Посвящение в мужчины

– Я тебя найду,– крикнула она мне напоследок.

– Кажется, наш баянист взял главный приз,– хохотнул Анатолий Андреевич, когда мы уже были в пути.– Красивая девушка, ничего не скажешь. Мне б такую.

Я не стал поддерживать этот разговор, и он угас сам собой. Все были переполнены впечатлениями и мясом. Каждый думал о своем. Я тоже. С одной  стороны, подвалил счастливый случай, а с другой, до дембеля еще долгих полтора года – и вдруг эта нежданная любовь, необходимость кого-то защищать и самому защищаться.  И все это в положении рядового солдата – ох, как это давит. Ну да ладно, продолжения не будет – это ясно, как день.

– Ребята, что я вам принес,– сказал я, войдя в казарму. Все бросились ко мне. Я открыл футляр баяна и вытащил почти полторта. За этим последовал вздох восхищения и сластолюбивое потирание рук. Но что такое полторта на тридцать человек? По крайней мере, у всех на губах остался давно забытый вкус домашнего сладкого изделия.

Ну рассказывай, как там и что?– посыпались нетерпеливые вопросы. Моего рассказа ждали, заранее смакуя, намного больше, чем торт.

– Весь вечер я жалел, что вместо меня туда не поехал Романчук или Иванов– вот уж попала бы коза в капусту,– пошутил я и рассказал в подробностях, которых от меня обязательно требовали, все, как было, лишь вскользь упомянув про Жужу. О ней  на следующий день я рассказал только Касимову, зная, что это мертво.

– Да-а,– протянул Касимов после моего подробного рассказа, улыбаясь мягкой своей улыбкой и покачивая головой,– бывает же такое.

– Бывает-то бывает, только зачем это мне надо?– горячо возразил я.– Мы с тобой спокойно служили день за днем, день за днем. Однажды проснулись бы– завтра домой. Теперь же ты будешь по-прежнему храпеть по ночам, как лошадь, а я буду ворочаться с боку на бок, вспоминать ее, чертовку; думать, как она там, с кем  еще целуется.

– Зато будет что вспомнить,– сказал Хаби,– что у нас за три года?– занятия–обед, занятия– ужин, потом отбой.

– Хотя бы ребята из музвзвода не разболтали,– следуя своим мыслям, продолжил я,– иначе затюкают. Ты тоже держи язык на привязи.

– Я буду молчать,– спокойно сказал Касимов.

Так прошло около месяца. На репетиции уже не вызывали, все подробности, известные моим товарищам, были многажды обговорены и обсосаны до приторности. Событие стало  забываться. Я тоже постепенно успокаивался, образ Жужи размывался, выцветал, как выцветают от времени самые яркие картинки и вещи. И вдруг в одно из воскресений, на поле, где мы азартно играли взвод на взвод в гандбол, прибегает дневальный:

– Соколов, тебя вызывает дежурный по части.

С какой такой стати вызывать в воскресенье обычного ефрейтора в часть? Хорошего ничего не предвидится, значит, какая-нибудь пакость. Но и пакости вроде бы я никакой не натворил – в чем же дело?– с тревогой думал я по дороге.

Прибегаю в штаб. Дежурит майор Щербаков из первого батальона, мы с ним немного знакомы по комсомольской работе.

– Товарищ майор, ефрейтор Соколов по вашему приказанию прибыл.

Смотрю, Щербаков меня критически оглядывает.

–Почему сапоги не чищены, подворотничок несвежий, пилотку как носите?

– Товарищ майор, в  гандбол…

Даю тебе двадцать минут привести себя в должный вид, умыться и тому подобное. Здесь к нему, понимаешь ли такая красавица пожаловала, а он … неряха … и когда они успевают … все как будто бы на замке … нет же…

– Разрешите идти, товарищ майор?

– Иди, и чтоб, как Ален Делон был через двадцать минут.

Несусь во весь опор к себе, моюсь, чищусь, подшиваюсь, подмышки одеколоном, зубы пастой – и опять в штаб.

– Совсем другое дело,– говорит майор после тщательного осмотра.– На КПП тебя ожидают. Отпускаю под свою ответственность. Смотри, не подведи меня, Любоваться не более часа. Никуда не отлучаться – там есть комната, побеседуете, прохвост ты эдакий,– Щербаков говорит с неожиданной для него ожесточенностью.

