Падшая

Глава 11.

Жизнь менялась быстрее листов календаря. Налаживалась жизнь.

Маришка стала известной. И не только в кругах криминальных, но и у лиц весьма известных и влиятельных. Тех, кто зачастую мелькает на экранах. Дело закрутилось, и обороты его стали весьма внушительными.

И у БабУшки пошли.

Вот только вверху решили что-то поменять. В лучшую сторону, а как же?

Военспецы стали в цене, и их двигали как таран.

Афганца, как заслуженного ветерана, пригласили на собеседование.

Он шел с чистой совестью, белый, пушистый: человек небедный, свой бизнес и в глазах надежды. Шел и гадал – чего надобно и чем могу быть полезен? Главное – я у себя дома, и бояться нечего. Опять же, знакомые весомые.

Правда, когда к управлению подошел, машинки на служебной парковке его немного смутили: Порши, Гелендвагены, Ауди и Бэхи топовые, Ролс-Ройс даже.

– Вам в 406, четвертый этаж, – распорядился дежурный, прочитав бумажку.

Постучал.

Дверь открыл человек в сером, и холодно улыбнулся:

– Майор Карпов, – представился он, сел за стол и раскрыл папку. – Ионов, Ионов. Две войны, ранения, спасение капитана разведроты, мы такое не забываем. Плюс, готовы рисковать, с бандитами расправляетесь смело, при этом остались живы. Что же, характеристики ценные. Тянуть не буду – сотрудничество хотим вам предложить. Предупредить вынужден: перед тем, как ответить, подумайте, – он многозначительно помолчал. – Во время корпоративов, кому надо, в дринк пару капель неприметно брызнуть, а после, вопросики нужные ненароком задать. Аккуратно все запоминать и вовремя докладывать куратору.

– Интересная пропозиция, – от неожиданности брови у Олега полезли на лоб, – но подлости вершить не намерен, а стучать с детства не приучен.

Майор, казалось, обрадовался:

– Тот самый ответ, на который мы надеялись! Уважаем ваше решение, проверочка была. На сучность. Извиняюсь, должны были убедиться в вашей порядочности. Рад, что вы именно так среагировали. Конечно, и работа не для вас, и я – не майор, и не полиции, – лыбится Петросяном, а в глазах лед. – С учетом вашего боевого опыта и проведение операций в Афгане, есть для вас предложение. Весьма серьезное. Весьма… – выразительно так смотрит, до мурашек. – Про Белую Стрелу, слышали, наверное?

– Слыхал, – смутился БабУшка. – Не уверен, что гожусь уже – в голове пластина титановая, памяти нет, внимание никакое, – понес он пургу, лишь бы выбраться без потерь. – Я только недавно забываться начал и по ночам спать научился. Да и семья у меня, бизнес растет…

И тут, черт его дернул за язык! Надо же было самой дурацкой мысли на свете, в башке титановой, в такой ненужный момент зазвенеть!

– Хотя, – говорит, – с тем, что чехи на улицах наших творят, смириться не могу! Корпоративами девчушка моя сама может заниматься, а я – за порядок!

– Порядок – это хорошо, – немайор неполиции листал документы. – А про ваш бизнес мы все знаем. Под статьей ходите. Давно пора было с вами и с некоторыми клиентами вашими разобраться – недоработочка органов. Спросим с них, конечно. Есть, правда надежда, – смотрит ангелом чистым – вылитый ВВП в телевизоре, только без кимоно. А глаза – безразличные, мертвые глаза. – Если сами свои ошибки исправите и пользу Отечеству принесете. По вашему профилю. С чехами придется подождать, конечно, – поскучнел на миг немайор. – Сегодня у нас главный… хмм… Вы поняли, кого я имею в виду – лучший друг Президента. Возможный преемник. Про это – забудь, понятно? – отрубил жестко, и смотрит недвусмысленно. – Мы вам другой путь предлагаем, с минимальной долей риска и с высокими бонусами. Годик на страну поработаете, на весьма интересных условиях.

Как вам такая перспектива: защитник Отечества, Дума, свечной заводик, почет и… Все остальное. Ну, почти все, – поправился он. – Мы специалистов ценим: ваша решимость при проведении операций, в том числе и с криминалом, вызывают только уважение. Мы не обращаемся к случайным людям, исключительно к достойным доверия. Доверия уровня самого высокого, понимаете? И отношения строим не на год-два, навсегда, мы своих не бросаем! Такой шанс дается раз в жизни, и мы второй раз предлагать не будем, договорились?

