Любовь нужна всем

Этот вопрос уже адресовался экзаменаторам.

– Конечно, – выдавила из себя майорша. Громы и молнии её узеньких, сверлящих глаз поражали, били насквозь бедного незадачливого Валерия Василича. Он уже мысленно извивался под их ударами, закрываясь руками, ногами и даже галстуком. Бедняга заработал себе врага, да ещё какого, а ведь он даже как следует не обжился в коллективе, друзей не завёл, а недругом обзавёлся!

Зато Илона была спасена. Она зажмурилась и представила себя с золотой медалью. Вот она наклоняет голову, и директриса вешает ей медаль. «Стоп, это у спортсменов такие, моя будет в маленькой красной коробочке, – Илона едва не огорчилась, – ну и пусть, мама положит её на самое видное место в финском секретере. Да и главное не в медали, – она представила себя студенткой МГИМО, – пускай в этом страшненьком здании, но зато…»

– Уснула что ли, Иванова? Свободна, освободи место в строю следующему!

Илона очнулась от грёз и побежала, размахивая как первоклассница, портфелем. Нет, портфеля сегодня не было, на экзамены нельзя с портфелем. Он вылетела из класса и понеслась по коридору, мотая во все стороны руками и не замечая никого.

3

Виктор Сергеевич с тяжёлым сердцем ехал в МГИМО. Он как чувствовал, что не пройдёт всё так гладко, как планировалось бы. Имелось у него такое предчувствие. Казалось бы, откуда? Ведь ещё позавчера Вершинин улыбался, заискивал как всегда, нет, даже больше обычного. Чуть ли не раскланялся, принимая Шанель номер 5. Доволен был жутко. Ещё бы, сколько жена пилила. Одному Богу, кроме них самих, известно. Подкаблучник хренов. Жена им вертит, как хочет. И вот звонок: «Надо встретиться, появились проблемы». Что вот он сейчас скажет? Извини, мол, Сергеич, не получилось. А духи, конечно, не отдаст. 15 миллилитров, 220 р между прочим, пришлось выложить. Саша ещё уверяла, что это недорого, мол, ей по большому знакомству по такой цене отдали. Да хрен с ними с духами этими! Не умрём ведь от такой потери! Речь о другом! Естественно, он духи не вернёт, не тот человек. Юлить будет, вертеться, пообещает стараться пробивать, может, ещё для «дяди» попросит. «И этому мужику духи, пожалуйста!» Каждому мужику по флакону, а ректору – ведро! Увы, не коньяка. Ну это был бы самый простой вариант. Ведь вопрос с поступлением так или иначе придётся урегулировать, сам осознал: ни к чему отдавать девочку областной пед около ВДНХ? Там, конечно, медалистку золотую да с таким знанием английского возьмут с распростёртыми объятиями. Но права, Саша, кому он нужен этот пед? В школе она работать не будет, будет сидеть в бабском коллективе, обсуждать фасоны кофточек и мужиков да джинсы протирать в какой-нибудь переводческой конторе, толмачить статейки американские про новшества на коровьих фермах. Innovations всякие. Нет, Илоне нужно другое. Да, она по дипломатической линии всё равно карьеры не сделает. И когда у нас баб туда пускали? После Коллонтай никого. Но всё равно поработать бы ей в посольстве не мешало, хотя бы в Анголе, в столице, там уже давно спокойно. А из Анголы могла бы и в другую страну попасть, англоязычную, это уже совсем другой коленкор, если не в Африке, конечно. Но даже просто сидеть на 25-м этаже МИДа лучше, чем корпеть над тупыми переводами. И жениха хорошего по линии МГИМО, куда легче найти. Родит ему ребёночка и будет за ним как за каменной стеной. Виктор Сергеевич вздохнул и повернул на стоянку перед длинным зданием института. Там тесновато, хотя уже шли экзамены, и народу, по идее, было поменьше. Но неисповедимы судьбы сотрудников МГИМО, как раз сегодня, видимо, многим понадобилось показаться на работе. Может, день зарплаты?

– Сергеич, заходи, дорогой мой, заходи, всецело приветствую тебя! – Вершинин снял очки и расплылся в натянутой, насквозь фальшивой, улыбке, пухлые, бабские щёки превратили при этом глазки неразличимого цвета в тонкие щёлочки. Он медленно вынимал своё разжиревшее тело из-за стола. – Всякий раз рад тебя видеть, дорогой ты мой, такие люди как ты всегда приветствуются в этом кабинете!