Иду на КПП и недоумеваю, почему майор злится на меня. На сердце и радостно, и тревожно»; иду медленно, чтобы опять не вспотеть и обдумать, как же себя вести, что говорить. В голове полный сумбур, а контрольно– пропускной пункт уже совсем рядом.

Вхожу к дежурному, а навстречу мне Жужа с заплаканным лицом и толстая какая-то. Молодой лейтенант молча показывает на соседнюю дверь и деликатно выходит.

Как только мы остаемся вдвоем, Жужа бросается мне на шею и заливисто смеется.

– Вася, ты не обидишься?

– За что?

– Два раза они меня не пускали. Пришлось сказать, что я беременна. После этого разрешили.

– Ты с ума сошла?! Теперь понятно, почему майор так со мной разговаривал.

– Это же понарошку.Смотри.– она подняла длинную кофту и показала живот, обвязанный каким-то тряпьем.– Здорово я придумала?

Я не знал, что и сказать. В комнату в любую минуту могли войти дневальные по КПП, дежурный или офицеры, которые выходили из части по своим делам.

– Ну обними же меня, я так хотела тебя увидеть,– из ее глаз готовы были брызнуть настоящие слезы.

Мы обнялись, и как только я прикоснулся к ее губам, почувствовал упругую силу ее гибкого тела, его радостную дрожь, я вновь потерял голову. Не было уже никого и ничего: ни КПП, ни солдат, ни офицеров – были она и я, и плевать мне на все условности мира. Мы огляделись,– комната была без окон,– выбрали самый отдаленный угол, откуда нас было меньше всего слышно, забились туда  и целовались, как заведенные: жадно, долго, торопясь, что вот сейчас зайдет кто-нибудь, и кончится наше счастье, мы не успеем насладиться друг другом.

– Эй, вы там,– крикнули снаружи,– не так громко … С ума сойти можно.

Мы на несколько мгновений затаились, а потом опять кинулись в объятия друг другу.

– Что ты все это время делала? – спросил я, переводя дух.

– Ходила, как сонная или загипнотизированная. Мать хотела меня уже у больницу везти. Ела через силу, чтоб ее успокоить. Все вспоминала, как мы целовались в коридоре. Как я не вспомнила, что там была одна пустая комната? Ругала себя на чем свет стоит. Забыла, оттого что вина тоже выпила. А ты? Помнил меня?

–Ты по ночам снилась мне. Раньше я спал без снов. Только недавно стал успокаиваться – и вот опять ты…

– Это плохо?

– Для солдата это плохо. Я опять не буду высыпаться.Хожу, как чумной, надо мной уже подсмеиваются: мол, поездка пошла не на пользу.

– А у тебя была девушка перед армией?

– Как тебе сказать: и была, и не была. Она не знала, что я в нее влюблен – мы просто дружили.  Перед призывом она заболела, и меня провожали соседки, одноклассницы. А у тебя?

– У меня тоже еще никого не было. Это я с виду такая смелая.Я только тебя нисколечко не боюсь. Я как увидела твои глаза, такие грустные, мечтательные, не такие, как у всех, так и втрескалась. И про сон свой вспомнила– я о нем тебе уже рассказывала.

Жужа немного помолчала, потом приложила палец к губам: –тсс!– и показала на дверь. Я понял. Выхожу. Близко никого. На улице май, солнышко уже припекает, в листве птицы снуют и перекликаются, воздух пахнет свежей зеленью, молодой травой, весело желтеют одуванчики. Дневальные, разморившись от весеннего тепла, увлеченно о чем-то беседуют между собой. Лейтенант сидит на лавочке, нервно курит; видно, думает о своем. Возвращаюсь в комнату.

– Все спокойно,– говорю я и предчувствую, что она выкинет сейчас какой-нибудь очередной фортель. Так и есть.

– Ты видел женскую грудь?– шепчет Жужа, как заговорщик.– Парни это очень любят. Хочешь, покажу?

Я не успел ответить, а она уже распахнула кофточку, платье– халатик, и обнажила увесистые, остроконечные грудки с темными кружками волос вокруг розоватых сосков.

– Поцелуй их,– попросила Жужа и вплотную подвинулась ко мне, поудобнее подставляя грудь.