Падшая

– Старшина, попрошу тебя за одну малость, – молвит.

– За какую? – интересуюсь, сам напрягся, нутром подвох чую.

– За грустную, – мямлит, – сон мне был… Ты моей Гальке передай, чтоб она год после меня замуж не выходила. И Микки из этого дурдома возьми, я ему обещал, что с собой заберу, да не получится теперь.

– Ты чего, сдурел? – обомлел я.

– Вот, письмо ей, отошли, пожалуйста, как вернешься.

– Тезка, ты с мозгом разругался?

– Ты не поймешь. Чувствую я… В общем, напиши… Иначе, мне очень больно будет… Я сильно ее люблю. В первый раз… и в последний, – сам расстроен как старый рояль.

Пожал плечами, а как его успокоить? Бзик у человека. – О’кей, – говорю, – положи в тумбочку, – и думаю: «Выключатель наш поехал, не железный, оказывается».

А он, весь в мыслях тяжелых, видимо, письмецо в книжку записную сунул, и к себе во внутренний карман положил, а я внимания не обратил – не до глупостей. Вздремнуть бы, если получится. А может и отменится все, мало ли? Когда в следующий раз поспать случится, кто знает?

Ошибся я. В который раз.

Только прилег, команда: «Всем собраться! Время пошло! Полный боекомплект!».

Бряцая оружием бегом в стылую, мать ее, ночь.

В воздухе пыль и гул мотора – борт садится по наши души. Значит, особо важное задание – приказ о запрете на ночные полеты уже давно вышел – Стингеры наши вертушки сбивали ночью, как мы в саду груши. Исключительные обстоятельства, видимо.

Свистит турбина, хлопает винт, дрожим от мороза и нервов, поднимаясь в чужое, зимнее небо.

Направляемся в логово, туда, где поселилась смерть. Спешим, винтами рубим туман. Задача – поиск и уничтожение группы диверсантов в количестве тринадцати человек. Идем низко, ночной мышью: огни потушены, рации выключены – нет нас.

Погода и жизнь – стабильно неустойчивая. Морозно.

Иногда налетали внезапные порывы ветра, и тогда массивная стрекоза резко замедлялась, будто влетев в податливую стену.

Мы только за.

– Нормально, Хозяйка Ночь. Дуй посильнее и дождика поддай, чтобы с землицы нас не приметили, и на подходе к точке, душманы не срезали как утят неопытных.

Корпус МИ-8, руки и нервы дрожат от напряжения. Глухо хлопают лопасти разрубая воздух и резиновые минуты, отсчитывая оставшиеся кому-то мгновения.

До ущелья идем на минимальной высоте, петлей, по прямой нельзя, срубят. Иногда вертушка проваливалась в воздушные ямы, тогда резко подтягивало кишки к горлу и бросало в пот.

– Ананасов хочу, кисленьких, как в детстве, – просипел Злобин.

– Что за детство ананасовое у тебя было? Где ты их взял? – хмыкнул кэп.

– У меня предок во Вьетнаме служил, оттуда и привозил.

Высадились за пять км от цели, и ночью, со здоровым минусом и бодрым ветерком, быстрым маршем. По крутым каменистым склонам и узким тропам двигались цепочкой, шаг в шаг, с пятки на носок, бесшумно. Маскируясь за редким кустарником и россыпями камней, надеялись, что видим все, а нас – никто.

Впереди овчарки-ангелы, тротилом прикормленные, бегут, возле мин садятся. Жизнь подразделению продляют, нас оберегают.

К утру, подбираясь к точке, чуть не столкнулись с парой стариков.

Первый сидел на корточках к нам спиной, и постоянно растирал руки, не давая им замерзнуть, второй – застыл неподвижным изваянием. Они, не замечая холода и стылого ветра, о чем-то неторопливо беседовали. Чуть в стороне отдыхала пара ишаков груженых тюками с лепешками.

Хорошо, собаки их вовремя почуяли и встали, сами бы мы в такой тьме не увидели, пока носом не ткнулись.

У крестьян – лица с глубокими, вырубленными временем и изматывающей работой морщинами, а бороды – белые, то ли от старости, то ли заиндевели, и говорят, говорят, будто остановиться не могут на собачьем холоде.

Может, вспоминали жизнь свою бесконечную? Разговор тек неторопливо, как безбрежная река.

Болтовня до утра? На морозе? Почему костер не зажгли? Не понятно. Чужие люди и привычки у них чуждые.

В таких случаях варианта два: проскользнуть незаметно, или не оставлять свидетелей. А дорожка узкая, обойти не получится! Плюхнулись в мокрую грязь, и на брюхе, ужами, тише воды поползли. Оружие придерживаем, чтобы не бряцало, дыхание сдерживаем, собачки рядом ползут, приученные – не пискнут.

Не заметили!

Не хотелось на себя лишний грех брать, хватало уже…

Метров сто на брюхе, вдруг – вспышка позади, взрыв и крики нечеловеческие. Оглядываемся – два тела в грязи корчатся.

Послали бойца, он исчез в темноте и вскоре, четырежды хлопнул воздух. Разведчик вернулся – в глаза не смотрит,

Оказывается, один из старцев наступил на мину-лягушку, потому и стоял живым памятником. Второй, видимо, бросать друга не захотел. Пока силы оставались, они беседовали, а как оступился, мина сработала и оторвала им ноги. Пришлось от мучений стариков избавить. Вместе к своему Аллаху отправились.

Глава 9.

– Эхх, – как от невыносимой зубной боли застонал ветеран и сжал виски ладонями. – Жрут меня эти воспоминания. По кусочкам жрут и душу рвут. Ни курить ни пить уже не могу. Опять я весь там. В прошлом.

К утру добрались до точки, расположились. На случай, пути отхода проработали. А дорога в окружении гор одна, и та как на ладошке.

Напрягло.

Обложили далеких стратегов богатствами русского языка.

Рассвет.

Ждем.

Холодно мать ё, руки заледенели и через полчаса уже не гнулись. Может, вокруг и нет никого, кроме идущих сюда тринадцати крестьян, а может, на склонах гор – схроны, пещеры, укрепленные позиции и пристрелянные огневые точки.

Хорошее, для них, место.

Гиблое, для нас.

– Окопаться в глубину, – нахмурился кэп.

Куда копаться?