Матросская Тишина

Чтобы отвлечь сына от тревожившей его мысли о затерянном свидетельстве о рождении, Вероника Павловна подошла к нему вплотную, положила руки на его плечи и, глядя в глаза, сказала:

– Какой ты у меня уже взрослый!.. Поехали на Клязьму, искупаемся, в местном ресторанчике готовят хорошие шашлыки. Ведь ты любишь шашлык?

Но Валерий, несмотря на то что он – и об этом хорошо знала Вероника Павловна – любит шашлыки, еще не мог так сразу соскользнуть сознанием с мысли об отце и о предстоящей поездке в Смоленск.

– Мама, а я похож на отца?

– Очень!.. Очень, сынуля, походишь!.. Такой же высокий, такой же красивый!.. Даже русые волосы у тебя вьются такими же крупными волнами, как они вились у отца.

– Спасибо, мам… – Валерий резко подогнулся в коленях и совершенно неожиданно для матери поднял ее на руки и закружился с ней по комнате, напевая вальсовый мотив. – На выпускном вечере, через год, мы станцуем с тобой школьный вальс!.. Я уже умею, меня научила Эльвира.

– Я буду счастлива!.. – задыхаясь, почти простонала Вероника Павловна и только теперь вспомнила, что с разговором об отце и о свидетельстве о рождении она совершенно забыла позвонить машинистке, что завтра в десять утра она приедет к ней диктовать главы диссертации мужа.

Увидев, как неожиданно изменилось лицо матери и на него наплыло облако озабоченности, Валерий аккуратно опустил ее на диван.

– Что-нибудь случилось?

– Ничего не случилось, сынок. Я просто забыла, что час назад я должна была позвонить машинистке. Альберт Валентинович еще утром меня так просил об этом.

С упоминанием имени отчима, за которого Вероника Павловна вышла замуж три года назад, познакомившись с ним на пляже в Одессе, где она отдыхала в одном из ведомственных домов отдыха, Валерий как-то сразу сник. Ему уже не хотелось ехать с матерью ни на Клязьму, ни есть шашлыки, которые неплохо готовят в местном ресторанчике.

– Ладно, мама, раз нужно – то нужно. Ты давай помогай Альберту Валентиновичу, а я пойду поиграю в волейбол. Кто будет звонить – скажи, что в десять вечера я буду дома. А если позвонит Эля – передай ей, что я жду ее на волейбольной площадке в парке «Сокольники». Она знает, где это. – Валерий поцеловал мать в щеку и, улыбнувшись, бросил: – Но пасаран!

Когда за Валерием захлопнулась дверь в прихожей, Вероника Павловна обессиленно села в кресло за письменный стол, на котором лежали главы рукописи диссертации. Чувствуя, что ей не хватает дыхания, она положила под язык таблетку валидола.

Нужно было уже давно звонить машинистке, а ей так не хотелось, просто не было сил. А не позвонить и не отдиктовать завтра два больших раздела главы было нельзя. Муж не просто обидится, а сочтет, что она его подвела.

Найдя в записной книжке номер телефона машинистки, она принялась расслабленно крутить диск аппарата.

Глава вторая

Юридический факультет Московского университета Калерия и ее муж Сергей Николаевич окончили семь лет назад. Поженились на третьем курсе, все годы жили душа в душу, а вот, как, вздыхая, говорила бабушка Калерии, «деток бог не послал». Посмотреть со стороны – не женщина, а «кровь с молоком», все при ней: и лицом бела и румяна, и статью вышла: высокая, стройная, и тяжелая каштановая коса, уложенная на голове, завивалась в корону… А глаза!.. Про глаза еще бабушка, когда Калерия была маленькой девочкой, говорила:

– Да ты их помой хорошенько, смотри, какие они у тебя черные замарашки. С мыльцем помой, да реснички помой тоже, а то они как черные метелки…

Обливаясь тайными детскими слезами, потихоньку всхлипывая, Лера старательно намыливала глаза, ресницы, брови, поднимала голову, смотрелась в зеркало над раковиной, и снова на нее из-под черных густых бровей смотрели большие черные глаза, опушенные метелкой длинных черных ресниц.

Только потом, уже где-то в восьмом классе, вспоминая деревенские шутки бабушки, Лера улыбалась и подолгу смотрелась в зеркало, рассматривая свои глаза, брови, ресницы, которым завидовали девчонки. Эти глаза, черные и лучистые, и сейчас, когда Калерии исполнилось тридцать лет, еще обжигают встречных мужчин, заставляют их оборачиваться, чтобы окинуть взглядом стройную и красивую женщину.

