Тайна персидского обоза

– Вы, мил человек, зря сивых-то вызволяете. Заменить их все равно нечем. Все лошади в разгоне. Да и очередь, – лукаво щурясь, проговорил тщедушный человечек.

– Соблаговолите отметить подорожную, – протянул бумагу Самоваров и, окидывая прощелыгу с ног до головы, сказал: – А что лошадей нет, то не беда. Только вот, смотрю я, комплекции вы невеликой, и потому, голубчик, наш хомут будет вам несколько большеват и, глядишь, шею натрет. Дорога-то до Ставрополя длинная, почитай, суток десять, не меньше. Так что, покуда я чайку попью, подыщите себе подходящий размер.

Увидев бланк III отделения, станционный смотритель побледнел, подобострастно затряс головой и раболепно залепетал:

– Так не извольте-с беспокоиться, ваше высокоблагородие. А что до казенных дел-с, то у меня, как полагается, на это завсегда коняшки имеются. Сделайте одолжение-с, попейте чайку с бубличками, а сынок-то мой пока вашему ямщику поможет четверку сменить.

Кланяясь чуть ли не в пояс, он услужливо открыл входную дверь, пропуская гостя вперед.

Станция, она же дом смотрителя, представляла довольно грустное зрелище.

Розовые обои во многих местах уже оторвались и неприкаянными лохмотьями стыдливо болтались на загаженных мухами стенах. В подсвечниках коптили сальные свечи. Затхлый дух сырого, еще не натопленного помещения, смешанный со специфическим ароматом кислых щей, неприятно бил в нос. У самой печи лежали приготовленные дрова и топор. В правом углу висела икона и горела лампадка. Чуть ниже – расписание почтового начальства и несколько лубочных картин. Механическая кукушка, прокричав семь раз, исчезла за маленькой дверцей. Вдоль стены стоял длинный дощатый стол и несколько скамеек с табуретами. На одной из них сидел капитан-исправник и, не обращая ни на кого внимания, сосредоточенно выводил буквы на серой казенной бумаге, время от времени макая обгрызенное гусиное перо в чернильницу. Чиновник морщился и жевал губами, явно проговаривая про себя слова. На соседней скамье сидела немолодая семейная пара и тихо пила чай, отламывая кусочки от солидных размеров тульского пряника. Немного поодаль развалился, занимая добрую треть лавки, дородный купец, громко расправляющийся с жареным цыпленком и початой бутылкой вина. Напротив него, сглатывая голодную слюну, сидел студент в форменной шинели и читал книгу.

Самоваров прошел на свободное место и оказался рядом с исправником, который, завидев станционного смотрителя, окунул перо в чернильницу и проговорил:

– Ну вот что, Тарас, давай-ка я твои показания наново перепишу. А то сотский таких каракулей намалевал – вовек не разобраться! Так что ты рассказывай с самого начала. Фамилию, отчество, да год рождения не забудь.

– Посылкин Тарас Спиридонович, генваря четвертого дня, одна тысяча семьсот восемьдесят третьего года. Я восьмым родился. Батюшка строгий был. Помню, выйдет во двор…

