Свидание с социумом

– Забавно, – сказал Орест, – весьма забавно. Значит, твои соотечественники подсунули местным дикарям большую каку.

– Выходит, так. Это потому, что среди них не было меня. Я не позволил бы оттяпать у племени половину владений. Кстати, только что меня осенило. Хочешь, доложу об итогах очередного этимологического изыска? «Какос» – по-гречески «плохой». Может, отсюда и нашенская «кака»? И смысловое, и звуковое тождество бесспорно.

– А почему говорят – «соленый грек»? Я, когда в автобусе сюда ехал, услыхал от одной тетки.

– Страсть как любят все пересаливать. Рыбу соленую обожают. Пресную воду не признают, – это я уже начинаю гнать тюльку. – Жажду утоляют исключительно морской водой. Если таковой поблизости нет, бухают в бачок с колодезной пачку соли. Натурально, кровь у нас до того соленая, что, если где упадет капля, через час там сверкает кристаллик соли.

Орест так громко смеется, что две девчонки-соседки косятся на нас не с холодным – прямо-таки ледяным презрением. Может, они презирают нас за то, что мы никак не оторвемся животами от песка и не подсядем к их желтенькому, в алую полоску пледу.

Откуда-то Орест извлекает булавку – предусмотрительный парень, а вдруг в море схватит судорога, и предлагает:

– Давай-ка уколю. Хочу убедиться, не отходя от кассы.

– Ага, – прячу я руку, – нашёл дурака.

– Жаль, – с наигранным разочарованием произносит он. – А я уж обрадовался, что сэкономлю на соли. Пособирал бы на пляже кристаллики…

Взрыв нашего смеха заставляет девчонок повернуться к нам спинами. Ясное дело, мы для них теперь не существуем вовсе, мы отныне – пустое место.

Ничего не остается делать, как оторвать свои бренные, отяжелевшие тела от песка и понести их в море.

Я беспрестанно ныряю – иначе вкус купания не улавливаю. А Орест, который преодолел тыщу с лишним верст, дабы увидеть море, напоминает благовоспитанную барышню. Он бережет волосы, не мочит их, плавая осторожно – говорит, не уверен, что в пансионате работает душ с пресной водой. Для истого горожанина это немаловажно.

В море заходили вместе, потом я незаметно оторвался, ушел на глубину, оставив Ореста там, где по горло. Беру курс на сближение, ныряю и метров двадцать пять безупречно прохожу под водой. Отфыркиваюсь в каком-то метре от Ореста, уставившись на него выпученными, залитыми водой глазами. В ушах ее тоже изрядно, потому очередной вопрос моему новому другу приходится повторять дважды. Он, оказывается, спрашивает:

– Дорогой Спирос, а много ли у вас сохранилось обычаев?

– Да вообще-то порядком. Но еще больше подзабыто.

– Какие они – те, которые существуют и по сей день?

– Ты меня, дружище, убиваешь… Это надо плюхнуться на песок и вспоминать те полдня, что остались. Меня, например, всегда трогает, что наши мужчины целуют руку женщинам в возрасте, причем это даже не галантность, а стремление отдать дань уважения женщине-матери. Мне в детстве чрезвычайно нравилось прыгать через костры-каракадзелло, они разводились близ дома в вечер накануне Крещения. Любил находить двадцать копеек, запеченные в василопито, такой слоеный пирог – это уж точно на старый Новый год, на Василия. Досталась монетка тебе – тогда уж точно ты счастливчик все триста шестьдесят пять дней… Свадебных обычаев существовала целая куча, сейчас, правда, они подрастряслись на телеге времени, свалились под колеса, прямо в придорожную траву забвения. Извини, Орест, за высокопарный стиль, но так оно и есть. Наверное, особо стоит сказать о поминальных столах. Не знаю, с каких пор, но они делаются воистину трехэтажными. Не хватает разве что птичьего молока. Причем такой стол поднимает семья любого достатка. Кто-то влезает в долги – лишь бы не отстать, лишь бы потом люди не осудили. Хочешь, подкину чуток мистики – совсем в духе нашего свихнувшегося, оккультного времени? Так вот, у греков Урзуфа и Ялты, которые, кстати, изъясняются на одном и том же диалекте, он, между прочим, из всех наших приазовских говоров наиболее близок к новогреческому языку, существует такой ритуальный обычай, как тебаб. Другим греческим селам он, кажется, неведом – по крайней мере, в ответ на мои расспросы тамошние жители пожимали плечами. Дело в том, что в первый после скорбной даты день поминовения на могиле усопшего имеет быть место тебаб – она густо уставляется едой и напитками. Гвоздь программы – запеченный в духовке барашек. Его приносят в жертву своеобычно – лишь надрезав горло, но никак не отсекая напрочь голову. Агнца целиком освежевывают, запекают, кладут на поднос, этот поднос несет на могилу человек, выступающий во главе процессии. Если родственникам не под силу купить ягненка, он может зарезать жертвенного петуха, но опять-таки не отсекая головы. Однажды, рассказывали, барашка резал хоть и давно живущий в селе, но пришлый человек, наказом знающих людей он пренебрег, голову жертвенному агнцу снес одним махом, чем поверг родных покойного в глубокое уныние. Пришлось пуститься на хитрость: голову пришили к туловищу нитками. Двоюродная племянница усопшего, человек суеверный, шепнула: «Большой грех взял на душу дядя Гриша! Уж и не знаю, как ему это сойдет…» Самое странное, что года через полтора дядя Гриша, нестарый крепкий мужик, помер. Вот и вспомнили тогда…

