Падшая

А тут, ему, приспичило… Из всей группы только ему.

Наблюдаем. Дышим через раз. Ждем.

В наступившей давящей тишине, у доктора неожиданно глухо хлюпнуло в животе, тело подбросило, и он закричал так, как не мог, никогда не мог кричать человек.

С всхлипом и стоном из самых глубин исходящим. Жутким, до костей пробирающим.

И только тут хлопок выстрела СВД до нас долетел.

Снайпер. Метров 300.

– За что-о-оо!? – оглушительно разнеслось по ущелью.

Столько было в этом жутком крике отчаяния, невыносимой боли, безысходности и обиды.

– За что-о-о… – еще раз разорвал наступившую тишину крик. Он кричал не зная, что его уже убили и Злобина уже нет, и никогда больше не будет.

– За что-о? – кровавыми пузырями хрипел Олежка, и так хотел договорить все, что не успел сказать.

Ему еще казалось, что сейчас ему ответят, подбегут, чудом выдерут изнутри этот проклятый, полыхающий огнем кусок металла, и спасут от безумной, невыносимой боли… И тогда, будущее – случится, а не кончится так нелепо на чужой, промерзлой земле.

Через три секунды его подбросило второй раз. Брюхо, как минуту назад и предсказывал хозяин, лопнуло, и вечер пропитался страхом и смрадом.

Крик резко оборвался, как не было. Тихо всхлипнув, боец за справедливость затих навсегда.

…Не успел. Не успел…

Валится молча, мешком, с открытыми глазами.

Здоровый, классный парень, с белоснежной улыбкой и кулаками способными уронить троих. А тут – изорванное тело и конец всего.

В наступившей тишине стало слышно, как замерло его сердце. Лежит, молчит, с укором на нас смотрит.

Все…

А мы – что?

В землю вросли, за бугорки прячемся, переглядываемся меж собой, на Злобина глаза поднять боимся. Знаем – приподнимешь голову, в ней через секунду на одну дырку больше станет, и каша вместо мозгов. И мама выплакивать глаза будет, а больше никто и не вспомнит.

Страшно…

Откуда, с-с-сука, стрелял? Сверху, или с базы? Не с базы, оттуда не заметили бы. Значит, с высот.

Суета в лагере началась, ракеты в воздухе. Попробуй нос высунуть.

В нашу сторону человек сорок быстренько выдвинулись. Смерть все ближе.

И правильно так: первая группа пятьдесят метров цепочкой один в один пробежала – залегла. Пока первая стволами в нашу сторону щерится, вторая пошла. Как мураши. Шустро подкатываются, но без суеты. Отработанно.

Минометы захлопали, пока чуть позади – отход нам отсекают, грамотно. Все плотнее и плотнее. Значит, с горы по рации координируют куда бежать и стрелять.

Мина летит, ты вой приближающийся слышишь, и заранее примерно знаешь, куда хлопнет и какая каша красная с грязью и дерьмом, там через пару секунд будет. После третьего залпа, когда рядом совсем земля вздыматься начинает – штаны мокрые.

Кэп шепотом приказал броник скинуть – 15 кг в беге за жизнь аргумент весомый. Оставить только боекомплект и желание выжить, ничего больше.

Время!!!

На Злобина на прощание глянули, и по газам!

Группа друг дружке в затылок, шаг в шаг, и понеслось: бухает замерзшими копытами, только брызги вокруг!

«Письмо Гальке», – осенило меня. – Обещал же Олежке вчера!

Колобком подкатился, дергаю хирурга на всякий случай: случаются чудеса, вдруг живой? А у Олежки взгляд удивленный. Смотрит на меня укоризненно, будто спрашивает – зачем ты дергаешь, за что со мной так? Что же ты, брат, меня не отговорил?

– Был человек, раз, и нет его! И Галька осталась вдовой, и дети не родились, и жизни нормальной не увидел, – отвел от окна взгляд афганец. – Прячусь за ним, телом его прикрываюсь, думаю – гребаная жизнь!!! Зачем мы здесь, ради чего такого парня не стало? Собрался, зубы стиснул, на груди у него нащупал жесткий прямоугольник – там все спрятано. Трясущейся рукой из внутреннего кармана достаю, чувствую, жжет меня прицел, целится, с-сука, сейчас пальнет! Выдернул книжку мокрую от крови, откатился, на всякий случай – щелк! И от камня, за которым я только что прятался – кусочки по закоулочкам. Чуть зрения не лишился, всю голову посекло.

…Понятно, – думаю. – На счет три саданет еще раз.

Я, тогда, на морозе, от близости конца взмок мгновенно.

Залег за камень, пытаюсь просчитать, когда еще раз засадит. А он, падла, ждет, сволочь опытная, в прицел все пути моего отхода просчитывает и момента, когда я высунусь, поджидает. А времени нет – каждый миг дорог, муджахеды с каждым мигом все ближе!

Чуть приподнялся – вжик, возле уха и осколки камня посекли шею. Опять залег, жизни последние минуты отсчитываю, диверы вот-вот подтянутся и меня на удобрения пустят. Но пока он перезаряжаться будет, три секунды есть. Снимаю каску, приподнимаю – вжик, удар! Только каска со ствола слетела, я рванул зигзагами.

Разлетелся снег под спешащими от смерти ногами. А они не слушаются, норовят с каждым шагом в мерзлую землю врасти! Хорошо, в запасе триста метров жизни. Ты пытаешься их увеличить, духи – сократить, вырезать тебя с корнем.

А ноги, страхом и холодом как свинцом налиты, и в землю, корнями врасти норовят. Выдергиваю, и олимпийским спринтером, про мины-лягушки уже не думаю, петляю как заяц: три шага – вправо, три шага – влево. От гада всевидящего, с прицелом, подальше. Молю своих Богов и чужих… Три шага – влево, три шага – вправо… Вжик, и фонтанчик грязи, где только что был. Глазами снайпера на меня тогда смерть смотрела.

Ты каждой клеточкой это чувствуешь.

Мины свист, разрыв фугаса впереди и сзади.

Беги, не беги.

Беги!

Летит смерть, рвет в куски воздух и все, чего касается. Перед глазами всполохи огня, как спастись, в какую щель забиться? Вокруг летят осколки, и визжит свинец. Стараются молодой жизни меня лишить, сволочи!

Пока я возился, отряд ушел вперед.

Тропа сделала резкий поворот, группа залегла, переводя дух.

– Четвертый, четвертый. Как слышишь меня, прием! Прошу поддержку и эвакуацию, – мучил радист рацию.

Рация хрипела в ответ:

«Задание находится под контролем Москвы. Необходимо ликвидировать группу диверсантов и доложить», – ревели динамики и возражениям не вняли.