– Ты, Тарас, давай-ка ближе к делу…

– Да разве ж я против, ваше благородие! А франтишка этот сразу внес беспокойство в мою душу. Не успел порог переступить – и давай приказывать. «Подай-ка, – говорит, – мил человек, кулебяку с вязигой, жареных перепелов под «Шабли» и форелей в белом вине! Да поскореича!» А я не сдержался и говорю: «А может, вам, премногоуважаемый господин-боярин, премилостивый вы государь, еще и кисельку на мондамине поднесть?» Тут он как заругается, да как кулаками замашет: «Ты что же это, свиная морда, позволяешь себе так с барином разговаривать?! Али ты помышляешь, что ежели я в обычном тарантасе прибыл, так со мной можно как с простым мужиком прекословить? Али думаешь, я беден?» Тут он сумку-то открыл и в сердцах на стол бросил. А в ней, мать честная! Одни ассигнации! «На, – говорит, – смотри». Я ему: вы, мол, господин, меня неправильно поняли. У нас тут обычная станция, а не номера в Милютином ряду или ресторации какой… Так что прошу меня покорнейше извинить, что не имею возможности ваш заказ исполнить. А он: «Раз ты не можешь меня подобающим ужином накормить, значит, нечего мне у тебя торчать! Давай лошадей!» – «Не извольте, – говорю, – беспокоиться, к утру лошадки будут, а покамест извольте щей суточных похлебать да кашки гурьевской с потрошками отведать». Только не послушал он. Встал, сумку на плечо бросил, плюнул на пол да дверью хлопнул. Он-то ушел, а я места себе не нахожу. Ну куда это, думаю, на ночь глядя он путешествовать вознамерился? Вокруг лес дремучий лихими людями кишит. Вышел я на порог, смотрю, а в ста шагах, у самой развилки, всадник на месте топчется, а на земле человек распластался. Луна-то хорошо светила, вот я и увидел. Я сразу понял, что недоброе свершилось, а потому для пущей уверенности взял я в сарае вилы и пошел. А верховой, как меня завидел, так и ускакал. Я подбежал, смотрю, а несчастный энтот уже мертв, а сумки и след простыл. Ну, тут я, как и положено, в уезд сообщил. Сотник наутро приехал и тело убиенного забрал. Вот ведь как оно бывает: был человек – и не стало. На все воля Божья. Царствие небесное убиенному, – трижды перекрестился Посылкин.

– А орудия убийства там не было? Ну, топора какого-нибудь, – осведомился исправник.

– Нет, ничего не заметил.

– Ты хорошо смотрел?

– Обижаете, ваше благородие. Да разве при такой луне можно было не увидеть? Светло было точно как сейчас, – указывая в окно на яркий шар, объяснил станционный смотритель.

– А всадника не разглядел, часом?

– А как же! Был он в военном мундире, но без погон, обут был не в сапоги, а в лапти. Да что там, сразу видно – разбойник с большой дороги. Тать[4 - Тать (уст.) – вор, грабитель (прим. авт.).] – одно слово… Кажись, все, ваше благородие.

– Что ж, будем собираться. Поставь здесь свою загогулину, – нехотя проговорил чиновник, пододвигая бумагу.

– А может, чарочку под солененький груздочек, а? Да кашки гречневой с пережарочкой? Не побрезгуйте, отведайте. А то ведь вам, почитай, еще верст тридцать в казенной кибитке трястись, – с сахарной улыбкой щебетал Тарас.

– Ну, если только быстро… Так ты на меня обед запиши, не забудь, – обводя глазами присутствующих, громко проговорил исправник.

– Не извольте беспокоиться, у нас счетные книги завсегда в ажуре. Мы порядок знаем, почитай, уж восьмой год как станцию держим, – тараторил похожий на хорька человек, смахивая со стола в ладонь хлебные крошки и забрасывая их себе в рот.

Следователь тем временем уже выпил второй стакан чаю, доел сладкий пирожок, вытер рот платком и, набивая не спеша трубку любимым голландским табаком, заметил:

– А вы, господин Посылкин, зря пожадничали. Топор-то надо было выбросить, а то ведь, я смотрю, на ручке следы крови убиенного так и не смыли.

– А кто вы, собственно, такой, милостивый государь, и по какому праву вмешиваетесь? – смерив Ивана Авдеевича презрительным взглядом, раздраженно выговорил исправник.

– Ах да! Позвольте представиться: Самоваров – надворный советник III отделения.

Полицейский подпрыгнул, вытянулся в струну, пытаясь застегнуть непослушными пальцами верхнюю пуговицу мундира. А Иван Авдеевич, будто не замечая этого, продолжал раскуривать трубку. Тарас, словно стреноженная лошадь, от неожиданности подпрыгнул на месте и застыл в нерешительности, ожидая дальнейшей развязки.

