранять внимание слушателей, убеждать и воздействовать на чувства аудитории. В качестве образцов ораторских выступлений рассматривалось творчество мастеров устного слова (декламаторов).

Использование ораторского искусства для относительно ограниченных целей было не свойственно московской школе акад. Ю. В. Рождественского и В. И. Аннушкина, рассматривавших язык как связующий центр всех видов деятельности, а речь, вслед за Аристотелем, как инструмент управления государством и общественными процессами.

Ввиду такого значения речи в жизни общества, какое ей придавали риторы московской школы, оказалось недостаточным говорить только об обучении речи: впервые в истории отечественной педагогики В. И. Аннушкиным был поставлен вопрос о необходимости целенаправленного речевого воспитания. Особо подчеркивалось, что «речевое (риторическое) воспитание не есть воспитание «контактности» или «коммуникабельности», оно предполагает прежде всего философичность и образованность, ответственность за сказанное или написанное слово, нравственно-этическую сторону поступков»[69 - Аннушкин В. И. Риторика. М.: Флинта: Наука, 2006. С. 8.]. Однако каким образом и почему речевое воспитание «гарантирует развитие личности, расцвет внутреннего и внешнего в жизни каждого человека», а также почему риторику надо рассматривать как «учение о речевом воспитании личности»[70 - Аннушкин В. И. Язык и жизнь. Книга о русском языке – речи – слове. М.: Русская школа, 2010., С. 95.] сказано не было.

Обратимся к определению ритора, предложенному В. И. Аннушкиным, которое во многом отличается от классического его толкования как мастера красноречия или учителя риторики. Ритором, по В. И. Аннушкину, «называют всякого участника речи, стремящегося убедить кого-либо в чем-либо»[71 - Там же, с. 112.]. Это определение восходит к аристотелевской трактовке предмета риторики, но по степени универсальности значительно уступает цицероновскому определению оратора: «…оратором будет тот, кто любой представившийся ему вопрос, требующий словесной разработки, сумеет изложить толково, стройно, красиво, памятливо и в достойном исполнении»[72 - Цицерон. Три трактата об ораторском искусстве. – М.: Научно-издательский центр «Ладомир», 1994. С. 176.]. Такой подход до определенной степени сужает как предмет риторики, так и ее возможности как средства воспитания.

С одной стороны, внешняя направленность деятельности ритора (оратора, речедеятеля), прагматичность, характерная для системы Аристотеля, видна в стремлении убеждать «кого-либо в чем-либо», в то время как истинная способность к убеждению, по Сократу, начинается с убежденности самого говорящего. Это большая часть современных риторов признают, но предпочитают воспринимать данный факт, на деле являющийся краеугольным камнем риторики (что лучше всех понял в свое время Квинтилиан), как данность, сосредоточивая внимание на искусстве «создания образа ритора»[73 - Аннушкин В. И. Риторика. М.: Флинта: Наука, 2006. С. 118.] как совокупности внешних и внутренних характеристик говорящего. Оратор должен показывать себя человеком, достойным доверия и уважения аудитории (ср. аристотелевскому условию убедительности речи, основанному «на характере говорящего»), но на вопрос как этого добиться – ответа, кроме того, чтобы быть таким человеком, как правило, не дается. Кроме того, В. И. Аннушкин предпочитает вести речь об обучении речи и развитии способности к мышлению, способности выражать свою мировоззренческую позицию в речи. Но как эту позицию, к тому же правильную, социально значимую и социально ориентированную, сформировать, т. е. как воспитать оратора?

Не ответив на этот вопрос, мы неизбежно будем обращаться к прежним ошибкам в определении места риторики между филологией и педагогикой: либо понимая ее как теорию речи, что, как это уже было в XIX в., отдает стремлением ввести ее рамки научной словесности; либо воспринимать риторику как технологию построения воздействующей речи в рамках педагогических личностно-ориентированных технологий обучения, от которой недалеко до привычной для XVIII в. трактовки риторики как красноречия. Не ответив на вопрос, каким образом воспитывать личность оратора, а не только его языковую личность, понимаемую, по Ю. Н. Караулову, как способность к восприятию и порождению текстов различной структурно-языковой сложности[74 - Караулов Ю. Н. Русский язык и языковая личность. М.: Едиториал УРСС, 2003. 264 с.], и его аудиторию, нельзя рассматривать риторику в качестве учения о речевом воспитании, равно как и говорить о воспитании посредством риторики как таковом.

С другой стороны, нельзя забывать, что в основании кризиса классической риторики лежит осознававшееся еще Цицероном (и не разрешенное в полной мере Квинтилианом) противоречие между аристотелевской парадигмой риторики как способности находить способы убеждения относительно каждого предмета и неуклонно разраставшимся кругом этих предметов. Развитие научного знания сделало кризис риторики объективно необходимым. После выхода «Нового органона» Ф. Бэкона уже невозможно было довольствоваться изучением схем силлогизмов, пытаясь найти универсальные способы доказательства, лежащие вне глубокого знания предмета речи. Локк, призывая изучать родной язык и учиться на нем просто и правильно выражать мысли, говорил именно об этом. Произошло «сужение образа рациональности»[75 - Юнина Е. А. Современная риторика в философско-культурологическом измерении. Пермь: Гос. тех. ун-т, 1998. С. 20.], смена приоритета философского знания научным, о котором пишет Е. А. Юнина. Чтобы быть убедительным, уже в XVII в. начинало требоваться быть профессионалом в отдельно взятой предметной области, о которой шла речь. Тем более это необходимо в формате современной образовательной парадигмы, ориентированной на фундаментализацию образования, отражающей объективный процесс разделения труда и углубления специализации отраслей человеческой деятельности.

Видимо, в качестве компенсации принципиальной неразрешимости этого вопроса в рамках изолированного риторического направления в трудах крупнейших отечественных риторов Е. А. Юниной и А. К. Михальской большое внимание уделяется использованию возможностей риторики в рамках второго компонента парадигмы образования – его гуманизации. Отталкиваясь от бездуховного, в понимании автора, пути, по которому шло развитие цивилизации в XIX–ХХ вв., Е. А. Юнина предпочитает говорить о возникшей в конце ХХ в. «новой рациональности», понимаемой как тип человеческой мысли, «наполненный духовно-ценностным содержанием и являющийся экзистенциональным по своей сути, который устремляет современного человека к таким высотам культуры как диалог, общение, понимание»[76 - Она же. Риторическая культура и ее современные проблемы: Автореф. дисс. … д-ра филос. наук. М., 1998. С. 8].