А сам взгляда от бумажек не поднимет, так уверен.

Что-то в его интонациях насторожило афганца, и почувствовал он – может оно, конечно, так и будет, а может, пропадешь после очередного задания, и косточек после не найдут. А если жив останешься, как с тем, что натворил, жить будешь?

А немайор дальше режет, только тон сменил со сладкого на армейский.

– Беседа наша – конфиденциальна, разглашению не подлежит ни при каких обстоятельствах. Начнем с первого шага: объект – известный криминальный авторитет. Формально, со стороны закона – чист как новорожденный, а у нас к нему претензий немало. Да и про ваш с ним конфликт наслышаны, про джип знаем. Адреса офиса, дома, любовниц, часы прибытия и отбытия, маршруты, фото охраны, девочек и машин – все здесь. Ознакомьтесь и принимайтесь за дело. С учетом доверия, которое к вам питают преступники, выполнить задание будет не сложно. Подробные инструкции и инструменты получите у майора. Изучите каждую деталь, выполните задание, поедете с супругой в Испанию в отпуск, – сказал, как отрезал, документы передал, и руку на прощание подал.

БабУшка ошарашено пожал ледяную ладонь, открыл папку, и его будто током ударило – с первой страницы на него смотрел Петрик.

Он отбросил бумаги и проорал куратору в спину дурным голосом:

– Извините, ваше превосходительство, мне еще в кондитерскую, торты заказывать, а время уже полдень! Морская соль, опять же, заканчивается, специи!

Обернулся немайор, сквозь него посмотрел, и подошел вплотную:

– Ты дурачка не включай, чугунная голова. Будешь делать, что скажем, и шлюха твоя тоже. Что? Думал, она аудитором работает? Шлюха она, профессиональная блядь. Раньше вершки обслуживала, а последние полгода мы ее не видим. Уж не забеременела ли? Шучу, у нее потомства не будет, не может она. Да, мы и это знаем.

У Олега потемнело в глазах, он пошатнулся, и, не осознавая что делает, коротко рубанул Карпова основанием ладони в печень.

Служивый поперхнулся на полуслове, осел и нажал кнопку вызова.

В кабинет влетели серые.

Град ударов.

Боль. Вспышки. Тьма.

БабУшка очнулся на полу, привязанный к батарее, пошевелился и застонал от нестерпимой боли.

Карпов, сидя за столом, заметил, и оторвался от писанины.

– Очухался? А теперь слушай, и слушай внимательно. Вот протокол нападения на офицера Следственного Комитета, – сунул он подписанный лист под нос. – Еще один об обнаруженных у тебя упаковках с наркотическим веществом, обрати внимание на заключение лаборатории и подписи понятых. Семерочка гарантирована. И блядь твою мы закроем и используем по назначению – коллектив у нас мужской, обстановку надо разряжать, – хмыкнул он.

В углу заржали.

– Выхода у тебя нет, и выбирать не предлагаю. Делать будете, что скажем. Клиенты у твоей дурочки – люди серьезные, нам интересные. Перед сексом накапает в рюмочку, разболтает клиента и все. А ты тут устроил трагедию на пустом месте. Приберешь Петрика, и живите как раньше – делов-то?

Олег понял, что день сегодня будет долгий, а вечер может и не настать вовсе.

– Пидор ты, Карпов, пидор. У нас, в Афгане и в Чечне, такие твари до конца недели не доживали. Ты меня лучше сразу убей, иначе дотянусь и глотку перегрызу, – разбитыми губами прошлепал он.

– Зря ты это, – ухмыльнулся немайор. – За бабу свою не ссы, ей не привыкать, дело привычное. А для тебя, у нас способы проверенные имеются.

Глава 12. В аду.

Как и предупреждали мудрые, от некоторых предложений отказываться здоровью не очень полезно. Убеждать нелюди в сером умеют и орудия изящные имеются.

Скрупулезно с ним работали, на совесть. И пакеты пластиковые на голову, и током пыточки, и на крюке повисел…

Час за часом.

Время – штука коварная, и в разных ситуациях, по-иному течет. Иногда, секунда дольше часа тянется, и года жизни отрезает. Если пыток не вкусил – реальную цену каждой секунде не знаешь, а какое счастье прожить минуту без боли неимоверной – понятия не имеешь.

