Лайка

– Жизнь такая простая штука, Танюша, – прошептал Никита, все еще размышляя, сказать ли все сразу или же немного сгладить каким-то образом вердикт врача, – что порой из-за этой простоты не знаешь как вести себя и что говорить…

Никита замолк.

– Не пойму тебя, Никита. О чем ты это? – удивленно уставилась на своего мужа Таня, пораженная необычными словами.

– Я о своем здоровье… Не знаю даже, может, стоило нам вместе лететь в Туруханск. Видишь ли, по врачебному этикету доктора о состоянии пациента говорят с близкими родственниками. Если все плохо, то любому врачу очень тяжело приходится объясняться… Со мной же все запуталось: доктор мне озвучил всю правду, а теперь я не знаю, как все поведать тебе то, что мне рассказал он.

– Неужели все так плохо? – еле слышно прошептала Таня и судорожно схватила его руку, лежащую на спинке ее стула.

– У меня рак легких, Таня, – со страшным усилием воли выдохнул слова Никита, боясь взглянуть в глаза своей жене.

– Ну, в Туруханске такие врачи, что…, – Таня начала говорить, но, почувствовав, как слёзы застилают глаза, а сердце почти остановилось, замолкла и уткнулась лицом к тыльной стороне ладони мужа.

– Да нет, врач тот, который меня осмотрел, сорок лет проработал онкологом в Красноярске. Он не отрицал того факта, что он может ошибиться, и поэтому настойчиво советовал прямо из Туруханска полететь в Красноярск. В итоге мы решили, что я после Нового года повезу соболя в краевой наш центр и там покажусь еще раз… Ты пока никому про это не говори, ладно, Танюша?

– Сколько тебе осталось? Он же, наверное, сказал? – взяв себя в руки, спросила Таня. – Никита, не надо мне ничего придумывать. У нас дети, и мне все надо взвесить…

– Доктор сказал от полугода до года… Я поэтому и не могу никак полететь в Красноярск: денег и так мало, а нужно сейчас не тратить, а наоборот… Я обещал Насте, что она попробует поступить в военный институт в Москве. Так что завтра я отправляюсь в тайгу, а потом уже посмотрим, как все будет складываться. Ты, Таня, у меня настоящая сибирячка, да и я не собираюсь просто так сдаваться. Пока жив – буду все делать ради семьи. И ты раньше смерти меня не хорони…

Вдруг дверь распахнулась, и на пороге появился запыхавшийся Мишка.

– Ну-у, мама, папа! – немного обиженным тоном протянул мальчик. – Дядя Саша с тетей Светой уже в баню пошли, а вы тут сидите, как ни в чем не бывало. А меня туда-сюда гоняют из-за вас. Пойдемте домой, а?

На следующий день, друг за другом отправившись в путь в восемь утра, Никита и Саша к трем часам добрались до устья Нымды. Тут они по сложившейся традиции на скорую руку вскипятили чай и пообедали холодными котлетами из налима. Только вот в былые годы, хотя и всегда все делали немного торопясь, они находили время и для шуток, и немного обсудить и сделать некоторые прогнозы на грядущий охотничий сезон. На этот раз и Сашка, и Никита, перекинувшись несколькими неловкими и дежурными словами о своих собаках сразу после высадки на берег, как-то само по себе замолкли и молчали вплоть до момента расставания. Первым засобирался, потушив костерок, Никита. Сашка, понурив голову, смотрел, как угольки зашипели от воды. Его обдало паром и дымом, но он словно бы и не замечал этого.

– Ну, что, брат, – впервые Никита назвал Сашку «братом», – надо плыть дальше, иначе я не успею добраться до своей промежуточной остановки.

Сашка вдруг резко выпрямился и обнял своего старого друга. Так они простояли несколько секунд. Затем Сашка также резко отвернулся и зашагал к своей лодке. Зашумел мотор; Ласка прыгнула без всякой команды на свое место перед снегоходом, который стоял посредине большой лодки Хандогина, и Сашка так и уплыл, даже ни разу не бросив взгляд назад.

«Как хорошо мне с ним, – подумал Никита, глядя вслед своему свояку. – Обо всем догадался с самого начала и ни о чем так и не спросил: о чем-то постороннем ему, видно, было неудобно говорить, а обо мне – какой смысл?»

ГЛАВА ВТОРАЯ

За две с лишним недели до начала сезона добычи соболя, Никита успел сделать почти все, что планировал. Это, несмотря на то, что самочувствие медленно продолжало ухудшаться, и порой приходилось в пути отдыхать чуть ли не через каждые пару километров по пять-десять минут. Из промежуточной базы он перевез груз на основную базу за четыре дня, оставив часть в промежуточной избушке ниже по течению от нее, при этом попутно добыв несколько глухарей, выходящих на галечный берег. Затем день как бы отдохнул, наловив немного щук на основной базе и заложив их на хранение. Погода хотя бы здесь немного поддержала его: пока на небольшом катере мотался от водопада туда-сюда, все эти четыре дня моросил дождь в светлое время суток, усиливаясь ночами до чуть ли не ливня. Благодаря этому подъём воды на Нымде и на ее небольших притоках, на которых стояли остальные вспомогательные избушки, позволил Никите завезти почти во все из них, кроме одной, привезенные хлеб, сухари, крупы и макароны.

