Поступь империи: Поступь империи. Право выбора. Мы поднимем выше стяги!

– Тогда необходимо записать в устав, отдельно от всего, условия набора в корпус, чтобы ни у кого впоследствии не возникло ненужных вопросов, – оторвавшись от завитушек на бумаге, задумчиво сказал Николай.

– А что, если так: «Русские отроки тринадцати-четырнадцати весен могут, с позволения родительского и собственного желания, поступить в сей корпус, воплощающий узы братства и русского единства, для служения Царю, Вере и Отечеству»? – предложил я свой вариант приписки.

– Хорошо, но не слишком ли напыщенно? – спросил Артур.

– Нет, это как раз самое оно, – ответил за меня Кузьма. – Любой отрок мечтает о том, что именно он будет богатырем, пускай большая часть их и понимает, что это вряд ли возможно. Но корпус как раз и станет для них той самой отдушиной, куда они смогут пойти для осуществления своих мечтаний.

Глаза поручика блестели, словно именно он должен сейчас сделать свой выбор и ему никак не больше четырнадцати весен.

«А ведь для Кузьмы-то это и не игра вовсе, пускай и взрослая…» – огорошило меня свалившееся откуда-то сверху откровение.

– Но отроки вырастают, и у них появляются взрослые мысли… – добавил ложку дегтя в нашу бочку меда Михаил, о чем-то напряженно думавший все это время. – И, честно сказать, потом они могут стать проблемой не хуже стрельцов…

– Ну ты сравнил. Скажешь тоже, стрельцы, – презрительно сказал Александр.

– Нет, Саша, Миша прав. – Я не разделял подхода моего друга помещика к данному делу, благо пример тысячелетий был перед глазами. – В любой, даже совершенной группе людей начинается увядание, как моральное, так и идейное, что приводит к бунтам и прочим ненужным государству потрясениям. А все из-за чего?

– Из-за плохой начальной мысли? – спросил Николай.

– Не только. Признаться, я об этом как-то не подумал. В основном же гниение замкнутых обществ начинается с того, что перестает вливаться свежая кровь, – сказал я, подходя к столу со снедью.

Все же ужина как такового у нас нет, поэтому приходится питаться вот такими вот налетами на гору продуктов, заботливо приготовленных в углу залы.

– Прям как образование болот, – хмыкнул Кузьма. – Вода в озере перестает быть хоть сколько-нибудь проточной, и оно постепенно зарастает камышом, потом и вовсе кустарником, а там, глядишь, уже и непролазное зеленое месиво.

– Суть, в принципе, верная. Так вот, именно дабы наша вода всегда была чистой и проточной, необходимо в фундамент устава заложить те идеи, которые никто не смог бы поколебать! – наконец сказал я друзьям, напряженно думающим о новой поставленной задаче.

– Но разве это не то же самое, что говорится в нерушимых правилах Устава витязей? – наконец спросил барон Либерас.

– Эти аксиомы включают в себя лишь малую часть того, о чем я говорю. Вот, к примеру, первая из них: «Никогда витязь не предаст брата своего, будь то ласки прелестниц или пытки врага!» – с этим все понятно. Вторая: «Витязи служат только России, а ни в коем случае не самим себе!» – вот тут уже могут возникнуть кое-какие вопросики. И третье правило, самое спорное и нужное: «Витязь никогда не может быть забыт: где бы он ни находился, он остается им всегда!».

– Извратить можно все что угодно, лишь бы голова работала, – сказал Николай. – Но вот и дальше вводить какие-то ограничения в устав я не считаю нужным. Конечно, человек я не военный, но уверен точно: одни запреты ничего не сделают, нужно вводить негласные правила постепенно, как бы «одевая» будущий корпус, до тех пор пока наша задумка не воплотится в жизнь.

– Дельно, – согласились с Волковым друзья. И даже у меня, вечно ищущего подвох в ворохе новых предложений, не нашлось ни единого возражения.

– Что ж, тогда, пожалуй, можно приниматься за те дела, которые мы распределили между собой, – с улыбкой сказал я. – Но перед тем как разойтись, друзья, давайте хорошенько перекусим, а то ведь и ужин мы пропустили…

Мое предложение было встречено на ура, тем более что раз основное дело было дописано и сделано, то можно все это действо завершить одной давней русской традицией – обмывкой! Честно сказать, не ожидая такого поворота событий, я попросту свалился под стол через пару часов этой катавасии. Хорошо хоть спать меня уложили на одинокий диванчик, стоящий рядом со шкафом с книгами. Правда, он больше подходил для сидения, нежели для сна, но ведь дареному коню в зубы не смотрят!