«Подхалим, как и раньше, ничего не изменилось, все семь лет совместной работы подхалимажем занимался. Он и в МГИМО-то перевёлся благодаря подхалимажу, сдружился с одним, да всё глядел снизу вверх почтительно так, стульчик угодливо подвигал да дифирамбы за бутылочкой напевал. Задницу вылизывал по-всякому. У нас-то в отделе все уж представляли, что он за фрукт». И Виктор Сергеевич, пересилив себя, молча пожал протянутую руку и коротко добавил вслух:

– Давай к делу, я с работы еле вырвался, сегодня без водителя к тому же, а у меня дел там по горло. Что случилось?

– Тебе объяснять ни к чему: новая метла всегда метёт под себя. – Вершинин по своему обыкновению двигался к цели кружным путём. Он отводил заплывшие жиром глаза, текучий, бегающий взгляд скользил по углам. – Официально это называется прозрачность приёма на работу, в том числе через экзамены, борьба с кумовством и блатом, перестройка в сфере высшего образования. В общем всякая новомодная хрень. А как результат – новый ректор потихоньку всё подминает под себя, всё хочет контролировать сам, распоряжаться всем тоже сам. Ну как это возможно, скажи мне, в таком крупном учебном заведении как МГИМО? Как это возможно?

– Не знаю, давай ближе к делу. – Виктор Сергеевич рассматривал свои крупные, познавшие тяжёлый крестьянский труд, руки. Он их по-хозяйски возложил на стол бывшего коллеги. – В чём конкретно проблема?

– А вот в чём. В этом году лапы ректора дотянулись и до вступительных экзаменов. Вроде как нельзя больше ставить «галочки» в списках поступающих, ну не «галочки», но ты понимаешь. Раньше можно было договориться с кем-нибудь в приёмной комиссии, или просто так, или услуга за услугу, теперь – фигушки. Теперь все боятся. Времена, говорят, изменились. А что времена, что изменилось? Люди-то всё те же остались, страна-то та же! Перестройка, перестройка. А жить-то всем надо, без различия на всякие идеи, которые нам спускают сверху. Кушать всем надо, и не просто хлеб с малом, а желательно ещё и с икоркой, ничего не изменилось! – с неожиданной для себя горячностью заговорил Вершинин.

«Видать, за живое задело», – улыбнулся кончиками губ Виктор Сергеевич.

– Выражайся ясней, я так понимаю, что выход есть.

– Есть, дорогой мой, есть. Я покумекал и нашёл его, то есть не я один, как ты догадываешься, все эти перетряски затронули многих. В общем так, излагаю коротко, – Вершинин глубоко вдохнул.

«Давно бы к делу перешёл», – терпение Виктора Сергеича иссякало. Его уже изрядно утомили все эти «вокруг да около» – любимые темы взяточников. Так они любят градус повышают. Значение себе накручивают.

– Вот, схема такова, первый экзамен, а твоей медалисточке, по идее, хватит. Первый экзамен на факультете международных отношений принимает не так много преподавателей, человек восемь-десять. Естественно, они все друг друга знают. Поэтому договариваться нужно с кем-нибудь из них, но обязательно, чтоб надёжный был, – тут Вершинин погрозил жирным у основания и от того почти треугольным указательным пальцем в потолок, – дальше они сами разберутся.

– Так есть этот надёжный?

– Есть, дорогой мой, есть. Но, если я тебе это устраиваю по дружбе, – Вершинин скромно отвёл взгляд в сторону, – то там надобны денежки. Понимаешь, деньги, бумажки презренные. Я же говорю, ничего не изменилось по большому счёту.

– Сколько, – рявкнул Виктор Сергеич, его начал выводить из терпения бывший коллега.

– Много, дорогой мой, что ты хочешь, страна переходит на товарно-денежные отношения. Уже не хозрасчёт, а, как нас учили на политэкономии, банальный капиталистический расчёт. Тысячу рублей, и это ещё немного, – зачастил Вершинин по-прежнему пряча глаза, – меня уверяют, что они между собой тоже делятся. И ещё, говорю тебе, это немного. У меня сначала двести долларов попросили. Я говорю: «Вы что спятили? Это же уголовка, статья!» В общем сошлись на тысяче рублей.

Виктор Сергеич выругался не в слух, вспомнил недавний разговор: «Вот тебе и Одесса, вот тебе и одесский нархоз».

