Аморит, любовь моя. Возможное будущее России

Кроме одинокой Нины и упомянутой мной соседки из Прибалтики, откуда ее выжили после убийства мужа, выступавшего против отделения от Советского Союза, в доме на первом жил тот самый сердобольный сосед Николай Иванович с многодетной семьей. Они приехали из Казахстана.

Никаких удобств, за исключением света, в доме не было, и я был намерен, не дожидаясь свадьбы, забрать Нину к себе уже сегодня, тем более что все ее вещи свободно могли уместиться в багажнике. Со своей тетей, в квартире которой я жил и был прописан, я договорился еще до командировки. Она не только не возражала, но очень обрадовалась. Своих детей у нее не было, и она сразу заговорила о внуках.

Но после вчерашнего поведения Нины я засомневался, что она согласится переехать к нам.

Наша встреча оказалась более чем странной и окончательно убедила меня в том, что в Нине произошли неприятные и непонятные для меня перемены.

Не скажу, что она не обрадовалась мне, но для поцелуя подставила не губы, а щеку, и не разрешила обнять себя. К свадебным делам не проявила ни малейшего интереса, словно речь шла не об ее собственной свадьбе, и отказалась наотрез переезжать ко мне.

Я был в отчаянии.

– Ты можешь объяснить, что произошло? Если ты раздумала выходить за меня замуж, то скажи об этом прямо. Я мужик, выжил в Чечне, переживу и это.

Она упорно молчала. В свете экрана телевизора ее лицо было бледным и неподвижным, как маска. И застывшие мертвые побелевшие глаза.

Так плохо, как сейчас, мне еще не было. В голове было пусто, как будто кто выкачал оттуда мозги мощным насосом. Во рту было сухо, и я постоянно облизывал сухим языком губы.

Я встал со стула и присел на корточки перед Ниной. Взял ее за руки, приложил к своим щекам и, глядя на нее снизу, спросил голосом, который не узнал:

– Ты меня больше не любишь?

Её глаза наполнились слезами. Её пальцы шевельнулись и опять замерли.

– У тебя появился другой?

Пальцы вздрогнули и впились ногтями мне в щеку.

– Я прошу тебя, – прошептала она, – не надо об этом. Тебе лучше уйти.

– Кто он?

Она взглянула на меня и вдруг усмехнулась. Не улыбнулась, а усмехнулась, словно сравнила меня с ним, и сравнение было не в мою пользу.

Я резко поднялся.

– Я ухожу, и знай, навсегда.

Она молчала. Я ушел, хлопнув с силой дверью.

На улице я присел на скамейку перед домом и закурил. Легко сказать, ухожу, другое дело – это сделать, чтобы никогда больше не увидеть улыбку, от которой без ума. Я надеялся, что Нина выбежит за мной следом и позовет меня.

Но время шло, Нина не появлялась, и я понуро направился к машине. Мотор заурчал, я медленно тронулся с места. И вдруг упала тишина, машина, проехав еще метра два без фар, остановилась. Напрасно я поворачивал ключ зажигания – ничего не включалось. Я вылез из машины и начал проверять соединения под капотом.

– Не работает?

Я выпрямился и поздоровался с подошедшим Николаем Ивановичем.

– Нормально завелась, и вдруг отключилось зажигание, – пожаловался я. – Аккумулятор новый, соединения в порядке. Ничего не понимаю.

Николай Иванович взглянул на часы.

– Без пяти двенадцать. Все ясно. Еще минут десять и спокойно поедешь дальше.

Я удивленно смотрел на него. Он рассказал загадочную историю.

– На прошлой неделе я работал во вторую смену. К дому я обычно подъезжаю около двенадцати на своей колымаге. Первый раз – это было в этот вторник – машина остановилась в метрах ста отсюда. Ни с того, ни с чего. Вырубилось вдруг, как у тебя, зажигание. Ты знаешь, я сам собрал машину и знаю ее лучше своих пальцев. Проверил я, как и ты, все соединения, клеммы, все, как положено в таких случаях. Промучился минут десять и, когда уже не знал, что и подумать, машина завелась. И так все три дня. Хоть стой, хоть падай. Сколько ты уже здесь возишься?