Глава 3

Начало мая 1707 года от Р. Х.

Алексей Петрович

Жизнь или cмерть. Реальность престолонаследия

В учебе и заботах пролетели последняя неделя апреля и пара майских деньков. Друзья занялись своими делами, попутно выискивая возможности для воплощения в реальность нашего умственного труда. Кто-то поехал к себе в поместье – изучать проблему на месте. Кто-то ищет нужную ему информацию на базаре. Увы, но ежедневные посиделки пришлось отменить, и за прошедший неполный десяток дней мы с соратниками собирались всего раза три, причем отдых от каждодневных забот каждый раз перерастал в обсуждение того, чего каждый из нас достиг в выбранной для себя области.

Правда, при всем нашем энтузиазме мы не можем решить одну-единственную проблему – возможность моего провала при проверке знаний Петром. С одной стороны, конечно, все зависит от меня самого, но вот так ли это на самом деле? Не знаю, мало ли что там царю-батюшке на ушко шепчут.

Как бы то ни было, но дни шли, не спрашивая соизволения остановиться, и опускать руки с моей стороны было бы по крайней мере глупо, поэтому я и отдавал все свободное время повторению изученного материала. Все же я решил не рисковать и не приступать к новому: мало ли что может случиться. Перепутаю – и все, пиши пропало, надежды летят в тартарары, а Уставом витязей можно смело подтереть одно место.

Увы, но никаких майских праздников, по старой привычке ожидаемых мной, здесь не было. Разве что церковные были, да я как-то не сподобился узнать, какие именно. Так что для меня бывшие-будущие майские праздники прошли в тишине и уюте, в компании с картами по географии и парочкой новеньких учебников по навигации. Правда, надо заметить, что порой тишину нарушали звон клинков и топот ног в тренировочном зале, специально оборудованном для фехтования.

Не знаю почему, но я никак не мог выбрать, что мне больше нравится из холодного оружия. Выбор колебался между плавным изгибом сабли и смертоносной прямотой шпаги. Вот только воспоминания говорят мне о том, что вскоре шпаги вовсе, так сказать, сойдут на нет. Да и, честно говоря, штык на винтовке много лучше подойдет пехотинцу, нежели метровая металлическая полоска. Так что, думаю, в скором будущем от оного оружия придется отказаться, прежде всего из чисто практических соображений, и перейти на саблю, все же много удобнее она для всадника…

Зато я уже с гордостью могу сказать, что Оливеру, моему учителю, больше не удается в течение пяти секунд выбивать из моей руки оружие. После почти двух месяцев занятий я, при хорошем раскладе, могу продержаться минуту, а то и больше. И при этом постоянно, как говорит учитель, расту в искусстве. Я же, признаться честно, за собой пока мало что замечаю, разве что упоение схваткой немного опьяняет, но это на самом деле не совсем хорошо, можно и дырку в бок получить в реальной-то схватке.

Фехтование – с утра, науки – до и после обеда, а вечером – «свободное время», проводимое мной за картами Руси и учебниками по баллистике и тактике, а также другой разнообразной литературой. Примерно такой распорядок дня я выбил для себя у моего второго «Я», ленивого и не желающего перетруждаться индивидуума. Пришлось пообещать самому себе, что, после того как я сдам экзамен, в течение недели не подойду ни к какой литературе, в том числе и к картам. Только после этого второе «Я» успокоилось.

Проходили часы, ускоряясь с каждым мгновением, словно паровоз, начавший свой путь. Неуклонно приближался обещанный Меншиковым приезд Петра с проверкой. Зная, что государь очень скрупулезно относится к знаниям, причем в любой области, я старался повторить все то, в чем чувствовал хоть малейшую слабину, но увы, охватить какую-либо новую информацию уже не мог, понимая, что этим только поставлю под удар то, что уже знаю.

Надо, правда, заметить, что я попросту не смог бы охватить все это, если бы не школьные азы, давшие кому-то через силу, а кому-то и нет самые нужные и «вечные» знания на всю жизнь. Да, вспомнишь «школьные годы чудесные» – чуть ли не слеза наворачивается. Я раньше даже представить себе не мог, что соскучусь по этому дурдому, в котором был заперт в течение десяти лет. Однако нате вот, получите и распишитесь.