Слов служивые не слушали, только ненависть ледяная в глазах сквозила. Опасные они люди, недобрые… Нет у них ни совести, ни сочувствия.

До нутра достали и наружу вывернули.

Не раз Олег думал: вот и все; либо с ума сейчас сойду, либо сдохну через мгновение.

Выбили веру в человечество, душу вынули и в порошок стерли. Славные традиции в органах прекрасно сохранились, качественно, в оригинале и без всяких либерастических примесей. Никаких чуждых перемен. Все самой первой гестаповской свежести. Как сто, сука, почти, лет назад. Берегут скрепы, твари. Вроде, свои они, а хуже чужих оказываются.

Но грех жаловаться – повезло ему. Среди убеждателей добрые люди попались, с пониманием. Без бутылки шампанского обошлось, и в живых, за прошлые заслуги, оставили. Предупредили, правда, что начальство может и передумать, и красочно описали, что с девчонкой будет, если хоть одно ухо о происшедшем здесь слово услышит.

Через три ночи выбросили на улицу из воронка. Грязного, в кровавых потеках и вонючих штанах с разводами.

Он брел как в тумане, не узнавая округу, полуживой и почерневший, прятал взгляд и боялся только одного – ментов. В мыслях заевшей пластинкой крутилось – гестапо, гестапо…

На непослушных ногах чудом добрался до дома, как – не помнил.

Позвонил.

Тишина.

Еще раз.

Нет никого.

– Неужели, забрали ее, скоты? – и рухнул на пол.

Щелкнул замок.

За ним Маришкино лицо, белое от переживаний.

Увидела, сползла по стенке, и сквозь рот закрытый мычит…

Поднялась, и волоком его в прихожую.

Дверь защелкнула на все замки, еще раз проверила каждый, и рядом с ним опустилась.

Голову на плечо.

Молчали долго.

Стемнело.

– Значит, блядуешь помаленьку? – разжал потрескавшиеся губы афганец.

Она изумленно уставилась на него и взглядом смертельно раненой птицы полоснула его по сердцу.

Отвернулась и уткнулась невидящим взором в стенку.

Поднялась, на негнущихся ногах направилась к двери, остановилась, и не своим голосом:

– Я думала, ты – все. И никогда уже больше тебя не увижу. Спасибо, что живой.

Квартиру наполнил шум воды и расколотых надежд.

– Иди, мойся, – и ушла на кухню.

Олег попытался подняться, но ноги не подчинялись, перекатывались по полу как чужие.

Одесситка, услышав возню, выглянула в коридор.

Заметив, как он пытается встать, не выдержала и разрыдалась.

Через минуту, взяв себя в руки, вернулась.

Она тянула и толкала, и, в конце концов, с трудом затащила его в ванную.

– Снимай одежду. До последней нитки. Надо сжечь, и дым, и память, пеплом навсегда развеять. Что ты отворачиваешься, что я там не видела? Боже, – не выдержала, и опять всхлипнула, заметив длинные черные полосы на груди и спине. – Надо отлежаться в воде, смыть боль и воспоминания. Ложись, родненький.

Терла.

Отмывала.

Целовала.

Массировала.

К жизни возвращала.

А он, отвернувшись, тихо плакал, стараясь, чтобы она не заметила. Не по судьбе своей непутевой, нет. По восьмикласснице.

Сердцу ее чистому, и жизни их, сука, переломанной.

Перед глазами плыло, сознание его схлопывалось, и вдруг, перед тем, как тьма его затянула, он схватил ее за руки и в горячке забормотал:

– Беги к соседке. Сейчас… С ее телефона набери зама Петрика, скажи: СК чистильщика на него ищет, а нам с переездом помочь надо. Сегодня. Ты поня…, – и провалился в темноту.

Глава 13.

Прошла неделя.

В редкие прояснения он чувствовал, как ее теплые руки натирают его мазями, разминают ноги, а голос заставляет жить и пить гадкие травы.

Он еще не знал, что ноги у него действительно отказали, то ли от переживаний, нерв побоями защемили, или на крюке перевисел – кто теперь разберет, но после общения с органами, она таскала его на себе и кормила с ложечки.

В полнолуние он очнулся полностью.

Недавние события и боль потеряли остроту, начали замыливаться и отступать в смутное прошлое.

