Высшая каста

На том и распрощались.

Проводив гостя, Лаврентий Павлович попросил свежего чаю погорячее и достал из сейфа совместную записку заместителя Берии по Специальному комитету генерала Бориса Ванникова и гения ядерной физики Игоря Курчатова – научного руководителя атомного проекта.

Документ под грифом «Сов. секретно» предполагал три адреса: Сталину, Берии и Маленкову, хотя обычно Ванников бумаги подобного рода направлял сначала ему, чтобы сам Берия, в зависимости от содержания и значения, передавал их дальше. Здесь же Ванников нарушал установленный порядок, что могло произойти только по распоряжению Кобы. В докладе излагались причины, по которым испытания водородной бомбы не могли состояться в поставленный Берией срок – в ноябре и откладывались еще на шесть месяцев.

Сталин хоть и исповедовал принцип «незаменимых у нас не бывает», однако, благодаря атомному проекту, признавал в Берии исключение из этого правила. До войны практическое применение исследований физики ядерного ядра казалось абсолютной фантастикой и вариацией на тему поиска Шамбалы по лекалам Рериха и расстрелянного троцкиста Блюмкина, добывавшего оккультные формулы для большевистского правительства. Дело было неблагодарное, цель туманна, а ответственность колоссальна, поскольку параллельно и Англия, и Америка, и Германия бились над ядерной загадкой. В конце 30-х Сталин поручил это дело Берии, посчитав главной движущей силой советского атомного проекта технический шпионаж. Красным вождям методы экспроприации и в науке казались наиболее очевидными. Отечественным же физикам-ядерщикам отводилась роль «талмудистов», должных расшифровывать краденые «манускрипты».

28 сентября 1942 года, через полтора месяца после старта «Манхэттенского проекта», Государственный комитет обороны принял постановление № ГКО-2352сс «Об организации работ по урану». 12 апреля 1943 года при Академии наук СССР создали Лабораторию № 2, руководить которой поставили сорокалетнего Курчатова.

Лаврентий Павлович оказался на высоте. Ему удалось взять под контроль весь ход работ отца ядерного оружия Роберта Оппенгеймера. Через двенадцать дней после сборки первой американской атомной бомбы описание ее устройства уже лежало на столе Берии. Но получаемые бериевскими агентами сведения позволяли лишь скромно копировать американские разработки и в режиме самообразования готовить собственные атомные кадры.

Ближе всех к изобретению ядерного оружия стояла Германия, которой не хватило буквально полугода, чтобы взорвать над небом стран антигитлеровской коалиции «сотни тысяч солнц». Не случайно немецкие физики, чертежи и оборудование стали самой желанной добычей союзников, обладание которой сулило мировое господство.

В отличие от Сталина, ничего не понимавшего в роскоши, Берия умел быть благодарным, осыпав академика Курчатова царскими почестями. Игорь Васильевич по итогам испытаний первой атомной бомбы получил полмиллиона рублей, особняк в Москве, дачу в Подмосковье и правительственный ЗИС-110.

К первому января 1951 года в арсенале страны насчитывалось уже девять атомных бомб, но, лежавшие в кладовой, они продолжали оставаться лишь гордостью научных достижений и испытательным материалом, но не грозным оружием. Не себя же бомбой подрывать, а до супостата три с лишним тонны накрепко запаянного в металлическую обертку «солнца с бурей» надо еще исхитриться добросить. И только 18 октября 1951 года, сбросив с дальнего тяжелого бомбардировщика Ту-4 атомную бомбу РДС-3 в сорок две килотонны мощностью, взорвавшуюся в 380 метрах над Семипалатинским полигоном, удалось, наконец, уравняться в силе с Америкой.

Атомный триумф Берия замкнул на себя, став незаменимым посредником между Сталиным, учеными и сотнями тысяч советских граждан, отдававших силы и здоровье ядерной славе Красной империи.

Лаврентий Павлович понимал, что пока в глазах Сталина является единоличным руководителем атомного проекта, он неприкосновенен, и вождь раз за разом будет закрывать глаза на внутриполитические шалости своего техногенного маршала, прощая даже убийства собственных соратников. Но теперь-то дело сделано, работа налажена, планы начертаны на много лет вперед. Конечно, еще продолжалась работа, начатая в августе 1950 года, над зенитно-ракетной системой противовоздушной обороны «Беркут», которой занималась КБ-1, где на должности главного конструктора трудился сын Лаврентия Павловича – Серго. Еще через месяц, на ноябрь 52-го, запланированы испытания водородной бомбы, успех которых окончательно выведет СССР в лидеры ядерной гонки. И на этом незаменимость Берии будет исчерпана. Вместо него может встать Ванников. Да кто угодно может управлять созданной и отлаженной им отраслью. И вот тогда на Берию вместо очередных орденов и регалий повесят расстрельные дела, перегибы и бесчинства, как в свое время на Ежова.

