треугольник иуды

Треугольник Иуды

Часть первая. Моисей и Корей

Душа его наполнилась тихой радостью. Как был он благодарен Господу, что Тот по великой Своей милости позволил ему лицезреть ту самую землю Обетованную, которую обещал Своему народу! Ту самую, к которой он с Божьей помощью, упорно, несмотря ни на что вёл народ вот уже сколько лет!

Он отчётливо видит глубокое прозрачное, полное всякой рыбы озеро, своим очертанием напоминавшее арфу. По берегам его стоят дивные пальмовые деревья, сероствольные смоковницы, гранатовые деревья с тонкими колючими ветвями, виноградные лозы свисают долу под тяжестью плодов.

Тут же и бальзамные деревья, исходящий от них ароматический запах он отлично чувствовал, словно сам сделал только что надрез на гладком его стволе и, подставив глиняный горшочек, ждал терпеливо, когда он наполнится столь драгоценной острой смолистой влагой.

Масленичных же деревьев было столько, что идущий по этой благодатной земле может запросто окунуть в благовонный елей ноги свои.

Немногим далее склоны величественных гор, покрытые лесом – теревинфом, буком, дубом…

А какие кругом сочные пастбища для скота!

Если эта благословенная земля ещё и не рай, то преддверие рая, несомненно, он был твёрдо убеждён в этом.

Не может быть никаких сомнений, что видит он ту самую землю, которую Господь обещал дать своему народу, ту самую красу всех земель, где течёт молоко и мёд, где народ Божий будет есть хлеб и ни в чём не будет иметь недостатка.

…Сон Моисея внезапно прервался, будто кто-то его окликнул негромко, а уже потом ещё и слегка потряс за плечо.

Он приподнял веки – рядом никого не было. Ощущалась в груди лишь какая-то смутная тревога и тяжесть, которая сделалась давно уже привычной – нелёгкое бремя было возложено на него Господом. А вот тревога струилась откуда-то извне…

* * *

Моисей не знал, сколько он спал, наверно, немного. Но он не чувствовал себя не выспавшимся, ощущал только усталость, и усталость безмерную. Впрочем, и она уже стала привычной для него.

Но какой сон Господь позволил ему лицезреть, какой удивительный сон! На мгновение показалось даже, что это был вовсе не сон, что всё это он видел наяву.

А там, за пределами его шатра, кажется, вновь что-то затевалось. Что на этот раз? Едва только кончилась эта история с лжесвидетельством осматривавших землю и что же, теперь они вновь возроптали?

Тогда они поверили посланным осмотреть землю Обетованную, что там живут люди огромного роста, обладающие великой силой, и что город их хорошо укреплён и неприступен. Возмущённые услышанным, они собирались даже побить камнями и его, Моисея, и его брата Аарона, выбрать себе нового вождя и вернуться в Египет, в это сытое, спокойное рабство…

И это – избранный народ! Господи, Господи, как же разгадать Твой замысел об этом народе?

И вот вновь они чем-то недовольны…

Когда-то в пустыне Фаран они, голодные и уставшие, были рады манне небесной, но как только было притуплено чувство голода, так вновь по их рядам пронёсся недовольный ропот: что такое манна, когда у них нет рыбы, мяса. И стали упрекать в этом Моисея.

Господь в наказание за их неблагодарность истребил часть народа огнём. Но и это мало вразумило недовольных. Вскоре они вновь затребовав себе мяса, рыбы, сладких плодов…

Тогда Господь нагнал сильнейший ветер, который принёс от моря стаи перепелов. Обрадованный народ бросился собирать их, развёл костры, и стал набивать свои ненасытные утробы. Но эта прихоть пресыщения стала роковой, сделавшись причиною смерти многих из них. И место, где погибло столько народа, стало с тех пор называться «гробами прихоти».

* * *

Моисей угадал чьё-то неуверенное присутствие возле входа в шатёр, негромко окликнул. И тотчас рядом с ним оказался человек с длинными прямыми чёрными волосами, спускавшимися до покатых плеч, одетого в схенти, перехваченной в талии широким поясом.

– Опять ропщут? – спросил Моисей, поднимаясь с ложа

– Да, – подтвердил вошедший тихим голосом. Моисей, посмотрев на него, вспомнил, что его зовут Ахир.

– Кто на этот раз?

– Корей, а с ним Дафан и Авирон, сыны Елиава. А кроме них – Авнан, сын Фалефа.