– Я, конечно, понимаю, что вы сейчас станете доказывать, что на самом деле это кровь петуха, коего вы второго дня лишили возможности безнаказанно развлекаться с легковерными молодыми несушками, не так ли? – продолжал Самоваров. – Да ведь не это главное. Вы, господин Посылкин, сами себя, как говорится, подвели под монастырь, когда убеждали капитана-исправника, что две недели назад благодаря такой же, как сейчас, яркой луне вы с расстояния в сто шагов не только ухитрились разглядеть тело убитого, но даже и рассмотрели одежду нападавшего. Однако если учитывать, что сегодня полнолуние, то есть Луна имеет вид светящегося диска, благодаря тому, что находится примерно на одной линии с Солнцем и Землей, то две недели назад была темная ночь, то есть новолуние, когда этот спутник Земли вовсе Солнцем не освещался. А значит, стояла непроглядная темень, и вы совершенно ничего не могли узреть. Интервал между новолуниями – двадцать девять с половиной суток. Именно поэтому, воспользовавшись темнотой, вы незаметно покинули дом и, вооружившись топором, нагнали нетрезвого проезжающего. Затем убили его и присвоили деньги. А впоследствии, любезный, вы сочинили довольно правдоподобную историю, за исключением одной немаловажной детали – состояния Луны. Таким образом, получается, что вы изобличены благодаря вашим же собственным свидетельствам и ничтожным познаниям в астрономии. А вот теперь, господин исправник, соблаговолите допросить этого злодея еще раз, но уже в новом качестве. Мне же следует поторопиться. – Выйдя из оцепенения, полицейский отчего-то взял надворному советнику под козырек и, видимо, совсем лишившись дара речи, что-то невнятно промычал. – Надеюсь, лошади готовы? – Самоваров вопросительно посмотрел на станционного смотрителя, и тот обреченно кивнул в ответ.

Бросив на стол пятак, надворный советник направился к выходу, оставляя позади себя прозрачное облачко ароматного дыма и оцепеневших от неожиданного поворота людей.

Четверка лошадей сорвалась с места и понеслась в неизвестность, разрезая темноту слабым пламенем дорожного фонаря. Впереди оставались еще сотни верст, и откуда-то издалека слышалась трель звонкого дорожного колокольчика, отдававшаяся в ночи каким-то чудным и отчего-то грустным эхом.

6

Ставрополь

Уездные города в России – все на один манер, и отличия между ними нет почти никакого. Длинная, как коломенская верста, главная улица начинается с двухэтажного деревянного, оштукатуренного под кирпич дома городничего, а дальше по обеим сторонам смиренно кланяются приземистые грязно-серые домики обывателей, похожие на просящих подаяние нищих. Церковь – роскошная белая громадина с золоченым куполом; старый гостиный двор – хранилище гвоздей, упряжи и мануфактуры; напротив – приземистое одноэтажное строение с отражающейся в огромной луже надписью «Почта»; чуть поодаль – выкрашенный почему-то в яркий охристый цвет кабак под названием «Париж»; в самом конце – участок с квартирой полицмейстера, за ним – стройный ряд разного рода комиссий и пустырь, именуемый площадью, за которой – больница, тюремный острог да кладбище.

Вот примерно в такой город и въехала поздним осенним вечером израненная дорожными кочками и расшатанная безжалостными степными ветрами казенная карета надворного советника Самоварова. И, несмотря на то что минуло уже четыре года с того момента, как высочайшим указом Ставрополь был назначен центром Кавказской области во главе с генерал-губернатором, внешне он оставался обыкновенным уездным городом с населением в пять тысяч человек. Южная окраина России встретила гостя привычным, почти петербургским ненастьем: холодная мелкая изморось усиливалась и постепенно переходила в ливень. Остановившись у единственного мало-мальски схожего с гостиницей постоялого двора с издевательской надписью «Европа», Иван Авдеевич приказал выносить из экипажа вещи.