На пятый день температура стала падать. Небо посветлело. Тайга заиграла всеми прощальными красками перехода осени в стадию ожидания зимы. Все вокруг стремительно стало выстужаться. Наступило время заготовки щук на весь охотничий сезон, чтобы есть самому и кормить Рекса. Рыбы, как обычно, было столько, что с ее ловлей проблем не было никаких. Огромные, под десять килограмм щуки, заглатывали блесну с первых же забросов. Надо сказать, что добравшись в первый день до промежуточного пункта, Никита обнаружил, что в его домике побывал какой-то народ, по всей видимости – туристы. Они попользовались его буржуйкой и старым солдатским котелком, а также съели или попросту забрали хранившийся там небольшой запас риса и гречки; но взамен оставили качественное удилище с вполне приличным спиннингом и три отменного качества блесны с острейшими тройниками. У Никиты все это имелось в хозяйстве, но эта рыболовецкая амуниция была гораздо выше по качеству и к тому же почти новая. Шнур, намотанный на спиннинг, в отличие от простой лески у него на старом удилище, выдерживал без всякого напряга огромных сибирских щук.

Таким образом, к середине октября Никита с Рексом подошли абсолютно подготовленными, если не считать того, что они так и не добрались до самой дальней избушки, расположенной почти у самого истока Нымды. Именно про те места упоминал Сашка, когда уведомил он Никиту о небольшом землетрясении. Несколько раз Никита собирался пробраться туда, но каждый раз с полпути заворачивал назад: на катере он итак туда ни разу не плавал из-за низкого уровня воды и сплошных плесов и шивер, а пешком не хватало сил из-за болезни. В итоге он решил пробиться туда на снегоходе после того, как ударят настоящие морозы и завезти продукты с собой. Та дальняя избушка, находившаяся от основной базы в сорока километрах и в двадцати километрах от самого ближнего проходного домика, всегда в начале сезона оставалась немного в стороне, так как почему-то соболь там появлялся только с появлением глубокого снега. Причем, если появлялся соболь, то это был соболь с темным, зачастую с чисто черным, окрасом меха – видимо приходили они большей частью откуда-то из востока. Поэтому Никита до конца ноября туда редко наведывался по окончанию завоза продуктов после прибытия в тайгу в сентябре. Но упускать же черного соболя никак было нельзя, и он с наступлением полноценной зимы всегда заворачивал туда и настораживал капканы и кулемки в надежде добыть самый ценный мех.

Никита все успел, что намечал сделать до Покрова, но это далось ему очень большим трудом и безмерно тяжело. Не сделать было невозможно: если к тому моменту, как Нымда и ее притоки затянет тяжелой шугой, а берега покроются ледовым притором, а он не успел бы завезти все необходимое во все избушки, то вся годовая подготовка к добыче соболя пошла бы насмарку. Еще в первый год, когда тесть оставил его одного на участке, он требовал от него усвоить главное правило выживания охотника в тайге зимой: к ледоставу, за которым почти сразу же ляжет снег, успеть сделать во всех своих опорных пунктах, то есть проходных домиках, как минимум двухнедельный запас продуктов. Каким бы здоровым был человек, он предполагает, а Бог располагает – всегда очень просто, например, можно простудиться, и мало ли что еще может случиться. И этот урок Никита усвоил очень хорошо, и до этого времени «Ч» он все эти годы, включая и нынешний, делал месячные запасы еды – для себя и для собаки – в проходных избушках. Единственно, что не успел он на этот раз, так это наловить и заморозить рыбы на седьмом, самом дальнем домике, решив завезти ее из базовой избушки в начале декабря, а до того момента он все равно не собирался туда наведываться. Запас крупы, макарон и сухарей, да еще несколько банок тушенки неприкосновенного запаса там имелись еще с весны.

Приступы кашля в тяжелых условиях тайги и из-за тяжелого труда начали становиться с первых же дней чаще и продолжались они дольше. Правда, был плюс в том, что не надо было скрывать от домашних свое состояние. Никита, как только начинал чувствовать, что постоянное ощущение ваты в груди начинало тяжелеть, словно эта вата превращалась в горячий камень, старался найти какой-нибудь валежник, сесть или завалится на нее, и так перенести приступ удушливого кашля. В этот момент все чаще перед глазами начинали роиться полупрозрачные мухи, голова начинала кружиться, мышцы во всем теле сводила судорога, ноги подкашивались сами по себе, а желудок от спазма порой выдавливал свое содержимое наружу. По совету доктора Юрия Всеволодовича, он для облегчения клал в рот заранее мятные таблетки, которые хотя бы чуть-чуть помогали – в такие моменты даже такая малость значила очень много. Сильнодействующие таблетки, как бы порой ни хотелось проглотить и остановить приступ такого кашля, Никита твердо решил не пить до начала охоты на соболя. Пока же два раза в сутки по столовой ложке он пил спиртовую настойку мухомора, которая действительно помогала легче переносить болезненные ощущения во время выворачивающих внутренности кашля.