Моисей лишь устало улыбнулся.

Авнан – это не вождь, он, пожалуй, уже и убежал, в лучшем случае прячется в толпе за чьи-нибудь спины, даже за женские.

Дафан и Авирон они посерьёзнее будут, но тоже не опасны. А вот Корей… Без сомнения, он и затеял смуту, он всему голова. Корей такой же, как и он, Моисей, внук Каафы, их отцы были родными братьями…

– А народу много собралось? – спросил Моисей, намериваясь выйти из шатра.

– С ними около двухсот пятидесяти человек именитых начальников общества, участники собрания.

Хм, прямо-таки настоящее восстание. Да, Корей, только под твоим началом оно и могло возникнуть. Так что же ты хочешь, Корей?

* * *

Моисей неторопливо шёл через стан, толпа медленно расступалась перед ним. На нём был кафтан белого полотна, опоясанный белым же поясом с синими кистями. Лёгкий ветерок играл в его густой седой бороде; нещадно палило полуденное солнце.

Люди сливались для него в одну серую, безликую массу. И эта безликая масса – его народ, избранный Богом народ, который он должен был спасти! Ради этой массы он шёл теперь к месту в центре стана, где бунтари толпились вокруг своих новых вождей.

В массе выделялись и почему-то резко и неприятно бросались в глаза Моисею только гибкие чёрнокожие моавитянки, сверкавшие белыми зубами. Насколько бы лучше было, если бы они вовсе здесь не появиоись. Но Моисей знал, что не смеет изгонять людей этого племени, не может запретить этим идолопоклонникам примкнуть к его народу. Ему, Моисею, мало одного своего народа, в конечном итоге идея единобожия должна овладеть всем миром, и он должен способствовать этому по мере своих сил. Но пока враждебный мир идолопоклонников отчаянно упирается, борется предательски-подло, а развратные дочери Моава продолжают совращать сынов Израиля…

Плоть, размышлял Моисей, это тот же идол, тот же культ, плоть – особое проявление божества, которому поклоняются моавиты – Бельфегора, бога-идола, бога лени, разврата и обмана. Даже блеск их чёрной, как маслина кожи казался теперь Моисею исполненным разврата.

Разве такой была его дорогая незабвенная Сепфора? Да, лицом она тоже не была бела, но почему-то ему всегда казалось, что это исключительно из скромности, и чтобы не выделаться среди других женщин своего племени, не быть слишком заметной. Но именно её и заметил Моисей, когда он, бежав от фараона, оказался на земле Мадиамской в доме священника Иофора. Тогда, в первый раз он и увидел Сепфору, его красавицу-дочь. Она и её сёстры стояли у колодца, от которого их отгоняли пришлые пастухи. Моисей вступился за них, но в первую очередь, конечно, за красавицу Сепфору.

Любил ли её Моисей? По-своему – да. Но он ясно понимал, что настоящую любовь он питал только к Богу. Он служит Богу и Его главной идее, всё же остальное ему, по сути, было безразлично, даже любовь к женщине, жене. Он должен всеми средствами, ему доступными, привести к единобожию избранный народ. Недостойный, как говорил Господь, жестоковыйный, но почему-то Им избранный.

И вот теперь он в очередной раз идёт в бой. Идёт в бой против их тупости и ограниченности. А тупость – это ведь тоже идол.

Между седеющими бровями Моисея резче обозначилась жёсткая властная складка, так хорошо знакомая всем.

– …и вот они собрались и требуют от тебя ответа, – откуда-то справа донеслись эти слова до слуха Моисея.

Оказывается, всё это время, пока он шёл, кто-то что-то ему говорил. Ахир? Да, кажется, он. Он шёл за ним, отставая, как это приличествовало, на пару шагов. А сколько Моисей успел передумать за это короткое время! Он уже не раз замечал за собой, что для него время идёт, кажется, не так, как для всех остальных людей, более сконцентрировано, что ли. Вихрь мыслей и разнообразных картин пронёсся в его голове, а преодолел-то он всего ничего, не более двух десятков шагов. Если он сейчас оглянется, то наверняка увидит ещё наглые глаза развратных моавитянок, смотрящих ему во след…

– И каковы их требования? – устало полюбопытствовал он.

– Они говорят, что они всё – избранный народ. И спрашивают, почему же ты один разговариваешь с Богом?