– Хорошо, Коля, хорошо. Только чтобы точно! За такие деньги нельзя обещаниями кормить. Тут надо, чтобы надёжно!

– Конечно, конечно, дорогой ты мой, что ты? Надёжней не бывает. Фирма даёт гарантии! – ляпнул Вершинин и спохватился, но поздно. Он аж съёжился, ожидая ответной реакции гостя.

«Так и ты туда присосался! – просёк Виктор Сергеич, испепеляя взглядом бывшего подчинённого. – Ну кто бы сомневался? Следовало было сразу догадаться. Да ладно, всё равно некуда деваться».

– Шучу, конечно, – сразу заюлил Вершинин, – никаких фирм нет.

– Не об них речь, – Виктор Сергеич многозначительно постучал пальцами по столу, – конечно, нет. Хорошо, завтра завезу. Но только чтобы точно!

– Точно, точно, дорогой ты мой.

Вершинин поднялся, чтобы проводить гостя до двери, но Виктор Сергеич коротким жестом остановил его:

– Не надо, сиди. Бывай здоров! – и резво повернулся к выходу, бывший коллега даже не успел руку протянуть на прощание.

На обратном пути Виктор Сергеевич всё никак не мог успокоиться. Аж в толстый зад зиловского самосвала едва не влетел на проспекте Вернадского. Резко остановился, да так, что прохожие на оживлённой улице отреагировали на визг тормозов, зеваки застыли на месте, а самые любопытные чуть не подбежали к остановившейся машине. Виктор Сергеевич замахал руками одному – сойди с дороги, отвали! А в голове роилось безостановочно: «Ах мерзавец, ах прохвост, проходимец хренов! Нет, надо же, и жене презент соорудил, чтобы меньше зудела, смотри, мол, какой я заботливый да шустрый; и своей выгоды, негодяй, не упустил! На рестораны с девочками отстегнёт! Интересно, сколько экзаменатору там останется? Или экзаменаторам? В их круговой системе сам чёрт ногу сломит!» Единственное, в чём поверил Виктор Сергеевич новоявленному «фирмачу» так это насчёт долларов. Не такой человек Вершинин, чтобы сильно рисковать, не такой, трус он, всегда был трус, трусом и остался. Наверняка сам уговаривал «коллег» не лезть в валютные афёры, это ведь тема «конторы», там всё очень серьёзно, вдвойне опасно. «Ну, ладно Бог с ним, – наконец стал успокаиваться Виктор Сергеевич, – завтра сниму деньги в сберкассе, жене не скажу, пускай не знает до поры до времени. Главное – Илону протолкнуть, и больше в этот кабинет не ходить и не видеть эту противную жирную физиономию!»

4

Папа с мамой умотали на дачу. Наконец-то! Илона давно ждала этого события. Экзамены остались позади, аттестат в кармане и медаль сияла позолотой на нижней полке финского секретера. Целую неделю она дома одна, нет, не одна, с Руфиной. Никто не приоткроет дверь её комнаты в девять утра, когда папа уже уехал на работу и приспевала вторая очередь завтрака. Никто слащавым, тягучим, как конфеты тянучки, голоском не позовёт её к столу: «Илоночка, вставай, моя деточка, пришло время завтракать». Никто не станет донимать её всякими вопросами: «Ну почему ты не пойдёшь погулять с подружками?», как будто её ждали в дворовой песочнице; или: «Илоночка, почему ты не сходишь на Москву-реку, не позагораешь хоть немного?». Никто упрекнёт за полуночничание наедине с Мопассаном и Руфиной, пристроившейся к ней бочком. Она сама встанет, сама приготовит себе завтрак, сама, если захочет, договорится о встрече с Анжелкой. Сама пойдёт загорать и даже искупается, забыв о мамином категорическом: «Ты что? В Москве-реке брюшная палочка!» и будет там воевать полотенцем с переливающимися на солнце капельками воды, прилипшими к её стройному телу. Ужин себе тоже приготовит сама, и до трёх часов ночи будет слушать битлов и читать Мопассана. И так – целую неделю. Неделю одинокого счастья!