Олег открыл глаза, повернулся, и в смутном свете увидел силуэт у окна незнакомой квартиры.

Девушка выла тихо, в кулак, стараясь не нарушить его сон.

– Мариш, – тихо позвал он.

Она вздрогнула, сжалась в комок, но взяла себя в руки.

– Туалет?

– Нет.

– Ненавидишь меня? Презираешь? У меня в Одессе братик-инвалид, мама старенькая. Им без моей помощи никак. И не чувствовала я ничего, как кукла с ними, а с тобой – будто Космос раскрылся навстречу. Так получилось… Хотела тебе все рассказать, но боялась, что рухнет счастье мое, и никогда не вернется. Да что я… Все равно не поймешь. Хочешь – уходи, или я уйду, но сначала тебя на ноги поставлю, а там, как решишь, – выпалила она.

– Нет у меня ненависти, всю выбили, а выхаживать меня не надо – сам могу, – Олег с трудом поднялся, шаркая непослушными ногами-макаронинами прошел к окну, облокотился на подоконник и нервно закурил.

– Поговорить надо.

– Хорошо, ветеран. Давай. Я тебе все расскажу, как перед Господом Богом, но и ты будь честен – не для меня, для себя. Иначе, не поймем мы друг друга. Начнем с динозавров и к нам подберемся, все выясним, чтобы ни вопросов, ни сомнений больше не осталось. Объясни мне – дурочке кое-что, а то, я смысл жизни, потеряла, кажется.

Я в школе верила в закон – справедливый и гуманный. А теперь, с тобой нянчусь… Скрываю, от глаз людских прячу. Ты-то что им плохого сделал, солдат? Ты же свою кровь за страну проливал, вот сейчас и расскажи мне все, как на духу, исповедуйся, чтобы груз в себе этот больше не носить и по ночам не вскакивать. Про тебя сегодняшнего я все знаю, а про прошлого БабУшку, которого не добили, хочу узнать до конца.

– Опять? Длинный будет тогда у нас разговор, – вздохнул Олег перекатывая в пальцах сигарету.

– Нам теперь торопиться некуда. Рассказывай и детали не опускай, время есть. Про Злобина и Гальку его до конца поведай. Да и про себя не забудь. Обещаю – никогда больше расспрашивать не буду, но чувствую, если сегодня не выговоришься, и я не узнаю, и ты всю жизнь этим мучиться будешь.

– Ну, раз так… Это последний раз, когда я туда окунаюсь, – потер щеку Олег. – Долбануло меня тогда сильно, сознание я потерял, но чудом нас заметили – услышал кто-то крик и увидел, как я рухнул. Подобрали, и на себе нас тащили, пока вертушки группу не отсекли от преследования и на базу не забрали. Я не видел и не помню, парил между этим миром и тем, с родными разговаривал, и с теми, кто уже ушел.

Иногда приходил в себя и повторял как мантру: «Держись, держись изо всех сил и духов предков на помощь призови – пусть помогут. Иначе, выйдет Солнышко утречком, но не для тебя».

Очнулся на базе, лежа на земле.

– Ионов, подъем! – жесткая рука трясет за плечо, требуя немедленного возвращения в привычный мир.

Серая трава.

Серое небо.

Чужой серый рот плюет беззвучные слова прямо в лицо.

Как мы вернулись, нас, как положено, с почетом встретили… Про ковровую дорожку и оркестр с цветами забыли, правда, но рассадили в шахматном порядке , и шмонать – гашиш искали, камни драгоценные, колечки, или, может, кинжал старинный кому от духов достался?

Стандартная процедура.

В нашем случае пыткой оказалась.

Незнакомый штабист с серым лицом уже здесь – генерала посланник, без сомнения, и внимательный, как мышь на кухне. У каждого вынюхивает, как и что – на капитана материал собирает, видимо. Не церемонясь, меня из забвения выдернул, обратно в боль.

– Пиши рапорт, – обрадовался он заметив, что я прихожу в себя. – Вот стульчик тебе, ручка, бумага, никаких потом! Рана у тебя пустяковая, не рана даже – контузия, и кровь чужая, а нам надо срочно доложить, что и как, иначе за невыполнение задания Москва шкуру спустит! Подробно пиши, как капитан группу угробил, и задание особой важности провалил, во всех деталях.