…Однажды, это было уже очень давно, Моисей, пася стадо своего тестя Иофора, стал свидетелем великого чуда: терновый куст был весь объят пламенем, горел, но никак не сгорал. Когда же Моисей осторожно приблизился к кусту, он услышал голос Господа, исходивший из середины пылавшего куста, повелевший ему снять сандалии со своих ног, так как место, куда он взошёл, есть земля святая.

Моисей поспешно исполнил повеление и закрыл испуганное лицо руками, дабы не ослепнуть от жаркого пламени огня. Затем ему вышел новый наказ, идти к фараону для освобождения израильтян. Он несколько раз отрекался от своего великого посольства, ссылаясь на то, что не достоин такой высокой чести, страшился её, но Господь обнадёжил его, обещая Своё присутствие и Свою помощь. И как бы подтверждая Своё могущество обратил жезл, находившийся в раках Моисея в змия, а змия вновь в жезл…

Избранные…

Понимали бы они, что избранность – это служение и труд, это добровольные лишения. Это бремя усталости, бремя неблагодарности людской.

– Мы все избранные, мы все имеем право говорить с Богом. И мы недовольны тем, что ты возвысил над нами своего брата Аарона и свою сестру Мариам! – донеслось из толпы.

Моисей не сомневался, что требования эти прозвучали именно из уст Корея, вряд ли кто-то ещё мог произнести эти слова столь уверенным тоном.

Моисей долго молчал, ушёл в себя. Он возвысил над ними своего брата и сестру… Хм… Корей прекрасно знал, что не он возвысил, а – Бог сделал Аарона первосвященником. И произошло это по причине косноязычия Моисея, Аарон по повелению Господа должен был за него говорить с народом, потому и был назван Богом «устами Моисеевыми и пророком его».

А Мариам, дорогая и любимая сестра Моисея, которая спасла ему жизнь! Когда фараон приказал убить всех иудейских мальчиков, Мариам, сама ещё, по сути, девочка, посоветовала матери Иохаведе, приходившейся тёткой родной ихнему отцу Амраму, поставить корзинку с младенцем в тростники рядом с купальней бездетной дочери фараона, будучи уверенной, что та найдёт младенца и взрастит его, как своего.

Так всё и вышло! Дочь фараона, услышав плач младенца, увидев его, взяла его к себе. А Мариам, наблюдавшая за этим из укрытия, подбежала к радостной дочери фараона и предложила привести к младенцу кормилицу и привела его родную мать – Иохаведу!

Откуда у этой почти ещё девочки оказался столь гибкий и ловкий ум? Кто, кроме Бога мог даровать его ей?

Младенцу дали имя – Моисей, то есть спасённый из воды…

Он был вскормлен родной матерью, а воспитывался как сын дочери фараона. Он учился у мудрых египетских жрецов, познал тайны египетских храмов…

Всё это необходимо было ему, чтобы стать по повелению Бога во главе избранного народа. Основы бытия он уже изложил в своих книгах, а рассказал в самом упрощённом виде лишь немногим. Да и те, кажется, так ничего и не поняли из услышанного, к его глубокому сожалению…

А дальше эти книги мы пишем все вместе – но какими же мерзкими поступками! Мариам спасла его, потому что на него была возложена Господом задача спасти весь народ. Значит, Мариам – мать вашей свободы, а вы, неблагодарный народ, считаете, что она имеет больше, нежели заслуживает!

А разве Бог не строже спрашивает с Аарона и Мариам, чем с других? Эх, знали бы они… Моисея вдруг захлестнула волна нежности к своей старшей сестре. Он знал за собой такие перепады: кроткая душа сочеталась в нём с непоколебимой железной волей, нежность с невероятной твёрдостью, однако сейчас, когда он должен был лицом к лицу столкнуться с бунтарями, нежность была явно некстати.

Тут же припомнилось ему, что даже они, любимые им брат и сестра, роптали на него. Но он им всё прощал, если на то была Божья воля. Помниться, когда он отошёл на Синай для того, чтобы получить от Господа закон, евреи, изнывая от столь долгого отсутствия своего вождя, потребовали от Аарона, чтобы он дал им в путеводители изваяние одного из языческих богов. Аарон по слабости своей или, может быть из страха перед гневом народа, уступил их требованию и слил из принесённых ему украшений золотого тельца. Радости людей не было предела они поставили жертвенник, принесли перед ним всесожжения и стал есть и пить, а после играть.

