И обратился к Ивану:
– Где твоя родня живет?
Иван испуганно прошептал:
– Дак сирота я. Только брат мой малый Тишка в Макарьевском монастыре остался.
– Ладно, Дементий. Готовь его в дорогу с нами; пусть в яме Аввакумовской пока посидит или к себе забери. Через два дня отправляемся. Оставлю его где-нибудь в Ярославле.
До выхода из Пустозерска Иван жил у стражника Дементия в избёнке там же на территории земляной тюрьмы, только рядом, у ограды. Дементию отрок понравился, и он было хотел оставить его себе, но потом передумал, передал Ивану завёрнутые в тряпицу несколько последних писаний протопопа Аввакума и наказал никому не показывать их, а отправить в скит на реке Керженец царевичу Михаилу Алексеевичу, которого укрывали раскольники. На прощание шепнул:
– Береги письма. Если кто их увидит, не сносить тебе головы, да и мне тоже. Хотел сам их отдать царевичу, как Аввакум просил, да уж, видать, не выбраться мне отсюда.
– Хорошо, дяденька. А можно забрать вот эти иконки из Аввакумовой ямы? – И показал ему четыре маленькие отлитые иконки.
– Возьми… Одну себе оставь, а остальные царевичу передай. Скажи, от стражника Дементия и новопредставленного сожжённого мученика раба Божьего Аввакума.
К концу лета Иван добрался в родные места, нашёл царевича Михаила Алексеевича и передал письмена и иконки, рассказав об увиденной казни и земляной тюрьме Аввакума.
Михаил Алексеевич проснулся поздней тёмной ночью, вышел из избы и в уединении, стоя на коленях пред крестом, молился негромко: «Господи, Боже мой, прими душу преданного раба Твоего Аввакума! Веди и меня к очищению души моей грешной огнём спасительным, как и наставника моего! Боже славный и всесильный! Укрепи веру мою и силы мои!»
Много лет Иван прожил в Поломском лесу на озере Светлояр вместе с семьёй царевича Михаила Алексеевича. Помогал царевичу по хозяйству, выполнял поручения его жены Анастасии, племянницы боярыни Морозовой, да многих сыновей его, до тех пор, пока не вспомнил о забытом сопернике и возможном претенденте на царский трон младший брат и царь Пётр Алексеевич. Царь наслал верных солдат во главе с игуменом Никольского монастыря в Переяславле-Залесском Питиримом, бывшим старолюбцем, чтобы выискали семью царевича-страдальца, но Михаил Алексеевич смог договориться с солдатами: удивлённые внешним сходством царевича и царя солдаты не посмели поднять руку на его семью. Он же, вместе со старшими тремя сынами, зажёг скит и ушёл в огонь, а жену, Анастасию, и младшеньких неразумных сыновей солдаты отпустили с Богом на все четыре стороны, доложив царю, что вся царевичева семья сгорела у них на глазах.
Живя рядом и помогая семье царевича, Иван почерпнул много знаний и премудростей, приобрёл известность среди единоверцев. Когда солдаты, наводнив леса, пришли за семьёй царевича, Иван хотел разделить его судьбу, но Михаил Алексеевич запретил ему, вытолкнул в лес и благословил на служение старой вере и оказание помощи брошенной пастве старолюбцев. С тех пор Иван стал зваться старцем Иоанном и основал свой лесной скит на большом острове среди болот и озер, на который был лишь один проход от основных дорог – через топи, а выходов было множество на север – лодками по воде Чёрного озера, которые на берегу прятали его друзья-помощники.
Наставник общины Богдан Григорьевич Булгаков был из служивых людей: когда-то стрелецкий пятидесятник, участник бунта, он смог избежать царского преследования и во время скрыться в керженецких лесах. В Москве он потерял жену, детей, избу и всё имущество, но смекалка и военный опыт помогли избежать подвалов Тайного приказа и сохранить жизнь: Богдан с котомкой и саблей, растеряв по пути всех своих товарищей, добрался до Керженецких болот и на одном из островов поставил себе избу-полуземлянку. А через пару лет на обжитом месте появился починок, новые люди, новые семьи. Богдан тоже завёл себе новую семью, обзавёлся ребятишками и хозяйством. Только нет-нет, да вспоминалась Московская стрелецкая слобода, красавица-жена и ластящиеся детишки: пока он бился с турками за Азов, был в походах да скрывался от Тайного приказа, его жена и дети умерли от гонений и голода.
