В горах Тигровых

Кто-то из баб упал. Бабы бросились к Любке, сдернули ее с высокого крыльца, заревели:

– Бей суку! Бей бешеную кобылищу! Она мово Степана не раз привечала.

– Мово парня совсем заездила! Отбила жениха! Бей!

Любку мяли, топтали, таскали за косы. Любка кусалась, визжала, брыкалась. Любка хотела жить! Но бабы не хотят этого понять. Где им понять, усталым и забитым. Любка всегда в неге, в сытности. Но, видно, отжила свое Любка. Отлюбила. Баба в гневе – злее дьявола.

– В людей стрелять! Бейте гадину!

Но уже бить некого было: Любка, разбросав руки, лежала на песке. С нее сорвали сарафан. Красивое у Любки тело, холеное, сбитое тело. Не урядницкой бы ей бабой быть, а барской. Хотя Любка – деревенская девка. Прибрал за долги у соседа урядник. Скоро забыла горечь полыни.

– Несите кипяток, шпарить будем!

– Грешно изгаляться над усопшей, – остановила баб Меланья.

– Грешно, а тебе приходилось всю ночь кусать угол подушки аль от злости жевать гнилую солому? Нет. Потому как твой Феодосий святой человек, а наши все кобели. И не смей перечить, жена да убоится мужа своего. Шпарить, пусть покорчится.

– Не дам. Уже отходит, без молитвы и покаяния, – сняла с себя передник и закрыла умирающую Любку. – А вот бумаги ищите, в них наше горе, – приказала Меланья.

– Чего их искать, жги дом, все сгорит.

Кто-то вбежал в дом, выгреб из загнетки угли, другие вытолкали детей, и скоро вспыхнул дом, светло стало. Длинные языки пламени взметнулись в небо, может быть, дошли и до звезд.

Мужики сносили убитых к церкви, разносили раненых по домам. Пять человек убили.

– Теперь жди казаков, солдат. Ну, убил я урядника по оплошке, так зачем же было драку-то затевать? – сокрушался солдат.

– Не мы зачали, Зубин зачал.

– Пороть будут вас, а не Зубина. Правда всегда останется на их стороне…

Любка умерла. Кто-то из баб даже пожалел:

– Красивуща, язви ее. Зазря убили.

– А Параньке дробью глаз выбила тоже зазря? Зуб за зуб, око за око. Праведно убили, еще надыть Параську потрясти, тогда нашим кобелям некуда будет бегать, ежли еще Дуську уханькаем…

– Вдовиц не трогать. Это божьи женки! Не трогать, говорю! – повысила голос Меланья.

– Верно, красивуща, но скоро бы завяла на нашей работе, – согласилась и Харитинья. Теперь у нее соперницы по красоте не будет.

– Детей разведите по домам, – командовала Меланья.

– На кой черт нужны нам эти выблядки. Вырастут, на наши шеи сядут.

– Стешка, веди детей к нам. Наша вина, нам ее и переносить, – распоряжалась Меланья.

– Бросайте Любку в огонь, чтобыть от нее и косточек не осталось! Взяли!

– Не надо, крещеная ведь, по-христиански и схороним. Несите в сад, до утра там полежит, пока придет власть наша.

– Айда на сход! Там что-то гомонятся мужики. Гулкое пламя освещало сходное место. Сход тоже ревел, Феодосий, весь в пламени, весь в кипении, орал:

– На Оханск! Поднимем бунт! Деревни пойдут с нами! Все сметем! Был бы огонек, а пламя будет.

Из соседних деревень, колотя лаптями по крутым бокам своих клячонок, скакали на помощь мужики, думали, случился пожар. А здесь? Здесь уже случился бунт, маленький, но уже бунт.

– Будя, не надо подымать бунта!

– Поднимем, однова помирать.

– Перебьют нас!

– Больше хлеба другим достанется!

– В Оханске инвалидная команда, арестантская охрана, а там казаки приспеют и поколотят почем зря.

– И тех свалим, нас много, с нами вся Расея! – орал Феодосий. – Гореть так гореть! Фома, гони сюда своих коней, сядем все на конь, и сам черт не страшен будет.

– Никиту в голову, он солдат, герой, знает все артикулы, команды.

– Никиту в голову! Феодосия подручным! – орали со всех сторон.

Зазвенели бунтарские колокола во всех деревнях, заколготились мужики, скачут на подмогу осиновцам.

– Веди нас, Никита Тимофеевич, припомним кое-кому Пугачева. Веди!

– Спасибо за честь, – поклонился сходу Никита. – Но дозвольте слово молвить. Значит, так, охолоньте! Затеваете вы не дело! Подрались ладно, и хватит. Мне че, я один, как перст указующий. Возьму свое ружье – и в Сибирь. А у вас семьи, подумайте, допрежь затевать бунт. Я сам усмирял бунты, не устоять вам супротив солдат аль казаков. Они обучены убивать, а вы землю пахать.

– Кончай глаголить, веди, веди, Никита!

– Ну что ж, перечить народу не буду, поведу.

– Дядя Никита, не надо! Воевать против царя – одно что воевать против бога! – закричал Андрей.

– Молчи, племяш, с меня началось, мне и кончать.

– Но ведь вас побьют?

– Побьют – это точно. Но пусть мужик перекипит, перебродит.

С конюшен Мякининых гнали коней, одни под седлами, другие без седел. Сам же Фома отказался ехать с бунтарями, живот схватило.

– Взять сына в заложники! – приказал Никита. – Ларька, иди ко мне! От меня ни на шаг! Понял ли?

– Понял. Мне и самому охота подраться, – усмехнулся Ларион.

– Веди, Никита, не медли, могут упредить оханцев.