Падшая
Приостановился у Крузака, оглянулся по сторонам, бензинчик на колесо возле бензобака и жгут пропитать не забыл.
Лил обильно, наверняка, но половину оставил.
Сердце ломится в грудную клетку.
– Пока тихо.
Отошел на пару шагов, отвернулся к стене будто прикуривая…
Зажигалка.
Кинул горящий жгут под колесо и быстрым шагом направился по улице. В одной руке сумка, в другой – телефон.
Черный, густой дым заволок улицу.
Хорошо, видимо, вспыхнуло.
Перешел дорогу и встал поблизости, дожидаясь пока выбегут охранники.
– И помидоры подорожали и хамон. Сыр уже купил, а колбасы хорошей не было! – он громко говорил в телефон, пока за спиной ревело пламя.
Суета сует. Бегают кругами ошалевшие секьюрити с квадратными глазами и неработающими огнетушителями. Пусть бегают. Говорят, полезно.
Дверь в офисы открыта.
Не переставая кричать в трубку, поджигатель вошел в здание и побежал на второй этаж, отыскивая нужный кабинет.
– Вот она, – он остановился перед массивной дверью из резного дуба. – Все как кэп сказал. Звоним.
Молотило сердце. Конец близок.
Олег нажал кнопку звонка трижды, после чего требовательно постучал.
Дверь глухо распахнулась, в проеме амбал с кобурой.
– Тебе чего? – удивился он.
– У вас пожар, вот там, – показал БабУшка на улицу, и левой, резко, ударил его в горло.
От жесткого, как обухом топора удара, охранник рухнул.
Афганец вытащил у него Глок, проверил затвор и, не говоря ни слова, навел его на хозяина кабинета. Зашел внутрь и опрокинул сумку.
Из открытой канистры потекла зловонная жидкость.
Лужа растекалась по полу, воздух в офисе наполнился парами бензина.
Хозяин наблюдал за ним тяжелым, остановившимся взглядом.
Олег подошел, сел напротив, достал гранату, вытащил чеку, придерживая ее пальцем, чтобы раньше времени не рванула, и положил на стол.
Все это время твердо держал ствол на цели.
Его качало.
Наступившую тишину прервал кашель секьюрити.
Сидя в луже бензина, он схватился за горло и только сейчас осознал происходящее.
– Пошел, – указал ему гость на выход.
Охранник взглянул на хозяина, тот согласно кивнул, и кашляющий амбал вывалился из кабинета.
А Петрик – шкаф, а не человек и взгляд убийцы.
В глаза друг другу смотрят, молчат, секунды считают и ситуацию прокачивают.
Поняли, что здесь навсегда и останутся.
По стенам роскошного кабинета размазанными и огоньком закопченные.
В кабинете запахло жареным.
– Теперь ты знаешь, чем твоя смерть пахнет, – прервал молчание Олег.
– А ты, где свою встретишь, – спокойно ответил Петрик. – От кого бы ты ни был, я дам тебе втрое больше, и жизнь сохраню, а слово свое я держу, – предложил он.
– С чего ты взял, что я на выход надеюсь? На первоклашку я, вроде, не похож, – горько ухмыльнулся Олег.
В коридоре раздался шум: подоспевшая охрана столпилась у дверей готовая к штурму.
– Не стрелять! – осадил их хозяин. – У него граната без чеки, испортит весь ремонт.. Не входить, пока не позову. Двери не закрывать, воняет. Оставьте нас, пацаны, вам жить еще, и без самодеятельности! – рыкнул он.
Приказы главного не обсуждаются, охранники переглянулись, и на выход.
Да и что важнее жизни быть может?
– Леонидыч, мы между этажами будем, – заглянул на миг амбал.
Петрик согласно кивнул:
– Сигарету не предлагаю – вредно здоровью. Раз не палил сразу, говори, зачем пришел, вопросы какие? Давай кабинет поменяем, воняет здесь, обещаю, пока не выясню все, никто тебя пальцем не тронет, а подорвать меня всегда успеешь.
Олег посмотрел ему в глаза и понял, что тот не врет.
На вдруг ослабших ногах прошли в соседний офис.
БабУшка протянул фото Маришки и начал разговор.
Авторитет слушал, крутил фото в крепких руках и мрачнел.
– На дочку мою похожа. Я хочу этим героям пару слов сказать, ты не против? – он поднял трубку и рявкнул в телефон.
Через полчаса явились вчерашние быки.
– Сюда встать, по стеночке! – прогавкал Петрик.
