Снег. Новелла из сборника «Жизнь одна»

– Счастье моё я нашёл в нашей дружбе с тобой.

Тогда этот романс по второму разу запустили. И правильно! Он всем нравился, и мелодичный, и слова хорошие, добрые, и прижаться поближе можно. Рука снова с Лилькиной упругой поясницы сползает ниже. Молоточки опять забарабанили, сердчишко стучит, вырваться из груди хочет. И Лилькино тоже колотится, она аж трясётся вся. Ну так больше нельзя, мочи нет терпеть. Ждём, когда наш танец кончится, чтобы уйти по-тихому, а то ещё Сенька с Колькой поволокутся вслед. Им-то чего, всё равно делать нечего. Танька Сенькина в Москву, к тётке, уехала, а у Кольки нет никого. Он боится инициативу проявить, даже Вальку толстуху пригласить и то слабо, она бы не отказалась.

Ой рука моя опять творит дела у Лильки под юбкой, ой остановится надо, а то беда, беда. Позор это ж какой, прямо на площадке, да нас не пустят больше, а на Лильку пальцем показывать будут. Ну как же отцепить её, а у Лильки опять мурашки, наверное, повсюду, не только под моей ладонью. Кожа у неё нежная, мягкая, а сейчас чуть колкая, и это тоже очень приятно! Ну вот и последние слова, наконец-то, отцепляюсь потихоньку.

– Счастье моё – это радость цветенья весной,

– Всё это ты, моя любимая, всё ты!

Точно сказано! «Лилька, ты всё для меня!» – шепчу ей и тяну ближе к выходу. Она не отказывается. Мы без слов понимаем друг друга. Лилька даже сильней жмётся ко мне, бёдрами цепляется и правым соском постоянно тыкается мне в спину. Скорей, скорей его ощутить не здесь, не при всех. А на площадке всеобщее возбуждение, гомон, хохот, кто-то уже сам начинает петь. Всем хорошо, ну или почти всем. На нас не обращают внимания. Мы проскальзываем мимо контролёра, он, наверное, удивлён, танцы ещё два часа идти будут. «По старым билетам не пущу!» – кричит вслед. Ну и не надо, нам вдвоём лучше, даже не сравнить.

Скамейка около стенда с газетами, вот, нам туда, сейчас темно, последние новости уже давно прочитали. Тащу, не, не тащу, она сама туда летит, как на крыльях. Лилька даже не спрашивает куда, просто ещё крепче жмётся. Я её обхватил за пояс, она этим воспользовалась и прильнула всем телом, как смогла. Правый сосок как будто мне кожу проколоть хочет, а там ребро. Рукой его подправляю. Так лучше, мягче. Боже, я ведь пальцами за комочек этот упругий её взял. Это же ни с чем не сравнить! Молоточки крушат всё внутри. Моя рука опять полезла ей под юбку. Там так жарко, откуда Лилька в тебе столько жара? Пылаешь, как печь хлебная, к ней не прислониться, а у тебя другой жар, влекущий. В него хочется окунуться и остаться в нём, пока свой жар не иссякнет.

Чёрт! Скамейка занята, там тоже одна парочка. Целуются, встрепенулись, когда нас увидели. Да что мы вам сделаем, целуйтесь. Нам бы только себе местечко найти. А то невтерпёж уже. Где же пристроиться, где впиться своими губами в Лилькины тонкие, четырьмя крючочками-запятыми, как у куколки, губы. Раз запятая точкой вправо, к ней пристроилась зеркально ещё одна. И так же нижние. Такие, как у моей детской игрушки, неваляшки, будто специально кто-то нарисовал.

А вон там около детской песочницы есть ещё одна скамейка. Дети в этот час уже дома спят. Почти бежим туда. Вдруг ещё кто намылится. Парочек немало обжималось на площадке, да из посёлка можёт кто завалится.