Поднял меня на табурет, а он, сволочь ненадежная, качается подо мной на своих кривых ножках, как тракторист после аванса. Сижу, резкость пытаюсь навести, и размышляю в сумраке полу-сознания: «Что за жизнь такая, хрупкая и нерадостная штука? Каждый встречный мечтает тебя продырявить, обобрать или на отыметь как ему надобно. Не жизнь, а мечта мазохиста».

Сидим, кровь и грязь стираем, а котенок, ходит меж нами, всех обнюхивает, на колени запрыгивает, в лицо заглядывает и друга своего ищет. К ногам жмется, мяукает жалобно, а хвост все ниже, понурый, будто наказали его.

Обошел каждого, никого не пропустил, и, кажется, понял. Отошел в сторонку, то ли в горы, то ли в облака всматривается, разглядывает ему только видимое. Не нашел, оглянулся на нас, мяукнул тихонько, дернулся, и стих. Овчары подошли, они за свою короткую боевую жизнь со смертью в любом виде встречались, а тут, сами не свои, виноватые будто, обнюхали, морды вверх, и по-волчьи выть.

Страшно так, обреченно.

До костей вой тот всех продрал, все ненужное сметая и души очищая. Микки – светлое существо был, необыкновенное. Несущее радость, и любящего тебя такого, каков есть. Не захотел без брата своего жить, или сердце слабое, кто его знает? А глаза открытыми так и остались, на нас глядят.

Сижу, носом шмыгаю, думаю:

«Животные, они лучше людей будут. Чище, честнее и благороднее. Каждое существо получающее опыт от встреч с тобой, уходя, несет в себе частичку информации. Энергетический заряд. Тонкое поле, впечатления, выводы о том, кто ты есть – светлый или гадкий… Частички опыта, там, в мирах нам невидимых, складываются в пазл, и, когда переступив границу бытия, появляешься ты, там все давно уже ясно.

Жмотился или нет, сколько и где трусил, когда был добр, а когда подличал и трепался за спиной, кого обидел, а где излучал свет, где спер, отжал, унижал и нес зло, а кому дарил радость и любовь святую. Ты думаешь, что конец, он там, далеко, а он здесь, за поворотом, на расстоянии мига. Так просто: только был живой и полон планов, а через мгновение – раз, и нет тебя. И каким ты остался во Времени, в памяти тебя знавших»?

Размышляя за жизнь, и не заметил, как на пол свалился. Очнулся в полковом госпитале, за минуту до операции.

Оказалась, не контузия у меня, а нормальный перелом черепа, да и в кишках – осколочек, ошибся особист.

– Ты русский, ты справишься, – устало сказал хирург и взял острый как свечку, скальпель.

«Сегодня обезболивающего не будет», – понял я и с чистой совестью провалился от невыносимой боли в беспамятство.

Проснулся умытым, перевязанным, заботой сестричек согретым. С того света нас вытаскивали – святые женщины!

А мысли в голове роем.

Выключатель человеком остался. И Микки в память врезался. Ушел в другой мир, к брату своему… Хочу надеяться, вдвоем им, на другом свете, или в другом измерении, чуток лучше будет. Так, они, навсегда, на одной волне и остались. Вместе.

После лечения вернулся в часть.

Полусапоги рванные мы поменяли на новые. Разбитые жизни поменять не получилось.

У разведчиков моих – у кого дух и иммунная система была послабей – ноги начали гнить и зеленеть почти сразу. Кто жизнь любил, и каждому вздоху и восходу рад, тот поправился. Капитан выжил, списали его по ранению.

У нас как всегда, только восстановились – новая диверсия.

В нашем районе колонну бронетехники обстреляли, погибших много. По полученной информации группа диверсантов остановилась в соседнем ауле. Приказ: «Все сделать тихо и чисто. Следов не оставлять. Гражданских нет, работайте спокойно».

Сборы, лязганье оружия. Мрачные лица – до дембеля осталось всего ничего, всеми мыслями уже там: кого встречу, как обниму, что скажу, а тут, на пулю-дуру нарваться можно и все исчезнет в один миг.

Подобрались к аулу тихо, выходы с двух сторон блокировали, точки на подходах оставили, чтобы не сбежал никто.

Одновременно, с двух сторон зашли: открываешь дверь, гранатку туда, заходишь и с калаша дублируешь, наверняка чтобы.

Работаем.

Взрывы. Стрельба.

Глухие крики.

Дым.