– Мистика, – делает круглые глаза Орест. – С вами, смотрю, надо держать ухо востро.

Шутит, стервец, ничем его не напугаешь.

– Наоборот, – говорю я, – если уж кто попал к нам в гости, тот окажется во власти самого лучшего и самого живучего нашего обычая – принять человека, накормить и напоить его так, чтобы он потом с восторгом вспоминал это замечательное событие.

– Господи, как я хочу, чтобы меня приняли, накормили и напоили греки, – молитвенно вздевает руки Орест.

– Гарантирую, – великодушно обещаю я. – Так что, снимаем девочек?

Девочки, благосклонно вняв нашему приглашению побалдеть вечером в баре, почем-то туда не явились. Может, нашли мальчиков помоложе. Или убоялись чего-то. Нас с Орестом это слегка огорчило, но после первой рюмки водки «смирнофф» мы съехали на накатанные рельсы и совершенно бесподобно проговорили до часу ночи. Мы отпробовали всего, чем можно было поживиться в этом задрипанном баре: и белые, и крашеные водки, и марочные портвейны, и, наконец, какой-то весьма недурственный «сухарик», который напоследок нарочито разбавляли водой, воображая себя древними греками. Я громко возглашал: «Ямас!», он кричал «Будьмо!»

Поздним утром мы приперлись на вчерашнее место. Солнце жарило, как конфорка электропечи, включенная на «6». Девочки-соседки обретались рядом. Предстояло выяснить: почему они нас проигнорировали.

Но сначала надо было хоть чуть-чуть освежиться.

Море лучше всякого огуречного рассола, лучше самой холодной бочки с пивом, лучше всяких ста граммов. Море снимает похмелье на раз.

Побарахтавшись с часок в этой соленой купели, мы поняли, что сил разобраться с этими двумя очаровательными негодницами у нас вполне достанет.

На Илью

В тот самый день, когда святой Илья, притомясь от небесной маеты, опускает в земную водь босые ноющие ноги, дабы, испытав блаженство, омыть, понежить их в текучей теплыни, а после омовения, если вдруг приспичит, пустить прямо в водоем напористую холодную струю, убивая при этом сразу двух зайцев – и малую нужду справил, и заодно земле напомнил, что катится она не куда-нибудь, а прямехонько в осень – так вот, именно второго августа лучший в Арктосе браконьер Нестор Карафулиди, у которого никогда не выводились ни красная рыба, ни балык, ни черная икра, с утра принялся чинить мотор, готовить нужные для ночного выхода в море снасти. Колготясь в гараже, где воздух сложно пропах бензином, яблоками, рыбой и железом, он и не заметил, что уже битых минуты две за его спиной стоит Дора и молча наблюдает за ним. Нестор даже вздрогнул, когда неожиданно услышал:

– Крыша, что ли, поехала? Совсем умом тронулся?

Он оборотился и удивленно уставился на супругу, с которой определенно считался и, если честно, порой чуть побаивался – сколько не перебывало у него дома приятелей-собутыльников, перед всеми, «выкатывая поляну», ставил эмалированную, размером с лохань, миску с черной икрой и непременно предупреждал: «Икру жрите ложкой, а на хлеб, сукины дети, гоните гривны, иначе Дора меня прибьет!» И пока деньги на стол не выкладывались, водку по рюмкам не разливал.