Спасение

Мир утратил все краски и цвета, теперь я воспринимал всё через призму чёрно-белого фильтра. А ещё изменился вкус времени – оно стало медленное и вязкое. Самое страшное было в том, что у всего вокруг прорезались голоса.

И они говорили мне – умри, жалкое животное! Скрипучий голос улиц впивался в мой мозг и восклицал – ты тут никому не нужен, так найди же в себе силы сдохнуть!

Врачи из комитета выдали мне документы и улыбнулись. – Ну вот, вам осталось совсем немного. Поставить печати, получить подпись главного врача, а потом вот обратиться по этому адресу. Очередная бумажка приземлилась в мои руки.

Они улыбались мне. Но им не было до меня дела. Плевать они хотели на меня и на мою жизнь. Врачи, чиновники, бумажные чудища, демоны из формуляров, оживший бюрократический язык – теперь моя жизнь находилась в их руках.

В тот момент я понял, что от болезни уже никуда не деться. Вокруг был слышен только хор проклятий в мой адрес. Силы бороться у меня практически иссякли. Я пошёл домой, пытаясь отыскать там тишину.

Моё замученное отражение смотрело на меня из зеркала и заискивало со мной – ты должен себя убить, друг. Сейчас это единственный выход. Отражение оскалило свои зубы.

Тогда я разгромил всё в своей квартире, оставив после себя полнейший кавардак. Мысли мои путались, мышцы слушались с трудом, меня накрыла волна безразличия ко всему.

На кухне я взял зажигалку и положил её в полиэтиленовый пакет. У соседа, что нещадно пил, я попросил канистру с бензином. Ему было настолько хорошо в тот момент, что он отдал мне её без всяких вопросов.

Послав мне воздушный поцелуй перед тем, как закрыть передо мной дверь.

С канистрой бензина я направился в сторону диспансера. Гул голосов всё нарастал. Облака почти не двигались. Люди сливались с серым асфальтом. В мире для меня больше ничего не осталось. И я теперь был утерян для мира. Я ведь заболел. Сильно-сильно.

Встал перед входом в диспансер и начал обливать себя бензином. Облился им с головы до ног. Делал я это аккуратно, так, чтобы не намочить руки.

Всем вокруг было всё равно. Складывалось ощущение, что меня попросту не замечают. Что нет ничего удивительного в человеке, который обливает себя бензином на глазах у всех.

Я отставил канистру в сторону и осторожно достал зажигалку из пакетика. Поднёс её к своему телу и умиротворённо чиркнул колёсиком. –ЧИРК-

Моё тело начало гореть. Ярким пламенем огонь обвил мой остов. Начал пожирать мою одежду, превращать в угольки мою плоть. Чёрная копоть окутала мой силуэт, оставила чёрный нагар на асфальте. Всё вокруг зашевелилось.

Горел я недолго на самом-то деле. Да и не чувствовал в тот момент ничего. Только глядел, как все вокруг суетятся и кричат. Мне показалось, что они наконец меня заметили. На время краски вернулись в мой мир. А потом всё погасло. Погас и я.

Много шуму я тогда наделал. Вызвал всеобщее негодование. Попал в новости. Стал героем социальных сетей. Люди репостили новостную запись обо мне в разные группы.

Интернет на время был похож на мозаику, состоящую из подобных заголовков: «больной человек не получил лекарства и был вынужден себя сжечь», «человек совершил протест с помощью акта самосожжения», «страдающий от шизофрении юноша совершил самоубийство в состоянии психоза».

Тогда ещё по новостям показывали местного чиновника, который протирал свой мокрый лоб платочком и тараторил – возмутительно! – было видно, что весь он состоит из фальши. Его неуверенный голос заявлял с экранов – если бы я прознал про это нарушение прав человека раньше, то никакой трагедии бы не случилось.

Вот так все и говорили про меня пару дней. Причитали, жалели меня, крепче обнимали своих родных и близких. В больнице обещали провести какие-то реформы.

Решили создать программу поддержки для малоимущих и детей сирот. Но мне до этого не было никакого дела. Я ведь сгорел, помните?

Для меня после моего бесцветного существования всё показалось насыщенным и ярким. Повсюду тёплые цвета. Приятный белый шум. Я озирался, но ничего не видел по сторонам, только скопления густых облаков. И много-много белого цвета.

Времени здесь не существовало. Я понял, что больше не болею. Что мне теперь легко.