В целом он трезво смотрел на свое состояние: здоровье угасало, а вместе с тем уменьшался отпущенный срок самой жизни. Никита думал так, хотя внутри его сознания словно кто-то шептал постоянно, что на самом деле все это ложь и никакой смерти нет и быть не может: жизнь не может закончиться просто так, словно бы чья-то рука возьмет в какой-то момент и, не спрашивая его, выключит свет. И он верил в это, зная, что не верить нельзя, а иначе, зачем вообще жить, пусть даже и осталось сроку этой жизни не так уж и много? Эта борьба двух противоположностей, как ни странно, давали ему некую внутреннюю свободу в лавировании между унынием и наивным оптимизмом.

Как и предсказывали синоптики, двенадцатого октября подморозило по настоящему, и приторы на Нымде за ночь сомкнулись – река встала. Правда, снега было довольно мало, буквально с пять сантиметров, что благоприятствовало добыче соболя ружьем. Никита, измученный донельзя приступами удушающего кашля, в ночь перед первым выходом на добычу меха, решил до сна таки попробовать выпить одну капсулу из «подарка» Юрия Всеволодовича. Перед этим он уже трое суток спал в каком-то полукошмарном бреду, проваливаясь в пограничное состояние сна и яви, и снова просыпаясь от тяжести в области сердца и за лопатками или же мучаясь безрезультатно в попытках откашляться. Сделав все вечерние дела, покормив Рекса и хорошо протопив свою базовую избушку, он достал двухцветную бело-красную капсулу и долго смотрел на нее при цвете керосиновой лампы. Проглотив с некоторым трудом довольно большую эту капсулу в желатиновой оболочке, Никита запил теплым травяным отваром и погасил лампу. Он помнил, как зашуршал в темноте под ним сено в тюфяке, как закинул на себя тяжелый старый тулуп домашней выделки и дальше – провал в чудесный сон. Ему снилось огромное наполовину убранное осенью, и так и оставленное под снег, недожатое хлебное поле под весенним голубым небом. От слегка примятого, с пустыми колосками, клина, согретого теплыми лучами весеннего солнца, шел приятный и какой-то до боли знакомый аромат, позабытый очень давно безвозвратно еще в глубоком детстве. На жнивье по краю этого клина проклевывались зеленые ростки, словно бы напоминая об этой потере. Никита сидел на качелях прямо над полем, а рядом, на плите белого песчаника правильной прямоугольной формы, расположились Юрий Всеволодович с Сашкой и о чем-то разговаривали. На душе от этого весеннего вида и оттого, что рядом с ним находятся такие близкие по духу люди, было невыносимо хорошо! Никита запрокинул голову, и с каким-то сладким упоением уставился на уходящие ввысь, в бездну голубого неба, две веревки своих качелей толщиной с большой палец каждая. Он начал раскачиваться, и почти сразу же лавочка, на которой он сидел, набрала размашистую амплитуду. «Эй, вы, – обратился, смеясь от переполнявших его чувств, Никита к сидящим на камне своим друзьям, – что вы там валаетесь? Идите вместе со мной качаться – места хватит на моей доске!» Но те почему-то даже не обратили на него внимания. Никита начал петь песню «Крылатые качели», хотя он никогда эту песню не пел и текста не знал совершенно, но слова сами лились из него. Он пел так чисто и звонко, что сам удивился своему голосу. А качели продолжали набирать амплитуду, и вот уже он летает от одного края огромного клина неубранного хлеба до другого так, что захватывало дух!.. И солнце приятно слепило в глаза, когда он взмывал над весенней землей до облаков…

Тут он проснулся. Лучи рассветного солнца, выглянувшего над холмом с другого берега, продираясь меж стволов берез и сосен, через стекло небольшого окошка светили ему прямо в глаза. Поначалу он испуганно уставился, – ничего не понимая и не соображая, где он вообще находится, – на силуэт своей лайки в нижней половине окошка. Видимо, он во сне действительно пел в полный голос, так как выражение морды Рекса было такое, что Никита, постепенно начиная приходить в себя, громко рассмеялся. Недовольный смехом своего хозяина, собака, как бы изображая равнодушный вид, зевнула и исчезла из проема окна.

Никита чувствовал себя вполне хорошо: боль за грудиной ощущался только при глубоком вдохе; попробовав покашлять, он отметил, что ломота не такая острая, а першения и вовсе нет. Также, если раньше с утра он просыпался всегда весь в холодном поту, то на этот раз ничего подобного не наблюдалось.