Закончив неотложные при заселении формальности и предупредив о необходимости разбудить его в восемь, он переступил порог плохо меблированной комнаты с широкой двуспальной кроватью, увенчанной пирамидой подушек, и маленьким пузатым комодом с висящим над ним тусклым зеркалом. На стене тикали простецкие ходики. Единственное окно с давно не мытыми, желтовато-мутными стеклами выходило на главную улицу – Большую Черкасскую. Носильщик принес чемодан, а вслед за ним с трудом затащил в комнату надворного советника ящик с торчащими из него острыми углами камней. С плохо скрываемой ненавистью он бросил ношу на пол. Заработав гривенник за труды, бородатый мужик помедлил, но так и не осмелился задать мучивший его вопрос касательно желтого ракушечника, привезенного аж из самого Санкт-Петербурга. Почесав затылок и окинув барина полным сожаления взглядом, он тяжело вздохнул и вышел.

Впервые за двенадцать дней уставший от многодневного переезда путник мог по-настоящему отдохнуть. Он мгновенно провалился в сладкую, обволакивающую дрему, но в мирном тиканье настенных часов ему снова чудился звон курьерского колокольчика и все еще виделся бесконечный, петляющий между холмами унылый почтовый тракт.

Утро пришло вместе с легким стуком в дверь. Извиняясь, коридорный напомнил о времени и удалился. Соскочив с низкой, вогнувшейся дугой наподобие гамака кровати, Иван Авдеевич наскоро побрился и освежился любимым «Parfum de la Cour». Помолившись на висевшую в углу икону, он спустился по скрипучей расшатанной лестнице в небольшую, расписанную еще с незапамятных времен в виде боскета залу. В комнате стоял запах несвежего кухмистерского обеда. В самом ее центре находился единственный свободный стол. Прислуживал один половой. Основными постояльцами оказались командированные офицеры Кавказской линии. Здесь встречались и те, кто только отправлялся в экспедиции, и те, у кого уже закончился годичный срок нахождения в передовых частях.

Холодная говядина, нарезанная толстыми пластами, слегка заветренный сыр, сваренные до синевы яйца, жирное коровье масло и чай со сладкими, но уже не очень свежими крендельками составляли неизменное утреннее меню этого далекого от домашнего уюта заведения. В неторопливой атмосфере неспешного завтрака мысли перекинулись на поиск главной разгадки, и незаметно для самого себя надворный советник стал обдумывать план дальнейших действий.

«Итак, надобно прежде всего еще раз уточнить, какой информацией я обладаю. – Рассуждая, Иван Авдеевич всегда представлял перед собой чистый лист бумаги, по которому свободно гуляло перо, выводя в столбцы аккуратные записи. – Во-первых, преступник имел возможность заранее подделать не только две полковые печати, но и личную печать Грибоедова, а ведь она использовалась только в двух последних обозах. Значит, злоумышленник имел доступ, скорее всего по долгу службы, ко всем ценностям, шедшим из Персии через Ставрополь. Во-вторых, он ухитрился добраться до связки ключей полковника и подменить один из них. Получается, что это человек из его окружения либо в какой-то момент находившийся рядом с Карпинским. В-третьих, подброшенный ключ тоже ведь должен подходить к какому-то замку. Хоть и слабая ниточка, но все же кое-что. В-четвертых, те несколько осколков ракушечника, кои я привез с собой, имеют явные следы обработки и покрыты серым налетом. Вполне вероятно, они взяты с какого-то разрушенного дома или старого фундамента. Однако, как я заметил, каменных домов в городе мало, и в основном они находятся в крепости, стало быть, преступник может оказаться среди офицеров местного гарнизона. Ну и, наконец, в-пятых, пропавшие четыре тысячи пятьсот золотых туманов, особливо учитывая наградные монеты персидского шаха, весят многим более двух пудов. Такую тяжесть в карманах не унесешь, следственно, их вынесли на глазах у всех, но в каком-то другом виде, не вызвавшем ни у кого подозрений. Ах да, чуть не запамятовал, этот Рыжиков. Надобно с ним непременно повидаться».