Были бы и дети, если бы не аборт при первой беременности. Это уже было на четвертом курсе. А ведь врач так отговаривала, предупреждала, что с ее отрицательным резусом крови аборт при первой беременности грозит бездетностью. Не послушалась, не поверила врачу, думала, что просто запугивает, такая уж линия проводилась в те годы в медицине: нужно воспроизводить те двадцать миллионов, которые погибли в войну. Некоторое время Калерия и Сергей колебались, хотели оставить ребенка, но тут сработали свое злосчастное дело теснота и скандальный быт многонаселенной коммунальной квартиры. Молодожены, отгороженные от родителей Калерии и бабушки ситцевой ширмой, спали на узенькой железной кровати с провисшей панцирной сеткой. А вот сейчас все есть: просторная двухкомнатная квартира на восьмом этаже, окнами выходящая на Университетский проспект, усаженный березами, у подножий которых с утра до вечера пестреют яркие детские коляски, есть «жигули» (за Сергеем Николаевичем утром приходит служебная машина, которая вечером, после работы, привозит его домой), есть под Загорском садово-огородный участок, который супруги Веригины ласково называют то «дачулей», то «сладкой каторгой»… А вот детей нет. И не будет. Первые четыре года еще на что-то надеялись, два раза по этой причине ездили на специализированный курорт, обращались к профессорам, потом наконец смирились и больше об этом не стали говорить, чтобы лишний раз не опечаливать друг друга. Калерия, как нынче говорят, «с головой ушла в работу», Сергей Николаевич, служебная карьера которого быстро поднималась в гору, ждал присвоения очередного звания – майора милиции. Следственная работа ему была по душе, начальство его ценило, коллеги уважали за скромность и честность: не заискивал перед начальством, не смотрел свысока на молодых, только что начинающих работать следователей. Иногда, чтобы не показалось, что становится в позу наставника, незаметно помогал неопытным коллегам распутать сложные уголовные дела. Никак не мог смириться лишь с тем, что Калерия, возвращаясь с работы, словно по закону сообщающихся сосудов, старалась перелить в него волнения и впечатления прожитого дня. Вот и сегодня после встречи со следователем Захряпкиным, который утром был в следственном изоляторе на Матросской Тишине, где он, по его словам, больше часа провел с подследственным Владимиром Ивановым, которому угрожает колония для несовершеннолетних, она никак не может отделаться от тяжелого чувства в душе. «За Ивановым кто-то стоит, – думала она, – не мог он сам решиться на такое. Но боится выдать, будет месть».

За ужином Калерия хотела рассказать мужу о посещении Захряпкиным изолятора и о его очередном допросе Иванова, но Сергей Николаевич, думая о чем-то своем, умоляюще посмотрел на жену и, перестав есть, вздохнул.

– Лepa, ради бога, освободи меня сегодня от своих впечатлений, переживаний и хлопот. У меня у самого сегодня был такой сумасшедший день, что я до краев переполнен тем, что ты хочешь перелить в меня. Об Иванове ты мне уже рассказывала, и не раз. Ты повторяешься. Я же сказал тебе – пусть его аккуратно «колют», наверняка Иванова на эту кражу кто-то навел…

– «Колют-колют», – обиделась Калерия. – Они его уже три недели колют, да он никак не раскалывается.

– Значит, твой Захряпкин не с того конца зашел. А потом непонятно – зачем ты лезешь не в свое дело? У тебя же своих забот невпроворот!..

– Если бы ты видел этого следователя. Это – вот!.. – Калерия постучала по столу. – Непроходимый дуб!.. Я попыталась кое-что подсказать ему, но он даже не стал слушать меня. Зевнул, как бегемот, и полусонно промычал: «Вы сентиментальны и лиричны, Калерия Александровна…» И больше не захотел со мной разговаривать. Хочет уже писать обвинительное заключение и передавать дело в суд. А я уверена, что судьбу Иванова как несовершеннолетнего можно облегчить, если докопаться, кто толкнул его на это преступление.

