Дикие пчелы

…Так передавал Михайло знания, мудрость жизни побратимам, своим последним ученикам. Стрельбе же учил их Макар Булавин, наилучший стрелок среди раскольников. Учил повадкам зверей, разным премудростям таежным:

– Чтобы быть хозяином в тайге, надо уметь многое: стрелять точно, ходить ночью по звездам, днем по солнцу, разводить костры, строить дома, шить обутку. Таежный человек – все должен мочь. Без этого мы погибнем.

И вел в тайгу, туда, где кричали филины, рычали тигры, стонала и всхлипывала ночь. Вел, чтобы дети с восьми лет не боялись тайги, чтобы они могли и в ночи спать сном младенца. Ибо человек есть голова всему сущему на земле.

А ночь темна, над головой лишь звезды, луна. Чьи-то всхлипы, вскрики, стоны. Треск сучка под лапой зверя кажется хлестким выстрелом; шум ключа похож на скрадывающие шаги тигра. Хочется прыгнуть под коряной полог, забиться в угол и сидеть там пугливым мышонком. Но такое делать нельзя, друзья засмеют – каждый старается не обращать внимания на ночные звуки и слушает охотничьи сказы Макара Булавина…

Учил он и плавать на лодке по бурным рекам, и бегать на лыжах по крутым сопкам. Лыжи подбиты камусом, бежишь в гору, а плотная шерсть не дает сползать назад. Но главная учеба – это стрельба.

В те годы у раскольников уже были однозарядные берданы, многозарядные винчестеры, русские винтовки.

Любимцем у Макара был Устин Бережнов. Глаз у него зорок, рука хваткая. Того и смотри, что догонит учителя. Но учитель этому только радовался. А вот Романа Журавлева не любил и часто кричал на него:

– Я выбью из тебя эту хлипкость. Ты как журавушка, идешь и ногой за ногу цепляешь. И в кого ты такой журавлиный? А ну бегом, вона до той сопочки и обратно. Душа из тебя винтом. Охотник должен быть верток, гибок, как соболек, упруг, как еловые корни. Он должен уметь думать, чтобы затылок запоминал, а глаза искали зверя. Внял?

Охотничьим наукам обучал детей и Алексей Сонин. Никто больше его не ловил соболей и колонков. Учил настораживать и строить разные ловушки, капканы самодельные, ходить по следу соболя, чтобы загнать его в дупло или расщелину, выкурить дымом, прежде поставив омет или рукавчик. Но это был «заполошный учитель», как называли его дети. Он срывался, кричал, драл непонимавших за уши, топал ногами. Но тут же отходил и снова начинал показывать свои премудрости таежные.

– Эко руки у вас неумехи. Как нож держишь, варначина? Насторожка должна быть чистой, ровной, а не изгибами.

Сонин был лихой бабник. Отправит своих учеников по ловушкам, а сам нырнет к вдовушке. За то не раз его наказывали на совете. Даже розгами секли. Но он не унимался.

Еще одна беда была у Алексея. Добывая больше всех пушнины, все деньги просаживал он на конях, на скачках, которые по осени устраивались среди каменцев, кокшаровцев и варлаховцев.

Его супруга, баба Катя, любимая всеми лекарка, смотрела на причуды мужа молча, приносила каждый год по ребенку. Поговаривали, что она любила другого, но тот не полюбил ее. Поэтому не ревновала, на жизнь смотрела просто.

Жила таежная деревня, жили в ней таежные люди, со своими болями и радостями, злобой и добротой.

2

Над тайгой метались метели, звенела она от студеного ветра, потом нежилась под нежарким солнцем, дремала ночами – суровая и насупленная. Глухо подо льдом роптали речки, ключи. Паром исходили наледи. Хмурилось низкое зимнее ночное небо.

В эту ночь собрались мужики за большим застольем у Степана Бережнова, чтобы вспомнить былое, подвести итог своей жизни.

