Полюби меня перед смертью

– Даже если это так, надо просто больше уважать себя. Тех, кто не уважает себя, не уважают и другие.

– Резонно, – кивнул я.

– Более чем резонно, – поправила она, и я подумал, что в этой девушке, или женщине – не знаю, не знаю, кто она на самом деле, чувствуется характер.

* * *

В окне мелькал унылый, однообразно декабрьский, типично украинский пейзаж – леса, овраги, буераки, серые блюдца озер и ставков с побурелым от непогоды камышом, поля – иные чисто убранные, другие давно и бесповоротно заросли бурьяном, темный, поломанный ветрами, он навевал тоску, утверждая в мысли, что страна родная пребывает в запустении.

Эта же мысль крепла и при взгляде на сменяющееся с калейдоскопической быстротой человеческое жилье – красивые сельские дома современной постройки сменялись послевоенными покосившимися хатками с ветхими заборами – от них за версту несло вдовьей беспросветной бедой и злыднями тех, кто уже в обществе числился как отработанный материал. На подъездах к станциям ощутимо тошнило от беспорядочных груд самого разного, больше строительного хлама, набросанного и оставленного по обе стороны от магистрали – опрятность во всем еще нескоро войдет в нашу плоть и кровь. Еще до открытия своих несчастливых «махаонов» я съездил по турпутевке в Прагу и, жадно вбирая глазом незнакомый пейзаж, нигде вдоль путей не увидел не то что скопищ бетонно-металлического безобразия, а даже одной-единственной забытой впопыхах жердочки или какой-нибудь кирпичины. Единственное, чем радовала и чем вселяла некоторую надежду родная «чугунка», это сами большие и малые станции, построенные и облагороженные, под стать западным стандартам, покойным министром Кирпой.

Как часто бывает, в нашем с Тиной поначалу весьма живом общении возник островок тишины – теперь мы все больше смотрели в окно, изредка бросая косые мимолетные взгляды друг на друга. Была у меня привычка – загадывать на чем-то. Вот и сейчас я загадал – если в наше купе не подселится еще кто-то, а этого мне очень не хотелось, то все в Анастасиополе у меня сложится хорошо. Пока же к нам никто не подсаживался, и это поднимало мне настроение – приятно было оставаться наедине с Тиной, опять же ровно тлеющим угольком согревала надежда, что впереди у меня неплохая перспектива.

За окном стемнело, и следовало подумать, как скоротать время до сна – в поезде оно тянется томительно долго. На ужин я запасся пиццей и литровым «спрайтом». По некотором размышлении, касавшемся уже начатой дудкинской тысячи, я незаметно вздохнул, поднялся и отправился в вагон-ресторан, откуда, разорясь на восемьдесят гривен, вернулся с половинной, двести пятьдесят граммов, бутылочкой коньяка «Ай-Петри».

Аккуратно разрезав пиццу, как торт, на дольки, я вопросительно посмотрел на Тину:

– Подкрепимся?

– Не возражаю, – засмеялась она и присоединила к моему скромному достархану несколько бутербродов с колбасой и сыром, два огромных красных яблока и пакетик апельсинового сока.

– Вареных яиц и жареной курицы нет, так что не обессудьте, – развел я руками.

– Вспомнили Ильфа и Петрова?

– Да. Когда-то это был классический продуктовый набор нашего пассажира. Увы, времена меняются.

– Не очень-то, – возразила она. – Люди, любящие поесть, берут с собой жареные окорочка, бедрышки. Курицу, так сказать, раздробили.

– Как страну на отдельные княжества?

– У вас образное мышление, Ден, – похвалила Тина.

Я притронулся к «Ай-Петри»:

– Понемножечку?

– Можно. Я люблю коньяк.

– Не самый, конечно, это изысканный, но… Рад, что угадал ваш вкус – насчет коньяка вообще.

Я разлил крымскую желтизну коньяка по разовым стаканчикам, едва прикрыв влагой их дно.

– За поездное знакомство, которое заканчивается перроном? Иногда – к сожалению! – произнес я и пытливо посмотрел на Тину. Она приняла мой взгляд серьезным прищуром своих восточных глаз.

– Как знать, – сказала в ответ. – Ничего нельзя загадывать наперед.

Должен сказать, что она не пропускала глазами никого из тех, кто шнырял туда-сюда мимо нашей полуоткрытой двери. Иногда мне казалось, что на ее лицо набегает тень тревоги, она, как я улавливал шестым чувством, внутренне подбиралась, точно кто-то из тех, кто на секунду возникал в проеме, беспокоил, настораживал ее.

– Что ж, давайте выпьем за перрон, на котором знакомство не кончается.

Мы неслышно чокнулись белым пластиком стаканчиков, золотые донца слегка колыхнулись и успокоились – мы не торопились выпить, мы долго, неотрывно смотрели друг на друга, будто не сидели, а прощались на перроне.

Теплая коньячная влага согрела мою измученную душу погорельца, все мое развороченное житейским крахом нутро. На минуту старое, видавшее виды купе, летящая за окном темь, все-все, что таил в себе этот жестокий и не очень-то справедливый мир, получили розовую подсветку, и я искренне возблагодарил Всевышнего за то, что он создал на земле виноградную лозу.

– Чем вы занимаетесь? – спросила Тина. – Если не хотите, не отвечайте.