За такой непростительный, богомерзкий поступок, вернувшийся Моисей строго осудил брата, но искреннее раскаяние Аарона не лишило его Божьего благоволения. Наоборот, Господь тогда же возвёл его в высокий сан первосвященника, иерея великого…

А вот Мариам за несправедливый ропот на Моисея, была Господам наказана проказой, однако по истовой молитве своего брата исцелилась. Господь в итоге простил её и даже не отнял пророческого дара…

И Аарон, и Мариам слышат голос пророка-ангела, в устах которого Бог, но им этого мало, ведь он-то, Моисей, говорит с Богом уста к устам…

В сущности, то же самое, что и у Корея, но только на более высоком уровне. Ему и тем, кто стоит за ним, ничего не дано, этим дан голос ангела. Так ведь им тоже этого мало, им подавай Бога! Видимо, чем больше дано, тем больше хочется. Неужели он один-единственный способен это понять? Если даже Аарон и Мариам грешат ненасытностью, так чего же требовать от остальных?

Пришли, наконец. Вот они, бунтовщики все в сборе в центре стана.

Авнана нет, как и ожидалось, уже спрятался где-то. Дафан и Авирон пока здесь, однако, не очень-то уверенные в себе, в том, что делают. Но Корей – в первых рядах стоит, вон его лысина в бисеринках пота блестит на солнце. Ах, как впору пришлось ему это имя – Корей, означавшее плешивый, лысый! Во всём его облике вызов и чувство несокрушимой правоты, такой не отступит, не станет прятаться за спины других, как Авнан.

– Так что же не по-вашему? – спросил Моисей, не пожелавший ходит вокруг да около.

Корей смотрел на него с лёгкой насмешкой, прятавшейся в его седеющей бороде: разве не ясно?

Слабые всплески человеческих голосов вокруг молчавшего Корея, наконец, издали нечто членораздельное. Зачем увёл нас из земли египетской? Разве мы достигли обещанной земли, где течёт молоко и мёд? Почему ты не сдержал своего обещания? Ты же видишь, мы гибнем в этой пустыне!

– В Египте было намного лучше, – набравшись смелости, выкрикнул Дафан.

– В рабстве было лучше, так вы считаете? – уточнил Моисей.

– В Египте, – не вдаваясь в пространные рассуждения, тихо подтвердил Авирон.

Что ж, яснее и быть не может. Рабы имели горсть зёрен на пропитание, теперь же эта горсть никому не гарантирована, а земли, где течёт молоко и мёд, всё ещё не видно. Вывод отсюда прост: лучше быть сытым рабом!

И Корей смеет ещё думать, что все эти люди должны разговаривать с Богом? Да если они получат такое право, то весь сложившийся миропорядок рухнет в одночасье!

Корей лишь иронически улыбался, слушая сии реплики. Покачивал плешивой головой, как бы давая тем самым понять, что он-то не принимает всерьёз высказывания своих сторонников. И продолжал смотреть исподлобья на Моисея всё с тем же нагловатым вызовом, не обещавшим ничего хорошего. Суть его претензий известна: она – в несправедливости, по его мнению, избранности Моисея вождём народа.

У всех этих людей на уме одно – «дай!» – с грустью подумал Моисей. Но Корей так не скажет, он жаждет взять всё сам, потому что считает себя имеющим на это право.

– Ты тоже хочешь говорить с Богом, Корей? – спросил он напрямик.

– Не я один, а все мы названы избранным народом.

– Не обманывай самого себя, Корей. Ты же видишь цену этим избранным, которые мечтают о горстке зёрен в египетском плену. Вам всем хотелось земли с молоком и мёдом? – возвысил голос Моисей. – А вспомните, давно ли я посылал людей обозревать такую землю? Но они убоялись, потому что земля эта сама не давалась в руки. Потому что жил на ней вооружённый народ. И вы испугались.

Все эти посланные, кроме Навина и Халева, лжесвидетельствовали, что земля плоха и охраняют её исполинские сыны Енаковы. А эти великаны – попросту остатки народов, давно уничтоженных Господом за мерзости. И раз обещал Господь, что даст вам победу в битве с ними, то победа была бы. Но вы трусы и рабы, потому что неспособны что-то делать сами и только ждёте, чтобы вас кто-то накормил.