Завершив все утренние мелкие подготовительные собирания перед первым выходом на добычу соболя, Никита оделся по погоде – на улице прилично похолодало – и вышел из своей основной базовой избушки с необъяснимой уверенностью, что день этот и все последующие будут удачные. Эта внутреннюю убежденность каким-то образом сразу же, как и положено настоящей лайке-соболятнице, почувствовал Рекс, уже поджидавший возле дверей и еще до появления Никиты время от времени заглядывавший в окошко. Собака тут же рванула вперед по путику в тайгу, потом вернулась, сделав дугу, потом снова зигзагами побежала в другую сторону, всем свои видом показывая, что энергии и настроения у нее хоть отбавляй. Никита закрыл дверь на железную щеколду, – медведи у него на участке его давно уже не донимали, и к тому же они в это время уже лежали по своим берлогам, – и направился вслед за Рексом.

Предчувствия Никиту нисколько не обманули: спокойно и без всякой лишней суеты он за четыре дня добыл двадцать два соболя, что было настоящим рекордом в его охотничьей практике. «Если так пойдет, – думал он, возвращаясь после четырехдневного отсутствия на основную базу, – и если большого снега не будет хотя бы недели две, то можно будет уже за это время выполнить практически свой средний годовой план». В первый день, почувствовав в ногах силу после постоянной ломоты в костях, Никита спустился по Нымде вниз по правой ее стороне до одного из проходных избушек и добыв при этом четыре шкурки. На следующий день он поднялся уже вдоль притока Нымды до следующего домика, добыв сразу семь соболей. На третьи сутки, встав засветло, он совершил переход до избушки в верховьях другого притока Нымды, и уже вдоль этой речушки спустился вниз до второй проходной избушки на Нымде выше по течению от основной базы. На берегах этого притока он добыл шесть соболей.

Ночью Никита снова почувствовал, как на него, словно свинцовая туча, наваливается его страшный недуг. Утром же проснулся он, после прерывистого тяжелого сна, весь липкий от холодного пота. Опять боль в коленях и ломота в костях при ходьбе! Но надо было держаться, и Никита, на этот раз передвигаясь вдоль только одного берега, все же добыл пять соболей. Даже Рекс был просто на седьмом небе от постоянной удачи, и от того, что хозяин на его доносчивый голос после обнаружения зверька всегда поспевает вовремя и не промахивается. А то перед этим походом Никита из-за слабости умудрился несколько раз промахнуться и не попасть с довольно близкого расстояния по глухарям, что для лайки было очень обидно и непонятно.

Добравшись перед самым закатом до основной своей базы, Никита весь обессилевший, снова борясь с приступами кашля, сварил себе ужин из добытого по пути рябчика, покормил Рекса и затем занялся обработкой шкурок. Закончив все дела, в положенное время он вышел на связь по рации, чтобы дать знать о себе Тане и послушать, о чем говорят другие охотники. Как обычно, среди суматошного одновременного гомона множества голосов, ставшего давно привычным, Никита сразу узнал голос своей жены. Как могли – перекинулись, перекрикивая и повторяя по нескольку раз, обычными, но такими нужными друг для друга, простыми фразами о детях и о здоровье. Тут же охотники из Сайгира и знакомые по эфиру промысловики из ближних по сибирским меркам участков стали интересоваться о том, как прошли первые дни начала сезона. Никита уклончиво ответил, что вроде появился соболь и можно надеяться на вполне хорошую добычу.

Пятая ночь после приёма первой сильнодействующей таблетки прошла невыносимо тяжело. Так как следующий день Никита планировал провести на базе, то он для себя решил проверить, к чему надо готовиться при окончании стимулирования организма капсулой, и какой промежуток между приемами выбрать. Провалявшись до утра в кошмарном полубреду, он чуть не выпил следующую порцию этого препарата и только усилием воли не дал себе сделать этого.

Когда стало светать, он немного поел, но его тут же после этого стало рвать. Обессилев до невозможности, он укутался в тулуп и то ли уснул, то ли потерял сознание – даже сам не мог понять, когда очнулся через полтора часа. Выпив сладкого чая, он решил немного половить рыбу, чтобы хоть как-то в действии продержаться до вечера. Словно бы в насмешку над его состоянием, когда он пешней прорубил лунку и закинул под лед блесну в надежде поймать щуку после ледостава, то сразу же попался огромный таймень. Никита даже не подозревал, что в его Нымде есть такие огромные экземпляры. Он в какой-то момент, пытаясь подтянуть рыбу к проруби, даже в азарте позабыл про свой недуг. Толстый капроновый шнур из запасов покойного тестя, который был сделан еще в СССР, бог выдержать и сто килограммов, пожалуй, чего нельзя было сказать про самого Никиту. Обессилев донельзя, он потерял счет времени, пока еле-еле не подтянул свою добычу на открытую воду. У Никиты даже не осталось никаких эмоций, чтобы удивиться огромной голове тайменя: он машинально зацепил свой багорчик под жабры и стал вытягивать рыбу на лед. В какой-то момент он даже снял с себя свой пояс-кушак и закинул его на шею Рекса, который все рвался помочь ему, но не знал как. Так общими усилиями они вытащили-таки огромную рыбу на лед. В длину она оказалась под полтора метра.