– Сейчас – ничем. Сейчас я – никто, – ровно, безучастно ответил я, и не было у меня желания вызвать у моей визави сострадание, жалость или что-то еще в этом роде. Я был предельно правдив – не больше и не меньше.

– Если хотите, расскажите, что с вами произошло. Старая истина – попутчику в поезде открываешь такое, чем никогда бы не поделился даже с самым родным человеком, – у Тины были участливые, понимающие глаза.

И я без утайки, как на исповеди священнику, поведал нехитрую и горестную историю моей жизни. Как я старался выбиться в люди, поняв, что без денег ты букашка, как судьба поначалу благоволила мне, как мои «Махаоны» простерли свои черно-желтые крылышки над Киевом, и как в одну прекрасную ночь все внезапно превратилось в пламя и дым.

– Не горюйте, Ден, – утешила меня Тина, – отчего-то я верю, что все у вас сложится. Что вы собираетесь делать в Анастасиополе?

– Не знаю, – честно сознался я и рассказал, что заставило меня направить свои стопы в город у моря.

– Вы фаталист, – от души расхохоталась Тина. – Это ж надо – пальцем в карту!..

– Ну, все-таки лучше, чем в небо, – расхохотался и я. – А вы… Кто вы по жизни?

– Журналист, – ответила Тина. – Работаю в редакции газеты. Это старое-престарое издание, называется «Берег». Ведь что такое, по существу, Анастасиополь? Берег! Берег моря.

– В ласковых водах которого я так мечтал понежиться, – подхватил я. – Прямо сейчас, в декабре.

– Лет через сто, если потепление на планете не остановится, у вас, Ден, будут все шансы сделать это.

Мы одновременно улыбнулись, но уже спустя мгновение на лицо Тины набежала тень. Наверное, кто-то из шнырявших по вагону в разных направлениях совсем не понравился ей. Я не ошибся, потому что она попросила:

– Закройте, пожалуйста, дверь. Так, пожалуй, будет лучше.

Я выполнил ее просьбу. Мы выпили еще по капельке коньяку, и Тина переменила позу – как человек, которого трапеза уже не прельщала, она по-восточному подогнула под себя правую ногу, а левую – прямую, длинную, белую выставила перед собой. Нога по колено была голой – на Тине были черные «бриджи».

– Очень красиво, – не удержался я, не в силах оторвать взгляда от ее длинной гладкой изящной ноги. – Простите, я, кажется, веду себя не так, как надо.

– Любуйтесь на здоровье. Позволяю, – пошутила она и немножко отпила из стаканчика. – Послушайте, Ден, я постараюсь вам помочь. Нам в редакцию требуется человек в отдел маркетинга, рекламы и сбыта. Коммерческая жилка, если не ошибаюсь, у вас есть, кое-какой опыт, пусть и не по нашему профилю, тоже. Главное, причалить к берегу, пришвартоваться, не так ли?

– Хорошая игра слов, – похвалил я, вспомнив местоположение города и название газеты.

– Ну, я все-таки профессионал, – дрогнули полные чувственные губы, показав в улыбке белую полоску зубов – один из передних очень трогательно, чуть-чуть, налезал на соседа.

– Вас завтра кто-то встречает? Муж? – не очень-то кстати поинтересовался я.

– Ден, хотите узнать, не замужем ли я? Нет. Вещей у меня – дорожная сумка да дамская сумочка. Люблю ездить налегке.

То, что Тина свободна, определенно вдохновило меня. По одной простой причине – эта девушка, или молодая женщина, нравилась мне все больше. Воображение, на недостаток которого я никогда не жаловался, рисовало заманчивые, будоражащие картины нашего с ней романа – поцелуи, объятия, полное слитие душ. Пришлось одернуть себя – кому сейчас нужны не только безденежные, а и бездомные мужики? Ден, ты круглый дурак, который раскатал губу без всяких на то оснований!

Оказалось, я был неправ. Оказалось, что в темном купе, где по-прежнему мы оставались вдвоем, меня ждет любовный блицкриг. Отошли ко сну одновременно, но я долго не смыкал глаз, потому что определенно был возбужден близостью, рукой подать, женщины, которая сразу так сильно мне понравилась. Я не знал, что мне делать, я колебался. Как человек, которому впервые в жизни предстояло пройти по канату над пропастью – или пан, или пропал. Все-таки я решился – прикоснулся как бы невзначай к длинной и изящной ладони Тины и с замиранием сердца ждал, что же за этим воспоследует. Мне казалось, что она, как и я, не спит, и я не ошибся. Она приняла, не отвергла это мое легкое прикосновение, наши пальцы переплелись, и отрадная мысль, что я ей небезразличен, наполнила меня рвением продолжить свой штурм. Я плохо представлял, во что все это выльется, мне просто хотелось переместиться к ней на полку и атаковать ее ласками так, чтобы она запомнила эту ночь навсегда. Я рассчитывал ограничиться легким петтингом (сексуально грамотные знают, что это такое), но вышло, что он перерос в глубокий, и все потому, что к нему побуждала Тина, – она откликнулась навстречу моим ласкам так, будто дьявольски изголодалась по ним, и мои поцелуи, поглаживания, первое знакомство с самыми потаенными уголками ее тела заставляли ее трепетать и извиваться так, как это делает выброшенная на берег узкая и красивая рыба.