– А я, господа, считаю, что с горцами можно разговаривать только языком картечи, – горячо доказывал уже немолодому военному врачу юный корнет, – тут никакое Великое посольство не поможет. Эти разбойники привыкли веками грабить русских и тем жить.

– Жаль, что мы не пытаемся понять эти народы. К тому же не следует называть всех жителей Северного Кавказа разбойниками. Каждая новая экспедиция в горы приносит более вреда, нежели пользы, настраивая против России разрозненные пока племена. Но упаси господи, если они объединятся под властью какого-нибудь имама, узденя или князя. Вот тогда нам этот пожар придется тушить десятилетиями, если не веками…

Разделавшись с завтраком и не вмешиваясь в пустые рассуждения, Самоваров решил побродить по городу, чтобы составить о нем собственное мнение. Но занятие это после вчерашнего ливня оказалось непростым. Мощеных улиц не было вовсе, а тротуары представляли собой узкие деревянные настилы, отчего Иван Авдеевич чувствовал себя скорее неким эквилибристом, нежели пешеходом. Слава богу, спасали высокие кожаные калоши.

Ставрополь был центром всех гражданских и военных учреждений Северного Кавказа. По его улицам вереницей тянулись обозы, останавливались на ночлег бесконечные полки на марше и устало плелись, гремя кандалами, арестантские роты. Здесь размещались центральные склады, и сюда стекались на постой проходящие мимо части. Жизнь кипела днем и ночью, напоминая растревоженный муравейник или один большой военный лагерь, не имеющий ничего общего с представлениями о тихом провинциальном купеческом городе. Весь день раздавались отрывистые команды, слышалось бряцанье оружия, и голосистые ротные запевалы по-петушиному громко затягивали бравые строевые песни. Зато вечером наступал рай! В парке играл духовой оркестр, а по бульвару неспешной рекой текла праздно одетая толпа, отдававшая в сумерках разнообразием дамских нарядов и бликами золотых эполет. А в трактирах и харчевнях кого только не встретишь! Купцы, откупщики, подрядчики, мелкие агенты, авантюристы всех мастей и разного рода искатели приключений – все стремились поймать на этой российской окраине свою Птицу Счастья.

Сердце города – его крепость, имевшая некогда форму многоугольника, вытянутого с юго-запада на северо-восток, как фортификационное сооружение уже давно утратила былое значение. Высокие стены казарм с узкими бойницами частью разобрали, земляной вал срыли, а глубокий ров засыпали. От главного Черкасского въезда остались лишь каменные столбы с железными, будто клыки, крюками да торчащие из-под земли надолбы. Вторые ворота вели в раскинувшуюся к востоку станицу с пятью продольными улицами из похожих друг на друга саманных домов, крытых соломой. А на месте бывших третьих ворот стояли конюшня для подменных лошадей и Татарский питейный дом, где собирались приехавшие в Ставрополь ямщики, мелкие торговцы и отставные солдаты.

Недавно перестроенный дом командующего Кавказской линией обосновался совсем недалеко от крепости, на Генеральской улице, и представлял собой одноэтажное строение с красной черепичной крышей. В полосатых будках несли службу часовые.

Иван Авдеевич остановился перед высокими, обитыми железом въездными воротами.

Караульный солдат потребовал пропуск.

– Уж чего нет, того нет. Ты бы, братец, кого-нибудь из офицеров позвал, а?

Один из часовых исчез за калиткой и уже через минуту появился в сопровождении капитана.

– Надворный советник Самоваров, прибыл из Петербурга по неотложному делу. Имею надобность в аудиенции командующего.