Пока он разделал и перетаскал куски тайменя на лабаз, день уже начал клониться к закату. Надо было по плану еще затопить баню и подготовить еду на завтра. Обычно он в свой как бы выходной старался мыться засветло, но на этот раз пришлось при свете керосиновой лампы. После парилки, как ни странно, ему полегчало, чего раньше не было: при выходе из жаркой влажной бани, пусть и топил он без лишнего энтузиазма, в холодный воздух всегда начинался сильный приступ кашля. Почувствовав облегчение, Никита сварил себе кусок тайменя с рисом, а также запек в печке порционные куски свежей рыбы в фольге на завтрашний день. «Ну, что ж, – думал Никита, заглатывая через силу куски мяса нежной рыбы, – бои идут с переменным успехом. Так что сдаваться и нельзя, да и рано – еще повоюем».

На ночь Никита проглотил вторую капсулу. За следующие четыре дня он совершил второй малый круг по левому берегу Нымды и добыл двадцать три соболя. С середины октября и до того момента, пока толщина снега позволяла ходить пешком, добыча соболя велась карабином, а потом – с помощью капканов и кулемок. При охоте с ружьем Никита курсировал от одного домика к другому с ночевками в них как бы восьмеркой, где два круга маршрута, проходившего по разным берегам Нымды, соприкасались в базовой избушке. Соболь, если он имелся, всегда держался близко к воде, поэтому охотники свои эти маршруты, которые они называли путиками, прокладывали вдоль ручейков и речушек. Зимой же Никита уходил из основного своего зимовья примерно на две недели, добывая соболя уже капканами и двигаясь по большому кругу, обходя все свои проходные избушки кроме находящегося немного в сторонке домика на самом верховье Нымды.

Совершив, таким образом, второй малый круг, Никита добыл сорок четыре соболя за десять дней, что было просто невероятным успехом. Можно было бы радоваться, да только вечерами, снимая шкурки, он начал ловить себя на мысли, что ему немного безразличен его охотничий результат. Постоянные блуждающие физические боли в теле пытались все настойчивее затмить разум и убить все внутренние желания и стремления.

Обычно Никита успевал до начала обильного снегопада сделать максимум две полные «восьмерки», что по времени выходило дней пятнадцать-двадцать, хотя бывали года, когда глубокий снег формировался уже в конце октября. На этот раз настоящая зима пришла только к двадцатому ноября. До этого момента Никита успел почти выполнить свой план на весь сезон, но радости никакой он не чувствовал: капсулы помогали, но они и отбирали словно бы внутреннюю силу за счет будущего времени. Он уже начал пить их через день, а иначе руки дрожали, и ни о какой меткой стрельбе не могло бы и речи.

Начавшийся сильный снегопад застал его на пути к основной избушке, когда он закрывал третью «восьмёрку». Забросив охоту, он быстрым шагом заторопился к своему зимовью. Когда Никита добрался уже в темноте к домику, поднялась метель. Снег шел три дня, и на эти три дня он решил взять «отгул» за досрочное выполнение плана. Уставший и измотанный долгими переходами по тайге и смертельной болезнью организм желал лечь на топчан и лежать в тепле, не двигаясь. Никита за последнее время, чтобы отвлечься от мрачных мыслей, старался чаще включчать радио. Он и в былые годы вечерами, для некоторого развлечения и чтобы слишком не одичать в тайге, иногда слушал старые песни и заодно мировые новости. Старый, видавший виды, радиоприемник, работавший от батареек, сдох прошлой зимой, и в Турухунске Никита во время своей поездки в больницу приобрел девайс с литий-ионным аккумулятором. Притом продавец, узнав, что он охотник, настойчиво посоветовал купить еще дешевый кнопочный телефон с таким же аккумулятором в качестве зарядника и шнур для зарядки через снегоход, объяснив при этом все нюансы. По сравнению со старым приемником этот новый оказался просто замечательным аппаратом: звук был чистым, маленький дисплей в темноте выполнял роль ночника, к тому же на одной полной зарядке от одного аккумулятора радиоприемник мог работать два дня. Так Никита и пролежал три дня у себя в базовом хозяйстве, слушая, почти не выключая, радио. Весь мир бурлил, то ли в ожидании войны, то ли наоборот, пытаясь спастись от взаимного уничтожения. Никита слушал новости и ему, смертельно больному, было в какой-то степени даже забавно, как здоровые люди ищут повод, чтобы начать убивать друг друга.