Когда Господь давал вам манну с неба, вы вкушали её без раздумий, но веры у вас от этого не прибавилось. Вы кричите «дай!», а когда вам дают, воспринимаете это как должное. Разве Господь не дал вам этой земли? Но вы сами не смогли её взять! Ни один человек, кроме Навина и Халева, не осмелился хоть на какое-то действие, потому и сказал Господь, что никто, исключая сих двух мужей, в эту землю не войдёт. И зрю я теперь свет в будущем Навина и Халева и тьму непроглядную в будущем Корея, ибо не туда он ведёт вас. Вам ещё долго придётся растрясать своё рабство по пустыне, потому что трусы и рабы не годятся для земли Обетованной.

– О чём ты говоришь?! – резко прервал его Корей. Взгляд его глубоко посаженных глаз пылал гневом. – Я не трус и не раб! Народ знает меня. Но я не поклонюсь тебе, Моисей и ни за что не признаю твою власть равной власти Бога!

Они столкнулись взглядами, и Моисей бросил вызов:

– Жаждешь власти, Корей?

– Хороший ответный ход! Как раз в твоём стиле, Моисей! – воскликнул тот. – Но ведь я не говорил о своей власти. Я возмущался твоей! Я хочу знать, почему именно тебе она дана? Хочу знать, достоин ли ты быть избранным среди всех нас?

– А я не хочу! – опять возвысил голос Моисей. – Я просто делаю то, что от меня требуется! Я служу великой идее! Господь сказал, что вождь именно я и незачем выяснять, почему так. Не мой это выбор. Впрочем, я догадываюсь, почему мне дана власть. Как раз потому и дана, что я к ней не рвался, в отличие от тебя, Корей, но должен нести бремя этой власти. Хоть и был бы ты лучше меня, Корей, но не будет тебе удачи, ибо не сражается за тебя Господь, как не было бы её великанам Енаковым, пойди на них наш народ!

– Я тоже стремлюсь не к власти, а к справедливости! – не сдавался Корей.

– Путь к справедливости, – чуть скривил губы в усмешке Моисей, – видится всем одинаково: дайте мне власть, и я установлю настоящую справедливость. А ведь ты, Корей, и так имеешь немало власти. Но установил ли ты справедливость хотя бы среди своих людей? Ты толковал им о равном для всех праве говорить с Господом, и они тотчас же с радостью донесли до слуха Божьего тоску по египетскому рабству, а, следовательно, пошли поперёк Его воли, осудили её. Ты даже не заметил этого, потому что был уверен, что прав. Ты, уважаемый за отвагу начальник общества, но этого тебе недостаточно. Стань ты вторым, сразу же захочешь сделаться первым. Значит, ты тоже раб, Корей! Ты же говоришь, как и все: «дай!» – а, сколько не давай, всё будет мало, захочется ещё и ещё. Вырвавшийся из неволи раб – неминуемо вор! Он шалеет от безнаказанности и начинает хватать всё подряд, что подвернётся под руку, нужное и ненужное, главное – взять! А ты посягнул даже на Божью волю, ведь не сам же я себя избрал, а – Бог! И ты это прекрасно знаешь. Если ты и начнёшь как свободолюбивый дух, всё равно поднимаясь по ступенькам власти, станешь тешить свою гордыню, удовлетворять свои прихоти!

Куда только подевалось прежнее косноязычие Моисея! Впрочем, Господь сказал: кто дал уста человеку? кто делает немым или глухим или зрячим или слепым? не Я ли Господь? И сказал он Моисею: итак, пойди: и Я буду при устах твоих, и научу тебя, что тебе говорить.

Моисей упорно отказывался от этой чести, чем разгневал Господа. И Он сказал: разве нет у тебя брата Аарона? Я знаю, что он может говорить. И будет говорить он вместо тебя к народу. Итак, он будет твоими устами; а ты будешь ему вместо Бога…

Давно уже косноязычие оставило Моисея, сбылось предсказание Господа о том, что Он будет при устах его и научит, что говорить.

– Я не могу биться с тобой словом, Моисей, я не так учён, как ты. Но я привык к действию.

– Хорошо, пусть будет по-твоему, – согласился Моисей, – будет действие. Ты, Корей, и вы, Дафан и Авирон, и все ваши люди должны взять кадильницы, положить в них курения и принести пред лицом Господнем каждый свою кадильницу, двести пятьдесят кадильниц. Изберёт Господь Аарона, Корея или кого-то другого – это и будет суд Божий!