Починок Болотный стан разрастался быстро, давая приют и тепло жаждущим: каждый год в нём появлялись новые люди: кто-то приходил сам, а кого-то приводили с Макарьевской ярмарки. Принимали всех, но в большой мир не отпускали никого: ходили туда только особо избранные, те, которые были испытаны временем и которым Богдан доверял. Однажды поздним вечером к нему забрёл молодой скиталец, рассказал о старце Иоанне, и Богдан возгорелся желанием встретиться с ним. Неделю Богдан прожил в ските со старцем и был пленён его преданностью вере, знаниями и суждениями.
Иоанн настроил Богдана на наставничество, надоумил создать и подготовить из молодых бывших стрельцов дружину для охраны и контроля дорог от разбойных людей, соглядатаев, для противостояния царским солдатам и представителям власти. Дружинники жили по разным скитам и починкам, но собирались быстро. В этой дружине и верховодил некогда весёлый и бесшабашный сотенный барабанщик Стёпка Нестеров. Он знал кержацкие секреты и тайны, постоянно был в дороге: то сопровождал старца Иоанна по лесным тропам и на Макарьевскую ярмарку, то скрытно охранял обозы с товарами в починки и скиты, то путал следы и создавал обманные тропы в неизвестность, на болота и топи, заманивая соглядатаев. Его молодая семья жила в починке, но виделся он с женой и двумя детьми редко; любил дорогу, солнце, ветер, лесную стихию и… тосковал по стрелецкому барабану и боевой музыке.
Скит старца Иоанна за небольшое время разросся и напоминал лесной монастырь с десятком обителей-землянок, в которых жили в трудах и молились за жертвователей – богатых купцов и зажиточных людей, за живых и мёртвых раскольников и скитальцев.
После того как власти объявили на старца Иоанна охоту, он редко покидал леса, но постоянно был в заботах: часто навещал разбросанные скиты и починки, беседовал с избранными наставниками, давал советы и всеми силами стремился сохранить крепость отцовской веры. Но, несмотря на возраст и занятость, всегда думал и помнил о младшем брате, единокровной частичке своей. И теперь, приняв весть об обозе купца Фёдора, он с нетерпением ожидал весточки от брата.
Глава шестая
Встречи
Обоз зашёл в починок Болотный стан под вечер. Только остановились посередине улицы, и сразу же тишина была нарушена тихой детской многоголосицей: любопытная, но серьёзная ребятня издали наблюдала за обозом, телегами, конями и возчиками, порою удивлённо шепталась, но больше молча впитывала в себя всё новое увиденное: затворническая жизнь приучила их к осторожности, сдерживанию эмоций, терпению и наблюдению. Появились женщины в белых платочках, мужчины: женщины остановились подальше от обоза, мужчины ближе и как-то незаметно обволокли, окружили обоз со всех сторон.
Фёдор наблюдал за действиями раскольников и внутренне улыбался: сколько лет ездит к ним в скиты и починки, они знают его, помнят, но всегда встречают настороженно. Он для них чужой; нет к нему доверия, и никогда не будет. Подумал с горечью: «Единожды предав, предаст и дважды. А я для них отступник отцовской веры».
Павел Тимофеевич, почувствовав напряженность, стал искать способ разрядить её: вышел вперёд, пошарил глазами по вечернему починку, увидев восьмиконечный крест, скинул шапку, перекрестился двумя перстами и низко поклонился во все стороны:
– Мир вашему дому! Здорово, робята!
Мужики, увидев его знамение, оживились, окружили, стали расспрашивать: кто он и откуда, как оказался с обозом. Только сопровождает или останется в починке? Подошли молодые обозники, дети стрельцов, осенив себя двумя перстами, поклонились. Все оживлённо зашушукали:
– Все наши, кажись! Как мы!
Но в этот момент на улице появился Стёпка, который отстал, охраняя тылы обоза. Он с ходу завладел вниманием любопытных:
– Ребята! Своего пятидесятника встретил! Долго он меня, малого, пестовал, от бед да от турков спасал… Не счесть! Прошу, Пал Тимофеевич, ко мне, дорогим гостем будешь. А купчина, Фёдор Петрович, – старший брат моих закадычных другов Семёна да Матвея! Товара притащил нам знатного, надолго хватит! Прошу и тебя, Фёдор Петрович, в гости!
Хотел ещё повеселить и обрадовать народ, самому подурачиться, но вскинул взгляд и, увидев шедшего к обозу наставника, прикусил язык.