Привыкший чувствовать себя настоящим человеком только в тайге в одиночестве, ему весь остальной мир за пределами Туруханского края казался неким абсолютно отвлеченным космосом. Да, он в молодости поколесил по миру, но это было в другой жизни, и от нее нынче почти ничего не осталось – так, какие-то обрывки, словно фрагменты полузабытого сна. Поэтому и эту политическую мировую суету вокруг Украины Никита воспринимал как игру понарошку, хотя, в то же время, чтобы забыться от болезни, он стал интересоваться этой довольно занимательной игрой: все же он живет в России – как же иначе?

Выбравшись в тайгу первый раз на снегоходе после сильнейшего снегопада, Никита чуть ли не с первых метров езды по путику по рыхлому снегу понял, что его надежды на то, что охота без ружья для его состояния будет чуть полегче, не оправдываются. Охотничьи путики в тайге – это не ровная дорога. При каждом рывке снегохода голова начинала кружиться так, что порой приходилось тормозить и пережидать, пока танцующие вокруг ели и кедры не остановят свой хоровод. Рекс при этом всякий раз недовольно начинал, запрыгнув на нарты, переминаться с лапы на лапу, вытанцовывая степ на брезенте, призывая своим неумным энтузиазмом взять быстрее себя в руки и двигаться дальше, чтобы успеть насторожить все кулёмки на путике и в тупиках. «Чтобы я без тебя делал, друг ты мой! – ласково говорил каждый раз Никита, стараясь сфокусироваться взглядом на лайке. – Видишь, угасает твой хозяин? И ничего не поделать… Мне себя не жалко – жалко оставлять без поддержки мою Таню, моих детей и тебя вот, неуемного оптимиста, тоже жаль: ты же до смерти будешь тосковать без меня…»

Как бы ни туго не приходилось, но все же Никита, как положено таежному охотнику, чуть ли не на «автопилоте», успевал выполнять почти все запланированные и выверенные годами дела по добыче соболя: ставил капканы, подчищал дворики, настораживал кулемки, забирал попавшуюся в ловушки добычу. Он не мог вспомнить ни одного такого богатого на соболь года: в день он забирал по три-пять штук. Бывало и больше. К езде на снегоходе более или менее Никита приноровился, только вот вечерами снимая шкурки, он все больше чувствовал, как пальцы слабеют и плохо слушаются его. При настораживании капканов на морозе это не так было заметно, но при кропотливой работе с ценным мехом это воспринималось очень ясно. Никита вспомнил, когда обратил внимание впервые на боль в запястье и в пальцах, как Юрий Всеволодович долго почему-то изучал именно ногти на его руках и даже прикладывал к ним масштабную бумагу-миллиметровку.

Совершив два больших круга и добыв при этом приличное количество соболя, Никита все же решил наведаться в дальний свой домик в верховьях Нымды. Заканчивалась первая декада декабря. Заканчивались и «волшебные» таблетки – осталось пять штук, поэтому Никита и решил, что если он сейчас туда не выдвинется, то уже никогда там не побывает. Ему было жаль уходить из этой жизни, не попрощавшись со всеми своими таежными пристанищами. Конечно, та избушка была, пожалуй, наименее ухоженная из всех, так как добираться туда летом было довольно сложно из-за скалистого труднопроходимого кряжа, который шел перпендикулярно к реке примерно в десяти километрах от проходной избушки, что была выше по течению от основного зимовья. Проще всего, если можно так сказать, туда можно было добраться на снегоходе по замерзшей реке, но Нымда покрывалась льдом только после продолжительных сильных морозов к началу декабря, а то позже. Да, тяжело было добираться в те места, но добыть хотя бы несколько шкур темного соболя всегда было очень соблазнительно. Даже находясь в исключительно плохом состоянии, эта охота, которая, как известно, пуще неволи, также манила Никиту вместе с желанием повидать и пошаить печку в дальней избушке. Для себя он решил, что там он завершит этот охотничий сезон и выдвинется в сторону Сайгира: свой план он выполнил сверх всяких ожиданий почти в два раза, капсулы заканчивались, а без них он уже все равно ничего не мог делать.