– Нечестный ход, заведомо предательский ход! – в один голос завопили перепуганные Дафан и Авирон. – Наперёд известно, что только Аарону дозволено священствовать – остальные погибнут! Не пойдём!

– А если вы признаёте избранность Аарона, так что ж ропщите? – зловеще усмехнулся Моисей.

Он собирался уже окончательно добить бунтарей своими несокрушимыми логическими построениями, но вдруг осёкся, увидев устремлённый на него насмешливо-вызывающий взгляд Корея, как бы говоривший ему, что ход с его стороны действительно подловатый. И Моисей спросил:

– А ты, Корей, ты пойдёшь?

– Я пойду, – негромко, но решительно ответил он.

И тут Моисей впервые засомневался в своей правоте. Ведь Корей не хуже других знает, что Скиния запретна для всех, кроме Аарона, знает, что даже сыновья Аарона погибли, нарушив запрет Господа. И, несмотря на это пойдёт на неминуемую смерть? Или он так верит в правду свою? Верит, что ради этой его правды Господь изменит своё веление и покажет, что именно он, Корей, истинно свят? Или хотя бы ответит на его пресловутое «почему?».

Не так уж часто слышал Моисей голос Бога, обычно приходилось принимать решения сообразно со своей интуицией, по своему чувству справедливости, вдохновляемому помощью Божьей.

Все ли решения его были удачны? Наверно, нет, но не так уж они и плохи были, если Господь продолжает поддерживать его. Но сколько же раз они с Аароном, чувствуя свою ничтожность, падали ниц и просили Господа дать им сил для принятия того или иного решения!

И сейчас Моисей опять горячо молился. Но не о том, чтобы оказался прав он, а о том, чтобы всё сделалось так, как угодно Господу. Сквозь брошенные Корею справедливые обвинения и о стремлении его к власти, и о рабской натуре, сквозь стройные умозаключения Моисея всё-таки проглядывала иная правда, отличная от правды самого Моисея. Получалось, что может существовать одновременно и правда Корея и его правда, и Моисей не мог теперь с уверенностью сказать, кого изберёт Господь там, у Скинии. Сомнение закралось в его душу…

* * *

И встали перед скинией Моисей, Аарон и Корей, а за ними – всё общество.

И светлым облаком явилась глазам присутствующих Слава Господня.

Этот миг тянулся для Моисея словно вечность. И вот, наконец, голос Божий возвестил:

– Ты, Моисей, и ты, Аарон, отделитесь от остального общества сего, и Я истреблю их в мгновение ока!

Возликовала душа Моисея: прав оказался именно он! Тысячу раз – прав! И, преисполненный великодушием, состраданием к ни в чём не повинным людям, он пал ниц пред Господом, а за ним и Аарон. И оба брата взмолились:

– Боже! Один человек согрешил – зачем же ты гневаешься на всё общество, зачем хочешь погубить всех?

Долго лежали Моисей и Аарон ниц, ожидая ответа, а когда поднялись, Моисей скрепя сердце передал народу такое повеление: отступиться от домов Корея, Дафана и Авирона, ибо сейчас погибнут они, и жёны их, и все люди их, и всё имущество их…

На Корея Моисей старался не смотреть, зная, что на лице того он прочитает всё тот же немой вопрос: почему? – ответа на который так и не последовало.

Дафан и Авирон, прослышавшие, что неминуемая гибель поразит их жилища, наивно решили, что, выйдя из шатров, они смогут спастись от гнева Божьего. И теперь стояли в сторонке вместе со своими домочадцами под открытым небом, вызывая брезгливую жалость.

Домашние Корея тоже вышли, но сам он, наоборот, последовал внутрь шатра. Сделал он это то ли потому, что не желал доставлять Моисею удовольствие зрелищем своей гибели, то ли надеясь в коротком уединении успеть ответить самому себе на мучивший, неразрешимый для него вопрос: почему? А может быть, с отчаянием надеялся, что Господь в последний момент непостижимым образом признает его правду перед правдой Моисея?

Моисей же, чувствуя восторг и невиданную доселе силу в душе, вскричал:

– Слушайте меня, люди! Если умрут они обычной смертью, то не Бог послал меня! Но постигнет их кара небывалая: земля разверзнет уста свои и поглотит их!

Земля вдруг затряслась после этих его слов, сея ужас и панику в народе, вскрылась огромная трещина и из неё появились зловещие языки огненные. И вмиг поглощены были жилища Корея, Дафана и Авирона, а также люди, стоявшие около них…