– Узнаете? – он медленно провел снимок перед глазами братков. – Что, на школьниц потянуло? Блядей мало??? – и с жуткой силой ударил первого. Второй отшатнулся, но Петрик достал его длинным крюком и тот мешком упал на пол, еще в полете потеряв сознание.
– Это племяша моего баба, уроды, – рычал он, продолжая вбивать страшные удары в неподвижные тела.
Трещали кости.
Олег вставил чеку и спрятал гранату.
Братва переглянулась.
– Леонидыч, убьешь! – кинулся охранник и оттащил старшего.
– По делам воздаю! – рычал авторитет. – Ладно, хватит об них руки пачкать, скотов на помойку, чтобы ноги их здесь больше не было! Поляну накройте, говорить будем, – он неожиданно успокоился и брезгливо осмотрел свои лапы.
До вечера сидели, коньяк цедили – как заново родились, о разном толковали: не подружились, но конфликт сняли.
Меня Петрик с командой познакомил, после ужина обильного и разговоров по-душам, к себе звал, хотя мог, после рукопожатий, только подмигнуть, и не стало бы БабУшки, – Олег пошевелил поленом и в южное небо взлетела стая оранжевых искр. Он вздохнул, молча налил полстана и протянул другу. Не говоря ни слова друзья выпили.
БабУшка нервно мял сигарету в руках.
– Теплилась у него еще душа под броней деяний страшных: “Кажется, все прошел в этой жизни: и покушений множества женщин – множество, деньги, власть, уход друзей и близких, сам по тонкому льду каждый день хожу, но детишек насиловать… Не потерплю. У девочки твоей в глазах все написано – ребенок чистый. Мои ей извинения. От сердца, говорю, не просто так. Они ей как лысому расческа, но передай: отморозков наказали; больше они никого не тронут, здоровьем расплатились, а я, с этого момента, ее должник. Говоришь – готовит как Бог? Поможем с бизнесом. Крузак на этих придурков повесим, их косяк. Пацанам молвишь: ты – племяш мой; по малолетке разругались до смерти, за бабу свою разбираться пришел, с гранатой, да. Иначе не поймут, пример плохой ”.
В команде его оказались бойцы из Афгана и Чечни, однополчане, даже, нашлись… В нормальной жизни оказались лишние, а тут, их принимали и понимали. Так, братва и устраивались. По краю ходили, жизнь и смерть познали, главное уяснили, и таких, безбашенных, понимали от и до.
Простая логика.
Жизнь коротка.
И каждую победу ты должен выгрызть.
Иначе, выгрызут тебя.
Перед расставанием, Петрик зама своего в кабинет вызвал, ткнул пальцем в афганца и повторил:
– Племяш мой. Возьми все контакты и свои оставь. Любая помощь. 24/7. Повтори: Любая 24/7.
– Любая 24/7, – послушно повторил зам.
Так и расстались.
Глава 6. Поворот.
Восьмиклассница отходила долго: училась дышать, смотрела в пол, месяц почти не ела, выла в подушку по ночам и из квартиры никуда.
Пока…
В квартире на Тверской не раздался звонок, и знакомый голос зама не попросил помощи с днем рождения: «Что б все было как у людей. Красиво и вкусно».
Маришка собирала себя по кусочкам, час за часом. Глаза потухшие, все через силу. БабУшка читал мысли, лелеял как новорожденную и возрождал желание жить.
Через “не хочу, не могу и все комом” кое-как отработали
Прошло удачно.
Еще одно приглашение.
Корпоратив.
Свадьба чиновника.
Поминки бойца.
У Маришки заказов в очередь. И оплата весьма приличная и отношение.
Ореховские назвали ее «Маленькая королева», и с уважением обращались, а это дорогого стоит. Люди, по краю ходящие, за пустое уважать не будут, за душу и дело лишь.
Они – видят.
Петрик постоянно в разъездах – сегодня тут, завтра – там. И никто не знает где именно. Не зря его Ленькой Хитрым за спиной называли – любую опасность заранее шкурой чувствовал! Из любой ситуации выкручивался и Смерть его обходила. Говорят, он тогда канал поставки кокаина через Россию в Европу налаживал.
Однажды, вернувшись из командировки точно к своему дню рождения, после Маришкиных столов царских, говорит:
– Красиво все сделано, с душой! Постарались от сердца. Любишь и можешь ты, Мариш, людей своим талантом радовать! Рекомендую вас друзьям и партнерам нашим, все у вас теперь по-другому станет.