Приготовив все накануне выезда к дальней – седьмой – избушке, вечером, перед тем как принять капсулу, Никита снова, как в первый раз, долго держал его дрожащими пальцами, при этом разглядывая свои уродливо искривившиеся ногти. «А стоит ли возвращаться? – мелькали в замутненном сознании мысли. – Зачем травмировать детей своими мучениями и неизбежной затем смертью. Ладно, Настя и Мишка – они уже большие, а Ритка? Может, съездить в верховье Нымды, добрать последние полагающиеся мне, как охотнику, добычу, вернуться на базу и там, собрав все меха в мешок, лечь на свою кроватку и тихо замерзнуть? После нового года Сашка заедет и заберет мое тело вместе со шкурками. Сразу похоронят, а денег от соболя хватит Насте для поездки в Москву…» Никита представил, как его товарищи-охотники будут пилить бензопилами замерзшую землю для его могилы, потом закопают его, а испорченные цепи выложат на свежий бугорок… «Фу, ты! – громко вскрикнул Никита, придя в себя от унылых видений так, что Рекс, наблюдавший, как обычно, за ним через оттаявшее стекло, моментально исчез. – Так нельзя! Нельзя сдаваться! А что если как-нибудь дотерпеть до Нового года дома, а затем полететь в Красноярск -сдаваться врачам? Пусть они меня там уморят, чем вот так – это ж самоубийство! Какая память обо мне останется моим детям?» Никита даже удивился тому факту, что такая замечательная мысль посетила его только сейчас. Он поймал себя на том, что это решение поехать умирать в больницу, как это ни было странно, его даже немного развеселило. Да, организм разваливается: болит левый бок, болит правый бок, и лежать можно только на спине; ноют все суставы, включая на пальцах рук и ног; еда плохо воспринимается желудком; постоянные приступы удушливого кашля – сложно даже вычислить, что не болит, – но его ждут дома «со щитом». Значит, надо бороться до самого конца, что бы это ни стоило!

Выехал из базового зимовья Никита рано с таким расчетом, чтобы, заглянув перекусить и проверить, как обстоят дела в проходном домике, засветло, желательно на час даже до темноты, добраться до своей обделенной вниманием избушки. С апреля много воды утекло на Нымде – могло произойти все что угодно, да хоть вот медведь мог забрести и поломать все в доме. А на тридцатиградусном морозе, на снегу или хотя бы в санях под брезентом, не поспишь. До промежуточной «станции» добрались с Рексом сравнительно быстро: дорога, где по замерзшей реке, а где по путикам вдоль берега, уже была проложена снегоходом. Дальше пришлось посложнее: течение Нымды выше кряжа, за которым начинался более выраженный горный рельеф местности, было довольно сильным, и местами имелись бурлящие полыньи, которых не осилили морозы до тридцати градусов. Приходилось осторожно, прижимаясь к обрывистым скалистым берегам, аккуратно огибая валуны, объезжать такие места. Когда Никита, подъезжая к избушке, который был расположен рядом с подошвой довольно высокой горы с ее южной стороны, начал вглядываться в знакомые очертания места, то вначале не понял даже, где находится его домик. Вот небольшой лабаз на двух стволах рядом растущих лиственниц, вот верхушка поленницы с навесом сверху, а крыши избушки с трубой нет! Вместо нее какой-то бесформенный сугроб.

Подъехав близко к этой куче снега, Никита понял, в чем дело! Рядом с домиком стояла сосна, которая причудливо росла, обхватив своими корнями огромную глыбу камня, торчавшего из земли своей макушкой. Видимо как раз то злополучное землетрясение, про которое ему рассказали Сашка со Светой, свалило эту старую могучую сосну с ветвистой кроной прямо на крышу избушки. Сердце у Никиты замерло в первый момент от вида этой безысходной картины, но привыкший к любым испытаниям сибирский охотник быстро спохватился и без лишней суеты стал действовать. До заката солнца оставалось примерно полчаса, а дел было на целый день, да еще запросто что-то осталось бы. В первую очередь Никита сделал проход к дверному проему, чтобы оценить масштаб бедствия. Еле-еле откопав траншею вдоль южной стены, он заглянул в пустой проем окошка (стекло для него он хранил в лабазе), потом добрался и до двери, которая висела на одной петле: тяжелое дерево не только разломало односкатную крышу, пробив при этом могучим суком дыру в потолке и снеся трубу печки, но и сдвинул верхний венец. Если бы набедокурил медведь, было бы не так печально. Такой катаклизм Никита видел впервые. Проделав проход к другой стороне домика, он достал бензопилу из саней и первым делом распилил сосну на метровые чурбаки. Жажда жизни словно бы подстегнула его обессилевший от борьбы с болезнью организм – откуда-то неизвестно появились силы, и Никита довольно споро убрал тяжеленые обрезки дерева, стараясь при этом до конца не доломать избушку. Затем он спилил стойки крыши и убрал ее развороченные куски в сторону, чтобы успеть до ночи собрать и утеплить потолок, а также смонтировать каким-то образом печку. Два мешка мха Никиты всегда имел под рукой в каждой избушке, также под навесом поленницы лежал небольшой рулон строительной мембраны. Поработав в молодости в Америке на строительстве каркасных домов, он применял немного те технологи вполне ходко. Заменив сломанные потолочные доски досками от лежанки и двумя половицами (на пол вместо них закинул доски от разобранной крыши), Никита проложил поверх них два слоя мембранной пленки. Затем поверх нее ровным слоем уложил сухой мох из мешков и закрыл его еще одним слоем мембраны, пришпилив ее по краям степлером, который всегда таскал с собой в снегоходе. Сверху аккуратно, уже при свете фар снегохода, он разложил рваные куски рубероида и придавил их равномерно оставшимися от крыши досками

Дальше надо было восстановить печку. Сам корпус стальной этой плиты был цел. Проблема была в дымоходе, которая представляла собой до «катастрофы» вставленные друг в друга две полутораметровые трубы из нержавеющей стали. Сейчас одна из них представляла собой голенище сапога, а вторая – причудливую загогулину. Как минимум, одну из них надо было выправить, так как запасной такой кусок висел под полом лабаза. Спилив подходящую лиственницу соответствующего размера, Никита начал с помощью промерзшего крепкого ствола выпрямлять «загогулину», постепенно вгоняя деревяшку в трубу и, там где надо, слегка постукивая по металлу колотушкой в виде березового полена.