Первыми пришли братья Бережновы, телохранители сурового наставника. Под иконами сели Куприян и Фотей. Куприян не вышел ни ростом, ни силой. Зато Фотей силач, борец, которого еще никто не положил на лопатки. Справа сели Евсей и Венедикт. Евсей был похож на каменную глыбу, весом девять пудов. Один ходил на медведя, не с ружьем, а с простой рогатиной, даже не брал ножа…

Братья Бережновы жили дружно, во всем поддерживали старшего брата и вместе со Степаном фактически вершили судьбу своей братии.

Вспомнили мужики, что, когда закладывали деревню, хотели обнести ее крепостными стенами, как это делали в Барабинских степях, а позже на Иртыше, но братья Бережновы отговорили. Степан тогда сказал:

– Нашими стенами будет тайга и дружба со всем людом. Хватит, побулгачили мы и наши отцы – ежели придут мирские, не бежать будем от них, а привечать их. В этом наша крепость. А потом и бежать некуда: за перевалом море-океан.

– Да я лучше удавлюсь, чем буду жить рядом с никонианцами, – возмутился Исак Лагутин, у которого отец погиб в битве с мирскими.

– Можешь и удавиться, ежели греха не боишься. Но знай, где мы проложили тропу, сюда придут и мирские. Когда-никогда, но придут. Выстоять мы должны в этом людском море.

– Верно рассудил, Степка, – поддержал праправнука дед Михайло. – Стены от людей не защита, любая крепость может пасть.

На первых порах было страшно без крепостных стен. Люди оглядывались по сторонам, деревня была будто нагая. Потом привыкли.

Пили сладко-хмельную медовуху, вспоминали тех, кто пал в неравном бою с царскими ярыгами, с мирским людом. Хвалили наставника, что правильно вершит дела, сдружил с аборигенами – все друзья и помощники. Было и такое, что Степан Алексеевич не раз выступал в роли судьи, если кто-то обижал их. Судил праведно, по чести.

Особенно дружны были раскольники с племенами Дункай и Бельды. Те жили в берестяных чумах, плавали на берестяных лодках, питались только рыбой и мясом. Русские научили их сеять хлеб, садить овощи. Гольды и удэгейцы промышляли соболя, колонка, белку. Но были в вечном долгу у пришлых контрабандистов. Соболь, что был добыт в прошлом году, был продан еще в позапрошлом. Так из года в год. Степан Бережнов рассудил: пришлого купца-хищника, чтобы аборигены перестали быть должниками, надо поприжать, чем снискал к себе доверие.

В середине лета, в разгар покосной страды, пришли тамбовские ходоки. Это были Кузьма Кузьмин и Еремей Вальков. Степенно зашли в деревню, не обращая внимания на брех охотничьих собак, помолились на восход солнца никонианской щепотью, постучали в самые богатые ворота Степана Бережнова.

Радостно встретил ходоков Степан Бережнов, спросил:

– Как же вы нашли дорогу в эту глухомань?

– Мир слухами богат. Нам сказывали, что здесь живут бородатые люди, земель много, вот и забежали сюда по тропам. Всю землю пешком прошли. Хороша везде земля, но много сказок слыхивали мы про этот Зеленый клин. Дажить книжонку такую читывали, кою зовут «Зеленый клин». Читали на сходах, по домам, при лучине. Растревожила она нас. В книжке сказано, что здесь можно по пятнадцати десятин на душу получить. А мы – малоземельные, десятина – и то много… И рыбы, и зверя будто здесь невпроворот. Это ить не жисть, а малина, – смиренно говорил Кузьмин, сглатывая слюну, будто уже ел и мясо, и рыбу.

– Все так, как вы говорите: и зверь есть, и рыба… Переселяйтесь, земли хватит, была б сила.

