Падшая

А тут, с самого утра – беда хуже морозов.

Штабной!

Собственной персоной по наши забытые уши. Сейчас будет по-отечески учить и наставлять, как нам лучше интернациональный долг, в Тьмутаракани выполнять. Чтобы Родине за нас стыдно не было. Генерал Меримский, на всю жизнь фамилия в память врезалась, без предупреждения, из самой столицы пожаловал.

Глаженный, ухоженный и чистенький. Морда холеная, сытая.

Держим строй, одеты – кто в чем. Многие небритые, после бессонной ночи и без завтрака, да еще и в кроссовках. На лицах радости – меньше минимума.

Нарушение устава.

Важняк глядит недобро, желваки – ходуном.

Попробуй объясни, что по ночам твой топот кирзачей душманы за километр слышат, и с радостью, такого тупого, свинцом поливают.

– Про диверсию у соседей знаете? – разродился генерал.

Молчим – наше мнение ему ниже каблука.

– У нас есть сведения, что это работа людей Амир Шаха. Неделю назад разведка засекла мобильную группу численностью до тринадцати стволов. Их работа.

Кэп только с обхода позиций вернулся, всю ночь не спал, голодный, злой, нервы ни к черту… Не выдержал:

– Не согласен. Амир Шах на такое не пойдет. У нас с ним договор. А тут больше на кровную месть похоже. Если узнаем, что десант в кишлаке натворил, что их как цыплят покололи, станет понятно, кто сделал и где искать.

– Вашего согласия никто не спрашивает, капитан! – оборвал старший. – Мы с врагами не договариваемся! Что у вас за бардак в подразделении? Почему не по форме? – орет.

Капитан-то наш трусом никогда не был, за словом в кармане не лезет:

– Не ждали визита, товарищ енерал. Треть подразделения только с задания, потому и не по форме, – доложил.

Штабной красный стал, рычит яростно:

– Я, блять, – сам давится от злобы, – последнего лентяя вашего спецёбподразделения положу, блять, но диверсантов найдем, закопаем, и ущелье мы, блять, зачистим. Вам ставится задача, времени на раскачку нет. Операция пройдет на удалении, и на поддержку брони и авиации, вы, блять, в этот раз, не рассчитывайте. Там, неделю назад, Стингерами по нашим вертушкам так отработали, по сей день дымят!

– Это вы можете, – побелел кэп, – вы бы, для начала, снабжение организовали человеческое. А то четверть состава болеет постоянно, а остальные – на подножном корму. От консервов десятилетней свежести тошнит уже, витаминов не хватает, лекарств нет, вода подвозится нерегулярно. А положить – дело нехитрое. Вон, десантуру вашу и положили как котят, они и не проснулись.

Воевода не привык, видимо, чтобы ему перечили.

– Вы, блять, по бытовым, блять, вопросам, шефам своим жалуйтесь! Мы, блять, войсковыми операциями занимаемся, а не, блять, жратвой вашей! – слюной округу забрызгал. – Нет в вашем районе больше десантно-штурмовой группы и времени нет, вы пойдете! А за неподчинение, я блять, рапорт в Штаб отправлю: вас – под трибунал, на первом борту, с позором, на северные лагеря, на пятерочку загорать, блять.

Капитан на это лениво через зубы цвыркнул:

– Вы не бляткайте здесь особо. Вы, тут, гражданин начальник, не шумите лишний раз. Не приведи случай, кому-то с кустов услышится и форма ваша приглянется, так они дырочку для ордена смастырят вам на раз… Совершенно даром. Снайпера у них душевно работают, да и минометчики ничего – собирай потом кишки ваши по окрестностям. Езжайте вы… Подальше, в свой хуештаб.

Военачальник пошел пятнами, помощнику своему буркнул рапорт составить, упомянуть в нем саботаж и исчез в спешке.

Капитан буркнул в клубящуюся пыль.

– Крыса тыловая. “Положу последнего”. С-с-сука…

Мы кэпа окружили, допытываем: где, что, когда? Что за Шах?

Он как на духу нам выложил:

– Амир Шах – достойный враг, уважаемый, слово держит. У нас – договор. Не думаю, что он здесь замешан. Если только его родню задело? Слух ходил, пару недель назад, шум в кишлаке случился… Шурави к нам ходить перестали, а бачата тайком прибежали и Злобину передали – опорочили их женщин. Четверо наших, – и плюнул вслед генеральской пыли.

Наших, да не совсем – из десантников. У наших стержень покрепче был – проверяли и отбирали в спецов жестко. А в армейских частях – молодняк совсем, хочуха на мозги давит, спасу нет, ну и… съезжает крыша у некоторых. Бывает, поймают девчонку, или женщину замужнюю, и оторвутся… После такого позора дочка, или жена чья-то уже не жилец. Сводят счеты с жизнью. Афганцы такое не прощают – вычисляют кто. После – кровная месть. Родня подается в леса, за поддержкой – святое дело. И рано, или поздно, обидчиков находят. Ну и…

Я узнал, кто Злобину поведал, у сельских контрабандистов кроссовки Адидас купил, и на подошве зеленкой расписался «БабУ». Для нас, каждую копейку считавших, не дешево конечно, но малой, весточку принесший, особенный был – в его улыбке мир светлее становился, да и информация того стоила. Жизнь пацанам нашим могла спасти.

Узнай кто, ему за это свои же сельчане могли горло перерезать. Видел бы ты его радость, когда я ему подарок отдал! К груди прижал, кружится от счастья и по-своему что-то щебечет! Он по секрету и шепнул: “В соседнем кишлаке чужаков на тропе видели. Много», – и трижды растопырил пальцы руки. Пятнадцать диверов, значит.

Через день из Штаба пришел приказ на ликвидацию группы.

Змеиное Ущелье ждет, и пасть свою в ожидании новых смертей уже приоткрыло. По информации Штаба в диверсии участвовало одиннадцать крестьян и два вольных наемника. На всех – три древних винтовки и пара калашей.

Нас – тринадцать тренированных бойцов разведывательно-диверсионной группы, хорошо вооруженных и точно знающих, где и когда пройдет отряд, и как их встретить.

Главное – вернуться назад.

Это всегда главное.

Аналитики Генштаба трое суток обсуждали карты и маршруты отхода, аэрофотосъемку дорог и троп, и разработали беспроигрышный план.

На сборы дали четыре часа.

Сегодня ночью кто-то отправится в точку Х с сюрпризами, а кто-то – на встречу с сорока семью девственницами.

Мы знаем почти все и готовы.

Они – нет.

Они уже мертвы, хоть и не знают еще об этом.

Такая задача. Сделаем, если надо. Кто, кроме нас?

Группу прикрытия посчитали не нужной. К чему она?

Собрались в блиндаже, готовимся, трижды все проверяем, обстановка нервная. Дым, хоть коромысло вешай. Выпить бы, или травы курнуть…

Врачило подходит, сам не свой. Серый как ноябрьский вечер. Глаза унылые, погасшие.

– Выйдем, старшина, на минуточку.

Вышли, от нервов трясет, а на улице еще и холод собачий!

– Ну? – спрашиваю, сам в блиндаж хочу, к буржуйке поближе.