Правда, не сказать, что моя районная школа была такой уж плохой, нет, ни в коем случае. Знания там в пору моего ученичества вколачивали будь здоров, порой и указкой кое-кому перепадало, не без этого. Просто, оглядываясь назад, в свое прошлое, понимаешь, что, когда дети собираются в ватагу, с ними начинают происходить удивительные метаморфозы. Вот вы знаете, зачем юнцам охота узнать, как действует серная кислота на шерсть пойманной кошки? Или, к примеру, как высоко подскочит учитель, если сядет на гвоздик-десяточку? Вот и я о том же – психбольница отдыхает.

Однако знания все же остались и никуда не делись, помогая мне сейчас справляться с насущными проблемами, которые день ото дня только прибывают, а никак не уменьшаются.

«Я должен сразить его сразу же, чтобы у него самого появилась идея проверить меня на чем-то большем, нежели обычная зубрежка! Все-таки отец, создатель всего нового, должен по достоинству оценить желание наследника идти по его стопам», – твердил я сам себе каждый час, буквально заколачивая усвоенный материал в голову.

И вот в один из вечеров, когда дневное светило окончательно скрылось за горизонтом и вечер плавно начал переходить в ночь, я услышал, как во внутреннем дворе раздался грохот десятков подков, с мелодичным перезвоном выбивающих замысловатую дробь на мостовой.

Невзирая ни на что, я заставил себя сидеть за столом и прислушиваться к тем звукам, которые раздаются за дверью. С каждой секундой дрожь накатывала все сильней, особенно это было заметно, если посмотреть на мои ладони – словно у студента первокурсника, пришедшего на свой первый экзамен в зимнюю сессию.

На столе рядом со мной лежит маленькая указка, приготовленная специально для того, чтобы показывать на карте, удобно расположившейся на изготовленном московскими мастерами планшете. Да и, честно сказать, сам планшет должен заинтересовать Петра, все же плотник он изрядный…

– Как науки постигает? – раздался в коридоре бас до боли знакомого человека, заставивший отголоски памяти встрепенуться.

В голове ударил молот, на мгновение меня дезориентируя. И тут же, не давая передышки, перед глазами на долю секунды вспыхивает солнце. Непроизвольно закрываю их, чувствуя, как проваливаюсь куда-то вниз.

Пустая комната, в ней горит одинокая свеча. Дверь отворяется, и заходит пара человек, один из которых – я сам, второй же – Петр, мой государь и батюшка в одном лице. Он берет меня за локоть и ставит на колени, кладя мои локти на стоящую передо мной лавку. Сам же уходит в угол и берет стоящую в углу плошку с замоченными в студеной воде розгами.

– Ты будущий царь, сын! – ярился Петр, выхватывая первую розгу. – Так что же ты, собака, не учишься?! Ты же все мои начинания загадишь!

– Но, батюшка, я не мог… – попытался возразить я, отчего царь еще больше взъярился.

– Не мог? Да ты, видимо, за дурака меня держишь?! Уже целый год прошел, а ты не только цифирь толком не знаешь, так еще и с дружками своими непотребствами занимаешься! И делать, кроме этого, ничего не желаешь!

– А сам-то…

– Что?! – Хлесткий удар по лицу, я падаю на пол, с разбитой губы по подбородку медленно стекает алая капля. – Молчать! Если и в следующий раз так будет, то прикажу тебе отречение от престола подписать!

Сказав это, Петр забрасывает плошку с розгами в угол и уходит из комнаты, оставляя меня наедине с самим собой. Я лежу на полу, слезы горечи и обиды застилают глаза, в голове дурман, все это смешивается с болью и унижением: «Меня, царевича – и бить?!» Пытаюсь подняться на колени, но нет, не получается, только лишь губы-оладьи еле-еле шевелятся, посылая тихим голосом проклятия в спину ушедшему самодержцу…

Вынырнул я до неожиданности быстро: вот еще вижу спину Петра из воспоминаний, а уже через мгновение перед моим взором только входная дверь.

«Так-с, понятно, почему Петр так относился к своему нелюбимому сыну, все-таки так учиться, как он, просто нельзя», – успел подумать я, мимолетом «вспоминая» грандиозные попойки Алексея с дружками. Об учебе он знал лишь то, что она нужна его отцу, но никак не ему самому.