– Ну что ж, ты уверена, а следователь Захряпкин, руководствуясь Уголовно-процессуальным кодексом, будет писать обвинительное заключение, когда он сочтет это своевременным и необходимым. И чем больше ты будешь «чуять» и душеспасительницей таскаться по колониям своих старых подопечных, тем раньше твоя каштановая головка обольется благородной сединой. Давай лучше поговорим о летнем отдыхе. Представь, что перед глазами твоими не тюремная камера за решеткой и толстыми стенами, а море!.. Могучее Черное море!.. Уже два лета мы с тобой не плавали в нем. А через месяц ты так забронзовеешь на гагринском пляже, что опять за тобой будут, как шакалы, охотиться пляжные «прикольщики». – «Прикольщиками» Сергей Николаевич называл уличных и пляжных приставал, навязывающихся в знакомство с хорошенькими женщинами. – В это лето я их буду топить за волнорезом, чтобы их трупики не выносила на берег волна.

– Ты болтун, Сережа! Я с тобой о деле, посоветоваться хочу как с опытным следователем, а ты мне о «прикольщиках», – с напускной сердитостью проговорила Калерия, пододвигая Сергею кусок торта.

– А ты их не завлекай, не заманивай опущенными долу очами. Ведь в каждом из нас живет маленький Отелло. Так что ты это учти и прими к сведению, Калерия Александровна. Во мне ведь тоже сидит если не мавр, то маврикон.

Последние слова Калерию рассмешили.

Чай пили молча, каждый думая о своем, а когда вышли из-за стола, Калерия подошла к Сергею Николаевичу, встала на цыпочки и, поцеловав его в щеку, с видом обиженного ребенка спросила:

– А еще один вопрос можно – последний?

– Опять из тюремной хроники или о хулиганстве твоих сорванцов? – с напускной сердитостью спросил Сергей Николаевич.

– Нет, Сережа, клянусь, нет! – Калерия решительно завертела головой. – Я хочу кое-что спросить о больших начальниках. Я о них ничего не знаю.

Прищурившись, Сергей Николаевич вначале подумал, а потом сказал:

– О больших начальниках? О них – давай.

– Я серьезно, Сережа. Одна никак не могу решить, как мне поступить. Ты понимаешь, есть у меня один очень трудный подросток, перешел в десятый класс. Я с ним уже измучилась. А недавно до меня дошел слух, что он тайком употребляет наркотики. Я вызвала его, беседовала с ним больше часа, и все впустую. Скалит зубы, улыбается и твердит одно и то же: кто это мог сделать на него такой поклеп? А по глазам, по блеску их вижу, что он всего какой-нибудь час назад накурился этой гадости.

– Кто у него родители? – перебивая жену, спросил Сергей Николаевич.

– Вот в том-то и вся сложность. Отец у него – начальник крупного главка, член коллегии союзного министерства. Мать – доцент в Институте химического машиностроения, по уши завязла в своей докторской диссертации, ей не до сына.

– Вышла бы на отца.

– Выходила, и не раз.

– И что же?

– У него нет времени подъехать на полчаса в отделение, чтобы поговорить о сыне.

– Тогда съезди к нему на работу, дело серьезное.

– Неделю назад мы договорились, что он примет меня в своем министерстве. Я пришла к условленному часу, доложила о своем приходе секретарше. Она сказала, что у Петра Даниловича важное совещание. Я все-таки настояла, чтобы она доложила. Она это сделала и сказала, чтобы я подождала. – Калерия закурила и поправила в вазе цветы, искоса наблюдая за лицом мужа. Теперь она прочитала на нем выражение крайнего любопытства. – Рассказывать дальше?

– Обязательно.

– Я прождала его полтора часа в приемной, досыта наслушалась телефонной болтовни секретарши о тряпках, о праздничных продуктовых заказах, и все впустую. Начальник главка меня не принял.

– Почему? – На лице Сергея Николаевича отражалось нескрываемое раздражение.

– Он про меня просто забыл. Забыла в своей болтовне и секретарша. После совещания он с толпой седых и лысых дядечек вывалился из своего кабинета, и тут же все они растеклись в коридоре. Следом за своим начальником вышла в коридор его секретарша. Я, как дура, еще минут десять сидела одна-одинешенька в приемной, потом не вытерпела и заглянула в кабинет. Кабинет был пустой. От обиды и злости я чуть не расплакалась. Сказала что-то дерзкое вошедшей в приемную секретарше и уехала несолоно хлебавши.

– Ну и дура! – зло бросил Сергей Николаевич.