Наставник общины, Богдан Григорьевич Булгаков, по-хозяйски окинул обоз взглядом, пронося его мимо людей, но вдруг замер. Взметнул голову, вернул её назад и, забыв о своём положении, шагнул навстречу подавшемуся к нему Павлу Тимофеевичу.
Воскликнули одновременно:
– Павел Тимофеевич!
– Богдан Григорьевич!
Боевые товарищи, которые не раз прикрывали спины друг другу, выручали в боях и бедах, словно юнцы, кинулись друг другу в объятия и, склонив головы на плечи, замерли, не веря глазам своим и счастливому случаю.
Над улицей волной поднялся удивлённый возглас: «О-о-о-о ка-а-к!». Но растворился в верхушках деревьев после того, как наставник, взмахнув рукой, начал разговор с купцом.
Определили место для обоза: обозники расставили телеги с товаром и стали устраиваться в пустом амбаре, где на земляном полу были набросаны наломанные хвойные ветки. Все оживились, так как впервые за долгое время ночевали в помещении и радовались этому как дети: комары и слепни постоянно донимали, и не было никакой возможности избавиться от них: чего только не жгли для дыма, отгоняя кровососов: и гнилушки, и лапник – не помогало.
Вечерний лесной сумрак окутал починок, жители разошлись по избам да землянкам, обозники отдыхали в амбаре, а лошади жевали сочную траву и фырками от удовольствия, мотая гривами и хвостами, переминаясь с ноги на ногу. Фёдор Петрович, посмотрел на смущённых друзей:
– Павел Тимофеевич, пойду и я отдыхать. Утро вечера мудренее! А вы поговорите меж собой, вам есть что вспомнить.
Кивнул и пошёл в амбар, где ему у стены было приготовлено место для отдыха. Богдан Григорьевич облегчённо вздохнул:
– Вот ведь как живём, дорогого гостя не могу к себе пригласить в избу на ночлег. Пальцем начнут в глаза тыкать! Словно из разного теста слеплены. Слава Богу, с тобой мы в одной поре остались, одной вере веруем! – Немного помолчал, задумавшись: – Пойдём, Павел Тимофеевич, ко мне в избу, познакомлю с жёнкой и детишками да посидим, посумерничаем.
Сидели долго, до утра, вспоминали Московскую стрелецкую слободу, совместные походы, знакомых и товарищей, выживших, казнённых и бесследно канувших в неизвестность. Килину удалось сохранить и вывести из Москвы семью, а Булгакову – только свою голову.
Чуть завиднелось. Пропали звёзды, и темноту сменил утренний сумрак, захватывая окрестности.
– Так что, Богдан Григорьевич, поехали с нами на Каму, поможем обосноваться на новом месте, поддержим с товарищами, а? – уже который раз спрашивал Килин. Его товарищ всё отмалчивался, но сейчас, после длительной паузы, ответил:
– Не поеду я с тобой, дружище Павел Тимофеевич. Хотел когда-то уйти отсель. Один был, подался бы на Дон иль в Сибирь, но встретился мне старец Иоанн, удержал своей верой, надоумил людей собирать да жизнь им дарить. Многие тогда были доведены до края: в гари, в огонь смотрели. Семья, опять же, моя здесь новая, сыны народились. Боюсь, веру на стороне растеряю, мстить начну за деток моих малых, кровью залью царевых слуг, душу свою погублю. Нет, буду нести здесь свой крест до конца. Наставник я здесь, не только за многих отвечаю, но и наставлять должен и удержать на старом отцовском пути. Чтоб не сбилась, и не пропала паства…
Замолчал, вглядываясь в друга, потом продолжил:
– Пойдём товар смотреть да вьюки в дорогу собирать. Старец, поди, ждёт не дождётся Фёдора Петровича с вестями.
Солнце только взошло, а Болотный стан уже гудел, приветствуя новых гостей из соседних ближних и дальних скитов и починков. Сообща, под наблюдением купца и под запись его помощников, разбирали товары по мешкам, корзинам и вьюками вешали их, не более пяти пудов, на лошадь. Вьючники с небольшими караванами в две-три лошадки тут же неспешно покидали починок, и вскоре осталось несколько завьюченных лошадей, с которыми отправлялись на острова Чёрного озера Фёдор Петрович, его помощник и племянник Андрейка да проводник Степан.
Провожать караван подошёл сам наставник. Он о чём-то пошептался со Степаном, повернулся к купцу:
– Фёдор Петрович, ты извини, но порядки наши знаешь.
– Да, конечно, – заулыбался купец.