Родители исчезли на восемь дней, оставили Илоне холодильник, набитый продуктами и красненькую бумажку с сумрачным изваянием вождя мирового пролетариата. И это была свобода! Илона давно, когда вышла из возраста песочниц и детских площадок, невзлюбила дачу. Там было скучно, неинтересно, один телевизор на всех, по которому всегда показывали программу «Время», тесные комнатки, нудные соседи и вечные комары с мухами. А её таскали туда каждое лето: «Свежий воздух и запах соснового леса тебе очень полезны!» А ещё были полезны прогулки по этому сосновому лесу, собирание грибов: «Смотри, Илоночка, какой красавец, какая шляпка, какая ножка!» И Илоне полагалось восхищаться. Она знала, мама сама терпеть не могла грибные выходы, но жертвовала собой ради приобщения доченьки, то бишь Илоны, к природе. «Ребёнок должен быть развит разносторонне!» И вот только в этом году, словно в подарок за золотую медаль, ей позволили одностороннесть, и она осталась дома.

Один раз в день, с завидной регулярностью мама интересовалась: «Как ты там? Не скучаешь? Чем занимаешься? Что ты ела?» Илона заученным тоном, стараясь скрыть накатывающее раздражение, отвечала: «Нет, не скучаю, хожу на речку, гуляю с подружками-одноклассницами, утром готовила себе манную кашу, на обед у меня – куриный бульон, яичница с сосисками и гречкой, на полдник – фрукты, на ужин – бутерброды с сыром и ветчиной, чай, перед сном – стакан молока». Всё как учила мама. На самом деле, бутерброды Илона трескала и на завтрак, и на обед, и на полдник, яблоки грызла, сидя за книжкой, вместо чая по пять раз на дню варила кофе, а яичницу с жареными сосисками готовила себе среди ночи, когда голодный, урчащий живот не давал уснуть. Потребление манки и гречки свела к нулю, придётся Илоне, дабы не попасть в отчёт маминому инспекторскому глазу, перед приездом родителей часть этих ценных продуктов отправить в мусорное ведро. Но это потом, а пока можно жить в своё удовольствие.

Илона продрала глаза, потянулась. Даже плотно задёрнутые шторы не смогли помешать дневному свету залить всю комнату. Сколько времени? Чёрт, уже почти час, а в два она договаривалась встретиться в парке Горького с Анжелкой. Надо вставать, а как не хочется. Как хорошо в постели, Илона ещё раз потянулась и тут тишину взорвал призывный «мяу». Тут же показалась точёная белая головка. Ещё мгновение и она уже ткнулась в голое Илонино плечо. Опять раздался «мяу».

«Ой ты моя хорошая, кушать мы хотим! И ждала, пока проснусь, не будила. Сейчас, сейчас, я положу тебе твоей любимой копчёной салаки!» Илона исполнила обязанности хозяйки и занялась собой: утренний туалет, хорошо, волосы лишь расчесать надо, торопливо выпитый стакан противного холодного молока, на кофе времени не оставалось, на бегу погладить мурлыкавшую от сытого удовольствия кошку, яблоко с собой – оно будет сгрызено в метро. Через полчаса она уже захлопнула дверь квартиры.

Анжелка топталась в условленном месте уже, наверное, минут десять, не меньше. Проходящие мимо мужчины с завистью оглядывали пышные формы одинокой девицы. Илона первой разглядела, как подружка высматривает её в вываливающейся из раскрытой пасти метрополитена толпе.

– Привет, – закричала Илона издалека переминавшейся с ноги на ногу Анжелке, и уже подбежав, – извини, проспала, зачиталась часов до четырёх, проснулась, а времени-то ого сколько. Даже не поела толком.

– Привет, ну это меня не удивляет. Как кошка? – Анжелка, естественно, была в курсе обстоятельств «семейной» жизни Илоны.

– Руфина тоже довольна, никто её с кухни не гоняет, и ковёр в гостиной позволяют когтить. Вот только сегодня она поскучает, я не успела проснуться и уже ускакала куда-то. Она не любит одиночество. Ну что, погуляем?

– Давай, по мороженому для начала?

Илона кивнула.

– Только надо в парк войти, около метро всегда очереди большие.

Мороженое, неспешная прогулка с обычной девчоночьей болтовнёй, остановка около фонтана, Илона не заметила, как минул час, в животе заурчало, время подкрепиться. И тут вдруг Анжелка предложила:

– Слушай, а давай по шампанскому, а то на выпускном не наливали – трезвость норма жизни при Минеральном секретаре.

Илона очень редко пробовала вино – родители обычно наливали только в Новый год и в её день рождения, а тут, действительно, никого над тобой. Почему бы нет?

– А давай. Только где? Мы же в парке, так сказать, культуры и отдыха.

– Да тут есть большое кафе-мороженое, там и шампанское, и коктейли. Ты пробовала когда-нибудь коктейли?