Никого! Только для нас! Только мы одни тут! Даже не успеваю оглянуться на всякий случай по сторонам. Лилькины губы уже тут, прямо перед моими. Ох, это так сладко, почему мы раньше не целовались? Позавчера, например, ходили по парку, как два дурака, «Сердца четырёх» обсуждали. Зачем? Ведь уже тогда всё понятно было? Последнего вечера ждали. Завтра по распределению уезжать. А там не будет этих губ! Ой. Не могу оторваться. Руки под Лилькиной блузкой работают, хорошо ещё лифчик не мешает. Это она удачно придумала. Смелая! Увлекаю её на скамейку, не расцепляясь, мы сейчас одно тело, переплетённое всё. Уух, минутная пауза, воздуха набрать в лёгкие. Блузка расстёгнута. Всё! Доски впиваются в мою спину. Рубашка расстёгнута. И я чувствую кожей только её и аккуратные тёплые мячики. Так вот они какие Лилькины груди, остренькие, упругие, как две груши маленьких. Накрыл одну грушу своей ладонью. У—ууу, уже не молоточки, молоты бьют по наковальне! И её глаза, такие блестящие при свете луны, такие доверчивые и в них столько любви, любви ко мне! Руки её обвивают меня, мне некуда деваться от этих колючих сосков, они впились в меня, пробили насквозь. Не могу вырваться, я впечатан в скамейку. Вот как я чувствую её. Губы опять слились в новом поцелуе, таком же бесконечным, как и первый. Лилька вся моя, её тело – моё тело, оторвался на секунду спросить глазами: «Здесь? Сейчас? Не страшно?» Ответила её грудь: «Здесь! Сейчас! Не боюсь!» -отвечает всё: грудь, губы и голые ноги с задранной юбкой. «Здесь!»

Что? Вот, свисток, встаём! Протяжно свистит. Этот свист у нас песней зовётся. «По долинам и по взгорьям». Сочинители. «Шли дивизии вперёд». Небось в глаза пулям не смотрели. Не слышали их свиста. Жуткого, душа не в пятки, ещё ниже уходит. Долго поднимается рота. Ох, не хочется туда, на снег. Все понимают – на убой. Немец подождёт чуток, а потом как начнёт шмалять. Один за другим будем укутываться белым саваном, Никому не хочется, даже ротному. Но работа такая у него – людей на убой водить, и самому туда же. Хоть честно, не как тот, припёрся, наорал и шмыг, к себе. Подальше от немца. Бежим. Да как? Снег глубокий! Ноги вязнут! Ага, увидели. Сразу, пули нырк-нырк. Страшно. Вот Сашка упал из соседнего отделения, вот Митька – навзничь. Готов, значит. Но бежим. Проваливаемся в снег. «А-а-а!»: только раздаётся. Да пулемёт с той стороны строчит. Снаряды стали рваться. И маузеры хлопают, шлёп-шлёп. Мимо, мимо. Пока мимо, пока. Вот Сенька зашатался, за голову держится. Пули всё не устают, шлёп-шлёп. А, вот она моя – шлёп. Больно то как, на ногах не удержатся. Рёбя, почто так больно? Мама, больно мне. А снег мягкий. Лежать хорошо. Только больно. Глаза смыкаются. И боль, и холод. С ногами уже давно не порядок. Передвигал ими как ступками. Теперь и это не нужно. Только холод и боль. Ну, спать, всё, хочу спать, но как болит зараза. Всё. Больно и сонно.

Снег, боль, кровавая лужа в глазах. И холод, холод, он повсюду, даже в печёнке, в горячей печёнке! Ждать, ждать…

А до заката ещё часа три. Много. Очень много. Особенно, когда шевельнуться больно. Когда каждый вздох причиняет боль. Страшную боль! В груди. Её разрывает. Она захлёбывается. Ей тесно. Тесно в толстом панцире кожи. Она, оказывается, такая толстая! А мама говорила: «Какая у тебя прозрачная кожа, сынок, как шарик воздушный, твоя кожа, через неё видно всё. Жилки, суставчики и косточки». А она толстая, толстая, как у жабы с толстыми пупырышками. Она прижимает боль. Ту, внутри, где пуля засела. Одна? Кажется, две. Глубоко засели, в лёгком и выше. Дышать больно.

Боже, как больно! Да если есть ты на свете, зачем дозволяешь это? За что? Что я сделал такого? Я ведь ничего плохого не делал. Ну, разве так, иногда, не по злобЕ. Так с кем не бывает? А мне за что эти мучения? И жизнь, за что жизнь отбираешь? Ведь санитары не приползут раньше темноты. А и приползут, кроме меня, сколько ещё попадало? Дотяну? А кровь остановилась? Или сочится? Если сочится, то хана. Не дотяну. Руку не поднять. Не донести до ватника. Свинцом раскуроченного.