Слово сдержал.
С того дня Олег носился с покупками и двумя телефонами – один всегда занят, второй для ВИП.
Мария крутилась на кухне, обучала персонал, работу прошлую забросила, пошло дело! Замечать где кончается старый день и начинается новый, стало некогда.
Глава 7. Омут прошлого.
Прошел месяц.
Пролетел второй.
В один из редких выходных, лежа в постели после всего, что обычно происходит в свободные дни, Маришка гладя по голове Олега, вдруг вспомнила.
– Дровосек, Дровосек, ты обещал рассказать мне про свою железную голову.
– Да не хочу я туда лезть, зачем оно мне?
– Нет, расскажи, – настаивала Восьмиклассница. – Я ведь совсем не знаю что и как. Обещал ведь, – настаивала она.
– Обещал, обещал… Обещал, да. Но мое прошлое… оно такое – ты заглядываешь туда одним глазком, а оно норовит проглотить тебя целиком. Теперь уже не усну. Что делал? Пытался остаться в живых. Меня в Афган под конец войны отправили. Все засекречено, строже НЛО. Никто ничего не знает. Летом плюс 45. Пекло адское. Зимой – холод до костей продирающий. Воду кипятили с верблюжьей колючкой, получалась кисленькая, и относительно безопасная. Если кипятить возможности не было, бросали в нее хлорные таблетки – гадость редкая и воняет отравой. Воды и боеприпасов в обрез, и вся провинция, и каждый гад жаждет твоей смерти, – начал БабУшка и тяжело опустился на стул.
– Нас в предгорье перевели, караваны контролировать и вход с Северных ворот в Мазари-Шериф закрывать. Зима настала, надеялись, мерзнуть не будем, да где уж там – бессонница и постоянный, пронизывающий до костей стылый воздух отбирал все силы.
Славная жизнь, без цели, без смысла.
Стираться надо сразу, лучше в бензине, чтобы живность не заводилась. Молодые загнивали через пару недель – ноги зеленые, Боткина цепляли, лихорадку, срачка без остановки и прочие удовольствия.
Забота о солдате прописаны в других мирах, не в нашем. У нас жили хронический холод, голод, вши и недосып.
В дислокации – ни еды, ни воды по двое суток. Все на выживание. С каждого утра еще вчера уставшие, и не дай Б, позволить себе роскошь заболеть, хоть и имели мы эликсир от всех болезней! Держали его как тайну Кащея, в плотно закрытой медкастрюльке. На самом дне, под плотной ваткой, скрывались две пачки анальгина – одна от химической и радиоактивной атаки, вторая – от поноса, желтухи и всего остального.
Так и выживали.
А у муджахедов – антималярия, заменители крови высокоэффективные, морфин, спальники с подогревом, антидизентерия и другая фантастика.
Мы, когда духов клали, в первую очередь аптечку выдергивали. От этого твоя жизнь зависела.
Нам – воды шесть бочек на двадцать человек на три месяца, на все про все. И пить и мыться, и стираться, и готовить. Рации – гири, даже когда работают – нихрена не разберешь, доисторическое гавно, жрачка – помои.
Каменный век.
Через месяц после прибытия, в голове патриотизм чуть проветрился – понятно стало, что мы для штабистов – мясо. Дурное и готовое ради громких лозунгов погибнуть, желательно геройски.
Генералы у нас такое заботливые, что я по сей день удивляюсь, как армия еще не вымерла от их хлопот.
Я экзамены в институт на гражданке провалил, но в роте меня, за выдающееся образование, старшиной сделали.
Каждый месяц груженые ИЛы завозили из далекого севера свеженьких. Чистеньких, наивных пацанов, с широко открытыми глазами. Еще не понимающих, что здесь, их ногами и кишками будут удобрять чужую землю. И домой вернутся далеко не все, а те счастливчики, кто вернется, никогда не будут прежними.
Для чего?
Хорошо бы спросить кремлежителей, может они знают? Но члены московские были далеко, имели свои, никому не известные планы и плевать им было на простых парней из глубинки. Чужие дети – не свои, и некому было извиняться перед матерями, терявшими сыновей.
А пока, вопреки желаниям генералов и рьяных журналюг дерущих глотку за Родину, нужно посереть, покрыться пылью и грязью, закопаться поглубже и не высовываться. Стать невидимым, может тогда и повезет еще раз увидеть девчонку-девчоночку и свою маму. И успеть вымолить у них прощения за внимание, которое не оказал, и за недолюбовь.