– Тоже минут десять.

– Давай пробуй.

Я сел в машину, двигатель заработал с полуоборота.

– Езжай и ни о чем не думай, – сказал Николай Иванович. – Будешь много думать об этом – умом тронешься. Не шибко до кольцевой гони. Вдруг опять вырубится, и угодишь в дерево.

Не выключая двигателя, я вылез из машины, спросил:

– Вы что об этом сами думаете? Должно же быть объяснение.

Николай Иванович почесал затылок.

– Место здесь одиночное, дикое, сам видишь. Недаром, кроме нашего дома, больше нет никаких поселений. В старину, поговаривают, здесь и черти водились и домовые. А сейчас эти, как их, летающие тарелки объявились. Я сам не раз их видел, правда, они больше на сигару похожи. Стоят, как столб.

Я рассказал про улетевший столб, который видел с балкона.

– Во-во, – обрадовался Николай Иванович, – наверху вроде большого фонаря, а тело длинное и светится. Всё правда. Место ему, видать, наше подошло. Но хорошо, что от него большого вреда нам нет. А то, что наши машины глохнут, это не страшно.

Когда мы прощались, он сказал:

– После свадьбы сразу увози Нинку отсюда, от греха подальше. А лучше раньше.

– Я хотел ее сегодня забрать. Она отказалась.

– Отказалась? – Николай Иванович вынул окурок из мундштука. – Это у девок бывает. Может, обиделась на что.

– Не обижал я ее. Из командировки привез ей свадебное платье. Она стала какая-то странная. А сегодня про свадьбу даже говорить не захотела. К ней без меня никто не приходил?

– Никто. Мы бы видели. Насчет этого она чистая. Плохого о ней не думай. Мало ли что случилось. Может, на роботе неприятности. А ты ее все-таки увези отсюда.

Я не знал, что ответить. Тоска опять сжала сердце. И не отпускала весь день. А ночью стало совсем муторно. Я вспоминал Нинину улыбку, а больше наши так разительно несхожие ночи: ее трепетность и неопытность в первые две и подозрительную ненасытность в последнюю.

***

Страшный сон приснился мне. Будто с двумя хорошо знакомыми финнами был я в гостях у давно умершего деда в деревне. Дед суетился, называл меня чадунюшкой и начал варить самогон. Финны ему помогали и облизывались от предвкушения напиться, как мы делали не раз. Говорят, русские много пьют. Но финны, я скажу, пью до усёру.

Когда в трубке появились первые капли, и по хате распространился пьянящий запах, дед попросил меня проверить крепость самогона. Я поднес зажигалку к трубке, нажал на рычажок, – и раздался взрыв. Мы взлетели в воздух. У деда были порваны штаны и рубаха, он плавно размахивал белыми восковыми руками, словно плыл брассом. Костюм Кетола не пострадал, он был в бабочке и кувыркался, как в невесомости. Похьявирта, напротив, был совершенно голый, лишь голова в скафандре, и гонялся за Кетолой. У меня была оторвана нога, она зудела, и я с трудом поспевал за всей компанией. Мы приземлились в шведском поезде секса. На сцене совокуплялась пара. Дед отворачивался, хлопал себя по голым коленкам и говорил: «Срам какой. До чего докатились. А девка-то, девка-то. Вроде наша, а с кем совокупляется на людях. С негром, нехристем, прости господи». Негр скалил по – лошадиному зубы и работал, как плунжерный насос, сзади стоявшей на коленях девушки. Она извивалась всем телом, налезая на его блестящий антрацитовый член. Когда она откинула рукой спадавшие на лицо волосы, я с ужасом узнал в ней Нину.

– Не-ет! – заорал я страшным голосом и проснулся.