И зачем эта дурацкая атака? Полроты положили. А? Зачем? Идиоту было понятно, что так, с кондачка не взять эти домики на краю деревни. Немцы там сейчас шнапсом наливаются и веселятся. По полю постреливают, так, на всякий случай, чтобы не дёргались пацаны. Те, кто ещё может дёргаться…

Сколько, сколько ещё? Много. Сеньку только зацепило? Или совсем? Ха, как мы тогда из-за Таньки поругались. Да, было бы за что. Не стоила она ни копейки нашей дружбы. Красавица, да, ну так и только. А в душе-то что? Вон Лилька, она совсем другая, она и помогла помириться. Привела меня, дурака, к Сеньке домой. Лилька, где ты? Лилька? Ой, как больно, а он, Сенька, теперь, может, уже и не дышит. А я дышу, пока дышу. Только бы санитары успели. Как умирать не хочется!..

Нет, надо всё же проверить, идёт кровь или нет. А зачем? Что это изменит? Изменит, в кармане индпакет, специально из вещмешка вытащил. Надо пощупать, что там у меня. Ой, не получилось. Сразу в плече стреляет! Так, ещё раз. Опять. Ещё, ну, чуть-чуть. Так, на животе. Тут всё в порядке, выше, выше. А вот. Мокрота. Голову чуть приподнять. Так, шея работает. Ага, ну да, рукавица в крови, в свеженькой. Когда же ночь? Почему так долго ждать? И холод, холод, пальцев ног нет, не чувствую. Плохо, плохо. Ноги отнимут, как пить дать отнимут. Да ладно, лишь бы вытащили. Ой, мама, как мне плохо, плоххххоооо!

За что? Где это всё? А, да, деревня Кони. Странное название. Кони. На конях оно быстрее. Что быстрее? Всё. Ой, где я? Да, надо бинт приложить. Надо. Как? Руку не сдвинуть с груди, а вот, получилось. Теперь в карман. Как? Её ещё согнуть нужно. Никак. Никак. Ладно, санитары перебинтуют…

Свет, откуда такой яркий свет? Это кто? Ты кто? Молчишь? Хорошо, будем молчать. Только бы успели. А, успеют? Как думаешь? Нет? Почему? Почему не успеют? Свет, очень яркий свет. А нужна темнота, темнота, тогда вытащат. Как не хочется умирать! Не хочу быть мороженой рыбой! Мама! Ты здесь? Ты поможешь? Хорошо, буду ждать. Ждать. Сколько? Не знаю. Свет всё ярче, вспышка, как у старых фотоаппаратов, вспышка магния.

Перестало болеть, а свет всё ярче, может доползу? До Лильки доползу, до мамы. Пробую. Я ползу? Нет. Нет, никак, не могу. Хочу, но не могу. Что же это? Пусть так, дождусь. Потому что я должен жить! Потому что я – это я! Я один такой во всем белом свете, и я должен жить! Свет, уберите этот свет! Пить, очень хочется пить. И тепла, уже не только пальцев на ногах не чувствую. Совсем плохо. Но живут же люди без ног. Без ног. Сосед вот всю жизнь, с японской войны, обувь тачал в креслице на колёсиках, и ничего. А ты кто? Сосед? Не, он от водки помер. А я не умру, я буду жить. Буду, да, наверное…

Опять этот яркий свет и снова вспышка, откуда, что это? Смерть? Она? Уже? Так рано? Когда же ночь? Но-о-очь? Когда? Боль, опять. Кто это? Опять ты? Лилька!!! Это не ты? Ты где? Это кто, ты зачем тут? А, ты смерть? Ты белая? Как снег? Ну, я согласен, Я всё равно мороженая рыба в ватнике. Бери меня, уходим. Там болеть не будет. Бери, я с тобой… Всё, ухожу! Да, постой, одно забыл сказать, щас, сил наберусь, вдохну, вот:

– Лилька, Лиииилька, я там тебя подожду!

Смерть, теперь всё! Бери же меня, я с тобой, ухожу!

Счастье моё я нашёл в нашей дружбе с тобой!

Всё для тебя и любовь, и мечты!

Счастье моё – это радость цветенья весной

Всё это ты. Моя любимая, всё ты!