Вот труба просунута в отверстие специально приделанной к потолку металлической сэндвич-панели, которая, к счастью, почти не пострадала – так, слегка погнулась только. Вот захрустела подожжённая береста, и отсветы от веселых языков пламени забегали по бревенчатой стене. Избушка снова стала жилой. Вымотанный до предела, Никита из последних сил сварил себе в котелке кусок рыбы, покормил, пока варился скромный ужин, свою лайку и, зашаив печку, задремал. Часа через три он проснулся от острой боли в обоих боках, потом начался приступ кашля – так он проерзал на шатающейся своей «новой» лежанке в полузабытье чуть ли не до рассвета. Доски, застланные поверх поленницы дров, так и норовили разъехаться при каждом движении, но вставать, чтобы как-то подправить шатающиеся полена под лежанкой не было сил и желания. Под утро, часа за два до рассвета, над вершинами деревьев появилась полная луна и снова, как два с лишним месяца назад возле школы в Сайгире, ее свет каким-то странным образом успокоил Никиту, прервав мечущиеся по узкому кругу мысли в его сознании. Даже Рекс, видимо обеспокоенный наступившей тишиной в избушке, вдруг вылез из своего убежища – катуха – и, встав на задние лапы, стал всматриваться в окошко. Никита, увидев силуэт своей лайки, вдруг неожиданно для себя встал и, открыв дверь и отодвинув висевшую поверх нее брезент с нарт, позвал своего пса, приглашая войти в избушку. Он никогда за все двадцать с лишним лет охоты в тайге не пускал своих лаек в домики, считая это предосудительным делом. Такой позиции держался его покойный тесть, так считали многие сибирские охотники. Сейчас же непонятно что нашло на него, и он захотел вдруг, чтобы его единственный друг в этом суровом безлюдном пространстве спал в одном с ним помещении. Рекс, медленно и с достоинством встав на четыре лапы, недоуменно уставился на него, хотя отчетливо понимал, что хочет его хозяин. Постояв так несколько секунд, лайка медленно прошла мимо Никиты и прошмыгнула в свой катух, издав какой-то странный писклявый звук при этом. «Ну, как хотите, – сказал Никита, порадовавшийся и одновременно удивившийся действию своей собаки.– Мое дело предложить…» Затем он закрыл дверь, как мог плотнее прикрыл проем сверху брезентом и, завалившись на свою шаткую лежанку, скрючился, насколько это позволяла делать ширина «кровати», и заснул.

С первыми лучами солнца он проснулся от дикой головной боли и странного першения в горле. «Не простыл ли я вчера, – подумал Никита, закладывая дрова в печку. – Как же меня Юрий Всеволодович наставлял ни в коем случае не простужаться. Худо же мне придется, если это так и есть».

Все же после недолгих раздумий Никита, несмотря ни на что, решил проехаться по тайге и насторожить кулемки. К тому же он не был на этом участке с весны и, скорей всего, их все придется, где чинить, где поправлять, зачищая от снега и наледи.

Избушка, как уже было сказано, стояла у подножия горы на северном, то есть правом, берегу Нымды, которая здесь уже представляла собой небольшую горную речушку. Еще отец тестя в стародавние времена выбрал для домика это место по причине того, что гора защищала от лютого северного ветра. В то же время, между избушкой и горой имелась небольшая балка, и во время сильных ливней или во время снеготаяния вода со склонов попадала туда и уже по ней стекала в Нымду. За этой балкой, чуть выше по Нымде, имелся родник, который не замерзал даже в самые сильные морозы. Конечно, вода и в речке была довольно чистой и вполне пригодной для питья, но вода из этого родника была совсем иного уровня, а чай же и вовсе даже из посредственной заварки получался отменным.

Сама охотничья территория находилась с другой стороны речки: та сторона холмистой равниной уходила вдаль на юго-восток, постепенно переходя в гористую местность. Между холмами текли множество мелких ручьев, и, видимо, черный соболь из востока по какому-то зову своих предков нет-нет да появлялся периодически в этих благословенных для них краях. В среднем это происходило раз в три-четыре года. Круг по этой территории, вытянутый далеко на восток, был довольно длинным, и Никита решил, что если до полудня не дойдет до середины, то вернется по открытому путику назад.