Потому как никому ты нахрен не нужен кроме них.
Этому пацанов и учил. Как выжить.
А лежать героем бессмысленно оскалив выбитые зубы в стороне от своего тела, не очень-то и хотелось.
– Я не умру. У меня большие планы, – повторял я себе каждое утро и советовал им.
Спрятаться.
Раствориться.
Исчезнуть.
Будто и нет тебя. Ведь вся жизнь была впереди.
У тех, кто уцелеет.
Как только молодняк прилетает и сходит с борта, сразу видишь – кто есть что. Какой пацан воевать будет друзей своих прикрывая, кто струсит, кто станет сукой, а какой особистам начнет стучать, и с кем что случится. Странная штука – жителей московии встречал за все время два-три раза. Они в другой стране живут и призыву не подлежат? Возмущало.
Друзья. Друзья были. Такие… на всю жизнь. Я тогда впервые Хирурга встретил.
Невысокий крепыш с широченной, открытой улыбкой. Будто на дачу приехал, а не на войну, где из-за каждого куста тебя убить хотят. Отчаянно в бой хотел. Не успев сойти с трапа.
Но что-то вилось вокруг него. Будто серая дымка.
Я тогда еще подумал – мертвяк, а жизнерадостный.
Вечером он свой первый бой и получил.
Дембеля, своего обкуренного кореша свалили на кровать новенького, а дед – зеленый, как крокодил Гена, только что ластами не стучит. Вот-вот облюет все предгорье и окрестности.
Крепышу устои армии не понравилась, видимо:
– Секунду, товарищи бойцы за светлое будущее, – восстал он против славных традиций. – Меня Злобин зовут. Хирург я, не законченный, правда. Это моя койка, и блевать на нее неинтересно. У казармы задняя стена для этого имеется, гальюн, опять же. На ней такие картины можно рисовать, вы попробуйте!
Дембеля возмутились, уважению к старшим и любви к Отечеству учить его принялись. Вкладывали на совесть: в мозг, в печень, по почкам, по всему до чего руки-ноги дотянутся. Все по-честному, как положено – четверо п*здят одного. Табуретку рядом поставили – дойдет и до нее очередь, она уж точно достанет до глубины души.
Неплохое кино.
Только пошло не по сценарию.
Удары, уклоны и в ответ молниеносные плюхи, хруст сломанных челюстей и ребер.
Стук – от приземления затылка с тяжелыми последствиями.
На удары врача было жутко смотреть – кулаки вылетали из ниоткуда, и вонзались сокрушая на своем пути все – носы, челюсти и надежды на восстановление здоровья. Вонзались с бешеной скоростью и дикой силой, оставалось только удивляться, как безмолвно падающие жертвы не умирали сразу от таких потрясений.
Через пару минут лежат на полу казармы светлые агнцы советской армии.
Немного слишком светлые. Разве что не прозрачные. И синеют с каждой минутой, Аватарами становятся!
Глаза открытые – храп и хрип на всю казарму! Но стихает понемногу, и не знаешь радоваться, или беда. Пена и пузыри со рта, кровь черная с ушей струйкой по полу растекается.
Перспективы кладбища и допросы в ближайшем будущем.
Непростой паренек оказался.
В нем тут же Айболит проснулся, кричит: «Некрасиво немного получилось, но не боись, пацаны, я вас убил, я и воскрешать буду»!
На бок всех по очереди повернул, языки со рта вытащил и давай наяривать! Кому искусственное дыхание, кому – массаж сердца.
Задышали трупы как обычные люди, из синих розовыми сделались, через полчаса уже сидеть могли, а на утро и на построение вышли. Вялые, правда. Двое из четверых на весь остаток службы так со странностями остались. Дурачком и овощем.
С тех пор мы Олежку Злобина “Выключателем” прозвали. Серьезный мальчишка. Мастер китайского сань-да. Типа ушу, только боевое, без балета. И как доктор – уникум!
Разрыв аппендицита, воспаления, проникающие ранения в брюшной полости: кишки изнутри вытащит, в тазике промоет, обратно уложит как надо, шов ниточкой и никаких осложнений после. Лихорадка, грипп, дизентерия, желтуха – Айболит вылечит все.
После минометных обстрелов, народ подхватывал все, что у него отстрелили и бегом уши, пальцы взад причинять! Его санинструктором и назначили.