– Быстро не выйдет, потому как сюда шли пешком два года да отсель придется столько же. Знать, придем к вам годов через пять-шесть. Правда, есть сказ, что чугунку сюда ведут. Коли проведут, то быстрее прибудем.

– А что здесь родит? – спросил Вальков.

– А что посадишь, то и родит, хошь арбуз, хошь дыня, тыква, помидор. Да здесь хошь кол вбей в землю, и тот родит. Что там кол – сухая оглобля через год даст листочки, – хохотнул Бережнов. – Земли здесь добрые, жирные, солнца – по-за глаза. Научитесь рыбачить, охотничать – и пойдет у вас дело.

Пока Бережнов вел беседу с ходоками, Исак Лагутин с Карпом Таракановым подняли народ на ноги, чтобы убить ходоков и закрыть другим сюда тропы.

– Стара, корми ходоков, чтой-то меня на улицу кличут, – потянулся Бережнов к окну. – Что тут у вас? Вы что, ополоумели? Убить ходоков? Кто эту смуту затеял? Карп и Исак. Кнут, подайте мне кнут! Тут епитимья не поможет тем, кто не хочет понять дела.

И засвистела скоро плеть, начала оплетать широкие спины непонятливых раскольников.

– Наши дети с тобой, Исак, побратимы, – гремел Бережнов и что есть силы сек супротивника. – Потому и бью тебя сильнее, чтобы понимал мою дипломатию. Ходоки сказывают, что ведут сюда чугунку, – тогда повалит народ, а вы! Вот тебе еще по разику, и вона с моих глаз!

– Верно, большак, – одобрил дед Михайло. – Думал, ты так дураком и останешься, а у тя просветление ума. Не убивать, а звать надо сюда люд расейский…

– Макар и Исак, вы поутру проводите ходоков за перевал! Вы за них в ответе. Вняли? Я знаю тебя, Макар Сидорович, ты умен и кровопролития не позволишь. Исак же пойдет, чтобы познал души ходоков. Познает, то и полюбит. Все! Расходись.

Исак Лагутин было рванулся, чтобы выхватить кол из поскотины, но его тут же окружили братья Бережновы. Евсей тихо сказал:

– Не кипятись. Жамкну – и нет тебя. Ты силен, мне тожить силы не занимать. Брат верно вас рассудил. Иди выспись.

Тарабанов отбежал на десяток шагов:

– Наставник меняет кожу, как змея, пора дать ему под зад коленом! Торскнуть его мало! Раньше у нас такого не бывало.

Тарабанова сзади схватил Фотей-борец, легко закрутил руки назад и подвел к брату-наставнику.

– Вот что, Карло, я уже тебя наказал. Но ты не внял. Дальше своей колокольни не видишь. Или запамятовал? Так вот тебе на память! – влепил затрещину Тарабанову Степан. Тот покатился по муравистой поляне. – Так будет со всяким, кто пойдет супротив моих слов. Сходом такие дела решать не буду. Говорю, надо, значит – надо. Реку вспять не повернуть, старого не вернуть. Всем по домам, завтра снова работа.

– Добре, сынок, добре, – поддержал наставника дед Михайло. – Повоевали – и будя. Пора жить миром. Обрастать друзьями, а не врагами.

Карп Маркелыч Тарабанов давно точил зуб на Бережновых. Давно рвался к власти, к богатству. Но сильны Бережновы, не вырвать власть из их рук. Не дают богатеть, приказывают жить ровно, как все. Совет решил, если кто убьет гиляка, тому смерть. А Тарабанов хотел жить широко, привольно. Но на пути стоял этот страшный человек, которому ничего не стоило поднять руку на сына, если он пойдет против отца.

Исак же Лагутин во всем был покорен большаку, не перечил, но на этот раз взбунтовал, и все потому, что в драке мирские убили его отца, которого он очень любил. Молча перенес побои наставника, так же молча проводит за перевал ходоков Нет, он их не тронет, не посмеет пойти против воли братии, воли большака.