Падшая

– Ты дурачка не включай, чугунная голова. Будешь делать, что скажем, и шлюха твоя тоже. Что? Думал, она аудитором работает? Шлюха она, профессиональная блядь. Раньше вершки обслуживала, а последние полгода мы ее не видим. Уж не забеременела ли? Шучу, у нее потомства не будет, не может она. Да, мы и это знаем.

У Олега потемнело в глазах, он пошатнулся, и, не осознавая что делает, коротко рубанул Карпова основанием ладони в печень.

Служивый поперхнулся на полуслове, осел и нажал кнопку вызова.

В кабинет влетели серые.

Град ударов.

Боль. Вспышки. Тьма.

БабУшка очнулся на полу, привязанный к батарее, пошевелился и застонал от нестерпимой боли.

Карпов, сидя за столом, заметил, и оторвался от писанины.

– Очухался? А теперь слушай, и слушай внимательно. Вот протокол нападения на офицера Следственного Комитета, – сунул он подписанный лист под нос. – Еще один об обнаруженных у тебя упаковках с наркотическим веществом, обрати внимание на заключение лаборатории и подписи понятых. Семерочка гарантирована. И блядь твою мы закроем и используем по назначению – коллектив у нас мужской, обстановку надо разряжать, – хмыкнул он.

В углу заржали.

– Выхода у тебя нет, и выбирать не предлагаю. Делать будете, что скажем. Клиенты у твоей дурочки – люди серьезные, нам интересные. Перед сексом накапает в рюмочку, разболтает клиента и все. А ты тут устроил трагедию на пустом месте. Приберешь Петрика, и живите как раньше – делов-то?

Олег понял, что день сегодня будет долгий, а вечер может и не настать вовсе.

– Пидор ты, Карпов, пидор. У нас, в Афгане и в Чечне, такие твари до конца недели не доживали. Ты меня лучше сразу убей, иначе дотянусь и глотку перегрызу, – разбитыми губами прошлепал он.

– Зря ты это, – ухмыльнулся немайор. – За бабу свою не ссы, ей не привыкать, дело привычное. А для тебя, у нас способы проверенные имеются.

Глава 12. В аду.

Как и предупреждали мудрые, от некоторых предложений отказываться здоровью не очень полезно. Убеждать нелюди в сером умеют и орудия изящные имеются.

Скрупулезно с ним работали, на совесть. И пакеты пластиковые на голову, и током пыточки, и на крюке повисел…

Час за часом.

Время – штука коварная, и в разных ситуациях, по-иному течет. Иногда, секунда дольше часа тянется, и года жизни отрезает. Если пыток не вкусил – реальную цену каждой секунде не знаешь, а какое счастье прожить минуту без боли неимоверной – понятия не имеешь.

Слов служивые не слушали, только ненависть ледяная в глазах сквозила. Опасные они люди, недобрые… Нет у них ни совести, ни сочувствия.

До нутра достали и наружу вывернули.

Не раз Олег думал: вот и все; либо с ума сейчас сойду, либо сдохну через мгновение.

Выбили веру в человечество, душу вынули и в порошок стерли. Славные традиции в органах прекрасно сохранились, качественно, в оригинале и без всяких либерастических примесей. Никаких чуждых перемен. Все самой первой гестаповской свежести. Как сто, сука, почти, лет назад. Берегут скрепы, твари. Вроде, свои они, а хуже чужих оказываются.

Но грех жаловаться – повезло ему. Среди убеждателей добрые люди попались, с пониманием. Без бутылки шампанского обошлось, и в живых, за прошлые заслуги, оставили. Предупредили, правда, что начальство может и передумать, и красочно описали, что с девчонкой будет, если хоть одно ухо о происшедшем здесь слово услышит.

Через три ночи выбросили на улицу из воронка. Грязного, в кровавых потеках и вонючих штанах с разводами.

Он брел как в тумане, не узнавая округу, полуживой и почерневший, прятал взгляд и боялся только одного – ментов. В мыслях заевшей пластинкой крутилось – гестапо, гестапо…

На непослушных ногах чудом добрался до дома, как – не помнил.

Позвонил.

Тишина.

Еще раз.

Нет никого.

– Неужели, забрали ее, скоты? – и рухнул на пол.

Щелкнул замок.

За ним Маришкино лицо, белое от переживаний.

Увидела, сползла по стенке, и сквозь рот закрытый мычит…

Поднялась, и волоком его в прихожую.

Дверь защелкнула на все замки, еще раз проверила каждый, и рядом с ним опустилась.

Голову на плечо.

Молчали долго.

Стемнело.

– Значит, блядуешь помаленьку? – разжал потрескавшиеся губы афганец.

Она изумленно уставилась на него и взглядом смертельно раненой птицы полоснула его по сердцу.

Отвернулась и уткнулась невидящим взором в стенку.

Поднялась, на негнущихся ногах направилась к двери, остановилась, и не своим голосом:

– Я думала, ты – все. И никогда уже больше тебя не увижу. Спасибо, что живой.

Квартиру наполнил шум воды и расколотых надежд.

– Иди, мойся, – и ушла на кухню.

Олег попытался подняться, но ноги не подчинялись, перекатывались по полу как чужие.

Одесситка, услышав возню, выглянула в коридор.

Заметив, как он пытается встать, не выдержала и разрыдалась.