Местные молились на него – никогда никому не отказывал, детей с того света возвращал, чудеса по расписанию и без. Одним словом – Иисус воскрес. Мертвых разве что не оживлял. Но до последнего пытался и иногда получалось!
Глава 8. Микки.
Олег, ничего не видя смотрел на ночную Московскую улицу. Он прервал рассказ, достал из холодильника запотевшую бутылку Белуги, налил себе полстакана и выпил как воду.
Вытянул руки и растопырил пальцы – они заметно тряслись.
– От себя не убежишь, – вздохнул он и продолжил. – Знаешь, Мариш, иногда, казалось бы, случайно встретившееся тебе существо, совершенно нежданно, вдруг, становится тебе самым дорогим. Будто, тебя с ним, всю жизнь связывали невидимые узы. И разорвать их нет никакой возможности.
Пока неожиданно не явится Госпожа С.
День в день с прибытием Злобина, к нам котенок случайно прибился – ужасно милый и умненький. Выключатель его из кустов притащил, наврал, что тот сам пришел, и они теперь на одной волне мыслят и мир чувствуют.
– Братишка, – говорит, – у меня духовный появился.
Котенок действительно необычный. С первого дня, зверюг наших, овчаров свирепых, принципиально не боялся, хотя те его порвать вмиг могли.
Мы его прикормили, Микки назвали, и дни на базе стали чуть светлей и радостней. Каждый, кто возвращался, норовил приласкать, да прикормить чем. И киска нам лаской и вниманием платила.
Злобин, фамилии своей никак не соответствуя, с котенком как с дитем носился, а тот за ним, как щенок повсюду следовал.
После заданий Микки взвод первым встречал. Сидит важно, окрестности оглядывает, а Злобина заметит – на грудь к нему с разбегу кидается. Мурлычит – сама доброта!
Скрашивал нашу службу.
Одним студеным, недобрым утречком информацию из штаба прислали, что десантуру нашу, под Мармолем, ночью шомполами в уши перекололи. Тихонечко. Никто и не проснулся.
Чтобы так, по-тихому всю казарму уделать, надо класс иметь, собачек знать, расположение и расписание постов. Без местных не обошлось. Но сами бы так они не смогли. Профессионалы сработали, а местные провели, не иначе.
Кто у армейцев в расположении бывал, днем улыбался, плов, шами-кебаб, траву и лепешки приносил, да собак подкармливал, тот ночью диверсантов и привел.
Мармоль – мы Ущельем Смерти величали, – Олег снова слепо уставился в окно. – У нас, в спецподразделении, потерь больших не было: состав – исключительно мастера спорта и кандидаты. Все прошли полгода адовой подготовки.
Нас не любили, но терпели. Не ненавидели как других. Мы за своего погибшего никогда трех-пятерых попавшихся под руку духов не кончали. Если операцию проводили, то тихо, без лишнего шума и жертв. Хотя, бывало всякое, конечно… Война, она, с-с-сука, и есть война. Люди хуже зверья становились.
Армейцы провалились, значит, нас, вскоре, на ликвидацию диверсионной группы отправят. Когда? Начальство за тебя решает, сколько тебе жить и где умереть.
Пропал сон.
Дремлешь, и каждую минуту ждешь, когда тебе в ухо прокричат: Подъем, сборы!!!
Не прошло и пары дней, на рассвете слышим команду:
– Всем собраться! Три минуты, время пошло!
Построились кое-как, смотрим хмуро. Одежда не греет – тонкая, да и мало ее. Мерзло и голодно. Поспать бы еще часок, да согреться. Забыли уже, что такое сон без тревоги, да тепло.
Стоим и трясем мослами. Гадаем.
А тут, с самого утра – беда хуже морозов.
Штабной!
Собственной персоной по наши забытые уши. Сейчас будет по-отечески учить и наставлять, как нам лучше интернациональный долг, в Тьмутаракани выполнять. Чтобы Родине за нас стыдно не было. Генерал Меримский, на всю жизнь фамилия в память врезалась, без предупреждения, из самой столицы пожаловал.
Глаженный, ухоженный и чистенький. Морда холеная, сытая.
Держим строй, одеты – кто в чем. Многие небритые, после бессонной ночи и без завтрака, да еще и в кроссовках. На лицах радости – меньше минимума.
Нарушение устава.
Важняк глядит недобро, желваки – ходуном.
Попробуй объясни, что по ночам твой топот кирзачей душманы за километр слышат, и с радостью, такого тупого, свинцом поливают.
– Про диверсию у соседей знаете? – разродился генерал.