Подбегаю к дункану, за дверь дергаю – закрыта и суета за ней – заперлись, сволочи! Гранату в окно, взрыва дождался, внутрь прыгаю и стволом по сторонам вожу – вдруг враг где прячется? Комок бесформенный в углу вижу – насторожился, мало ли? Присматриваюсь, палец на крючке, в полутьме вижу ножки худые, а на них – кроссовки Адидас. Те самые, с розовой подошвой и моим автографом. И кровь черная с них толчками льется.

Глава 14.

БабУшка проглотил ком.

– Служба моя на этом закончилась. Стал я никуда не годным солдатом. Ни стрелять, ни больно сделать уже никому не мог. От всех заданий отмазывался, притворялся контуженным.

Когда домой уже ехали, народ джинсы разными путями брал, костюмы спортивные, батнички, кроссовки, подарки родне. А как же? Кровью заработали, заслужили! В СССР все было для всех, на каждого ничего не хватало, правда.

Таможенники нас по-братски, с душой встречали, мы воевали, как-никак, жизнью рисковали – они к нам по-человечески отнеслись, по-отечески. По правилам, ты по форме должен был ехать – без ничего. Таможенники – тоже люди, свои, за так исправили наши иллюзии, никаких уголовных дел о контрабанде возбуждать не стали, просто изъяли запрещенку. И сомнительное, на всякий случай, мало ли. В пользу государства, а как же?

А я, года два пил и встречал рассветы с Микки и Выключателем. Сидел, разговаривал, дико звучит, знаю. Но верю: где бы ни были они сейчас – в раю ли, в аду – они вместе. И дышать становится немного легче.

Маришка достала бутылку, налила себе и Олегу.

– Пусть им будет хорошо!

– Пусть, – согласился афганец. – Знаешь, я, как домой вернулся, первым делом в военкомат пошел, надеялся для Злобина что-то сделать, да и себе тоже. Ветеранам помощь с квартирами обещали, поддержку от государства с работой, с лечением, с учебой. Отцу, заслуженному летчику-испытателю, нужно была операция на сердце. Печенью чувствовал – чем крупнее мегаполис, тем добрее военком, но знал, через что прошел и чем заплатил, значит, на моей стороне правда.

Встретили по-родственному:

“В институт, со справкой о службе в ограниченном контингенте и контузиями, идти – затея правильная. А в остальном, ни отцу вашему, ни родственникам Злобина ничем помочь не можем. Мы вас туда не тащили, вы сами пошли! Следующий!”

Душка, а не человек.

Нет, так нет. Повернулся, и битой собакой к двери. Подхожу, она мне навстречу открывается – а в проеме, близнец стоит. Лет двадцати двух, блондин, в афганке, слегка уже реальностью отрезвленный.

Неправильно стоит, криво.

Глянул в его глаза безнадежные, внутри полыхнуло.

– Подожди, брат, – прошу паренька, – у нас, тут разговор незаконченный. Поворачиваюсь к начальнику, подхожу и тихонечко:

– Я дело против вас возбуждать буду. Человек за Родину жизнь отдал, а вы для него и пальцем не пошевелите? – пытаюсь хоть что-то для друга ушедшего сделать.

– Против меня дела не возбуждаются, – заржал военком радостно, как жеребец, довольный такой, уверенный. – Попробуй, – заявляет, – тебе дороже встанет. Ты не первый и не последний – травмированный и с головой не дружный. Хочешь особенных отношений, можем поговорить. У тебя чеки Березки есть? Нет? Потеряйся, чтобы я мурло твое больше не видел.

Заело меня.

– Получается, за чеки валютника пацаны гибли? – цежу сквозь зубы. – Сколько матерей без сыновей осталось, а жен – вдовами? А Галька Злобина? Ей, как сейчас? А на минах подорванные, калеками навсегда оставшиеся? Они зазря в чужой стране ног лишались? А пацан, который за дверью корячится, кривой весь, неправильный, на тебя у него надежда одна, ему тоже помогать не собираешься, или за штуку чеков таки устроишь куда-нибудь? – зацепило меня как серпом за аппендицит.

– Хуле ты выделываешься? Ты за калек не беспокойся, – скривился начальник. – Много вас таких. Каждый день сюда как на работу ходите, после, по станциям метро бабло с лохов гребете, плитку культями царапаете, а по вечерам – в гастроном! Иди накуй отсюда!