Вспоминаю, как услышал тогда громкий голос. Он сказал мне – пойдём! Я сразу понял, что этот голос принадлежит существу властному и уверенному в своих силах.

Он звучал иначе, в отличие от голоса того чиновника с платочком. Было понятно, что у этого голоса действительно есть безграничная власть.

В момент этих размышлений голос прозвучал ещё громче – пойдём!

И я пошёл искать его источник. Меня тогда больше всего удивило, что в этом месте не было никаких очередей, бумажных гор, бесконечных формуляров и бланков. И никаких бумажек с адресами.

Там не было ничего такого. Всё было какое-то другое… Человечное что ли.

«Тепло тел наших»

– Ну их к чёрту – бубнила я себе под нос. Снова и снова. – Надоели! – театрально притопнула ногой по земле. – Сплошные запреты и глупые нравоучения. Делай то, не делай это – я снова насупилась. – И в церковь свою пусть сами идут. Мне и без них есть чем заняться.

Мороз кусал мои щёки. Снежинки искрились на синем пуховике. Зиму было за что любить. И я её любила.

Сосульки, обжигающие язык. Нелепые снеговики, разваливающиеся от одного удара кулаком. Холодное железо качелей.

А чего и говорить про лёд? На льду было лучше всего. Вставать в центр замёрзшей речки и смотреть по сторонам. Чувствовать себя важной, особенной. Вам такое знакомо?

Я шла к речке. О моих планах я никому и никогда не сообщала. Лишний раз слушать от бабушки разные присказки я не хотела. – А вот Колька у нас… – начинала она свои занудные речи. – А Витька вообще провалился, с трудом достали тогда из воды. Я лишь кивала головой. Мир взрослых казался мне старым чуланом. Сборище тряпок, выцветших картин, уж никому не нужных игрушек.

Жить в рамках от телевизора, прячась за пожёванной газетой – такой мне казалась взрослая жизнь. А жизнь она не такая. Вот в книгах Достоевского жизнь! Бьёт ключом, обжигает, заставляет нервно перелистывать страницы.

– Ну их к чёрту! – всё повторяла я свои слова. До речки оставалось всего ничего. Ночью холод объял наш городок. Лёд уже должен был встать. Мне хотелось в это верить.

Даже здесь стояла какая-то церквушка. Много их рассыпано по городу. И на нашем районе парочку можно насчитать. Обычно я стараюсь их не замечать, но сегодня маленький храм выглядел как-то неестественно. Никого не было, только уборщик, что жёг листья и прочий мусор в железной бочке.

Может это запах дыма так на меня повлиял? Церковь и церковь, ничего в ней особенного нет. Странно, что народу не видно. А так – скукотища.

Тут уборщик повернулся ко мне и улыбнулся. На нём была тонкая и заношенная коричневая куртка, ноги обхватили зелёные рабочие штаны.

Он махал мне рукой и улыбался своим бородатым лицом. Его светлые волосы горели на солнце. Этот человек показался мне странным. Может и не уборщик это, не знаю. Поди священник переоделся в рабочую одежду и воркует тут сам с собой.

Я пошла дальше, мне уже хотелось почувствовать свою отрешённость от мира. Стать границей между небом и землей. Странником в безбрежных землях. –Пфф-

Издала протяжный вздох своими губами. – Всюду они, покоя никакого не дождёшься – причитала я сама с собой. На обратном пути обойду этот храм стороной.

В моём кармане грелся коробок спичек. Мне тоже захотелось потом поискать картон или сухие пачки от сигарет. Устроить небольшое кострище за домом. Там всё равно никого нет. Холод и огонь, синее и красное – что может быть лучше в день зимних каникул? Игра цветов, борьба плюса и минуса, противостояние двух стихий.

Наконец спустилась на лёд и почапала по нему. –Скр- Лёд хрустел под моими ногами. Мысли уносили меня на страницы произведений Пушкина, навевали что-то из Баратынского:

«Легла волнистыми коврами

Среди полей вокруг холмов.

Брега с недвижною рекою

Сравняла пухлой пеленою»;

Я шла по льду, не смотря под ноги. –СКР- Забыв про мир вокруг себя. Хотелось немного помечтать, подумать о своём месте в мире. –СКР- О природе. –СКР! -

А потом я провалилась под лёд.

Синее и красное – синяя кромка льда и краснеющее в холодной воде тело. Я не могла выбраться на льдину сама. Руки скользили, одежда тянула вниз, тело начинало коченеть.