Молчим – наше мнение ему ниже каблука.
– У нас есть сведения, что это работа людей Амир Шаха. Неделю назад разведка засекла мобильную группу численностью до тринадцати стволов. Их работа.
Кэп только с обхода позиций вернулся, всю ночь не спал, голодный, злой, нервы ни к черту… Не выдержал:
– Не согласен. Амир Шах на такое не пойдет. У нас с ним договор. А тут больше на кровную месть похоже. Если узнаем, что десант в кишлаке натворил, что их как цыплят покололи, станет понятно, кто сделал и где искать.
– Вашего согласия никто не спрашивает, капитан! – оборвал старший. – Мы с врагами не договариваемся! Что у вас за бардак в подразделении? Почему не по форме? – орет.
Капитан-то наш трусом никогда не был, за словом в кармане не лезет:
– Не ждали визита, товарищ енерал. Треть подразделения только с задания, потому и не по форме, – доложил.
Штабной красный стал, рычит яростно:
– Я, блять, – сам давится от злобы, – последнего лентяя вашего спецёбподразделения положу, блять, но диверсантов найдем, закопаем, и ущелье мы, блять, зачистим. Вам ставится задача, времени на раскачку нет. Операция пройдет на удалении, и на поддержку брони и авиации, вы, блять, в этот раз, не рассчитывайте. Там, неделю назад, Стингерами по нашим вертушкам так отработали, по сей день дымят!
– Это вы можете, – побелел кэп, – вы бы, для начала, снабжение организовали человеческое. А то четверть состава болеет постоянно, а остальные – на подножном корму. От консервов десятилетней свежести тошнит уже, витаминов не хватает, лекарств нет, вода подвозится нерегулярно. А положить – дело нехитрое. Вон, десантуру вашу и положили как котят, они и не проснулись.
Воевода не привык, видимо, чтобы ему перечили.
– Вы, блять, по бытовым, блять, вопросам, шефам своим жалуйтесь! Мы, блять, войсковыми операциями занимаемся, а не, блять, жратвой вашей! – слюной округу забрызгал. – Нет в вашем районе больше десантно-штурмовой группы и времени нет, вы пойдете! А за неподчинение, я блять, рапорт в Штаб отправлю: вас – под трибунал, на первом борту, с позором, на северные лагеря, на пятерочку загорать, блять.
Капитан на это лениво через зубы цвыркнул:
– Вы не бляткайте здесь особо. Вы, тут, гражданин начальник, не шумите лишний раз. Не приведи случай, кому-то с кустов услышится и форма ваша приглянется, так они дырочку для ордена смастырят вам на раз… Совершенно даром. Снайпера у них душевно работают, да и минометчики ничего – собирай потом кишки ваши по окрестностям. Езжайте вы… Подальше, в свой хуештаб.
Военачальник пошел пятнами, помощнику своему буркнул рапорт составить, упомянуть в нем саботаж и исчез в спешке.
Капитан буркнул в клубящуюся пыль.
– Крыса тыловая. “Положу последнего”. С-с-сука…
Мы кэпа окружили, допытываем: где, что, когда? Что за Шах?
Он как на духу нам выложил:
– Амир Шах – достойный враг, уважаемый, слово держит. У нас – договор. Не думаю, что он здесь замешан. Если только его родню задело? Слух ходил, пару недель назад, шум в кишлаке случился… Шурави к нам ходить перестали, а бачата тайком прибежали и Злобину передали – опорочили их женщин. Четверо наших, – и плюнул вслед генеральской пыли.
Наших, да не совсем – из десантников. У наших стержень покрепче был – проверяли и отбирали в спецов жестко. А в армейских частях – молодняк совсем, хочуха на мозги давит, спасу нет, ну и… съезжает крыша у некоторых. Бывает, поймают девчонку, или женщину замужнюю, и оторвутся… После такого позора дочка, или жена чья-то уже не жилец. Сводят счеты с жизнью. Афганцы такое не прощают – вычисляют кто. После – кровная месть. Родня подается в леса, за поддержкой – святое дело. И рано, или поздно, обидчиков находят. Ну и…
Я узнал, кто Злобину поведал, у сельских контрабандистов кроссовки Адидас купил, и на подошве зеленкой расписался «БабУ». Для нас, каждую копейку считавших, не дешево конечно, но малой, весточку принесший, особенный был – в его улыбке мир светлее становился, да и информация того стоила. Жизнь пацанам нашим могла спасти.