В 1950 году американская контрразведка раскрыла всю советскую агентурную сеть, действовавшую в США и Англии. В Лондоне арестован наш главный атомный разведчик Клаус Фукс, который и сдаст чету Розенбергов. Работа с агентурой велась под руководством атомного маршала. Ответственность за крупнейший провал в истории советской разведки в свете мингрельского дела и сионистского заговора в МГБ Сталин не преминет возложить на Берию. И мотив подберут весьма подходящий – попытка Берии заручиться поддержкой зарубежных спецслужб в подготовке заговора против Сталина.

«Коба – большо-ой любитель таких фокусов». – Лаврений Павлович помянул сгинувших Тухачевского, Якира, Зиновьева, Ежова.

Глава 19. «Сталинской партии ратник могучий»

Тягостные мысли прервала рулада белого аппарата, по которому звонили только два человека – сам Хозяин или его личный секретарь. Холодным тоном Поскребышев известил о совещании у Сталина в двадцать два часа. Лаврентий Павлович хорошо знал, что в аппаратных играх личное отношение к соратникам принято держать при себе. Лакмусовой бумажкой в этом вопросе остаются секретари и жены, уважающие или презирающие тебя ровно настолько, насколько уважает или презирает тебя шеф или супруг. Металлический тембр Поскребышева ничего хорошего не сулил. Возможно, это связано с недовольством Сталина переносом испытаний, возможно, докладом Огольцова о ходе расследования.

«Татарина этого надо убирать, своей собачьей верностью он погубит все мероприятие». – Берия снял пенсне и зажмурился.

– Лаврентий Павлович, – постучавшись, в кабинет вкрался Саркисов. – Судоплатов прибыл, ждет в адресе.

– Очень вовремя. – Берия глубоко вздохнул, словно в затхлой камере открыли форточку. – Готовь машину. Выезд тихий.

– Есть! – Хозяйская радость передалась слуге.

Тихий выезд означал передвижение маршала на ЗИМе[6 - Выпускавшийся на заводе им. Молотова лимузин, для номенклатурной прослойки уровня замминистров и первых секретарей обкомов.] без охраны, за исключением Саркисова. Автомобиль всегда стоял под парами для поездок на конфиденциальные встречи или же для доставки-отправки дорогих сердцу маршала дам.

В свежей послевоенной пятиэтажке, отстроенной пленными немцами, просторная трехкомнатная квартира использовалась для нужд сердечных, реже – для встреч с Гоглидзе или Судоплатовым. Квартиру, с большим вкусом обставленную трофейной мебелью, Лаврентию Павловичу подарил Жуков. Берия «барахольство» презирал, но подношениями не брезговал. Самую большую комнату занимал массивный спальный гарнитур из красного дерева немецких мастеров конца XIX века. Опочивальню вывезли из австрийского замка какого-то барона. Барон был стар, бездетен, в нацистской партии не состоял, однако коллекция фламандской живописи и прочее фамильное добро не позволили ему уйти от возмездия за преступления против мира и человечности. В том же духе гостиная и кабинет конспиративной квартиры, несочетаемые с обоями московской обойной фабрики и ивановским текстилем на окнах, превращали квартиру в антикварную комиссионку.

Прибывший накануне из Варшавы сорокалетний генерал-лейтенант Павел Анатольевич Судоплатов до золотой звезды Героя не дотянулся, но имел солидный иконостас из орденов Ленина, Суворова, Отечественной войны, трех орденов Красного знамени и двух Красной звезды. Каждая из наград отмечала очередной террористический акт, совершенный в интересах советского правительства. Пожалуй, никто не был настолько глубоко посвящен в тайны Берии, как Судоплатов, поскольку выполнял не только официальные поручения от имени партии и Сталина, но и личные заказы Берии по устранению неудобных. Назначенный начальником Бюро № 1 МГБ СССР по диверсионной работе за границей, Судоплатов хотя и подчинялся непосредственно Эйтингону, которого ныне Рюмин мучил в подвале Лубянки, но в своих неограниченных полномочиях с правом на убийство был ограничен только волей Берии. Судоплатов создал свою агентуру, о которой не знал ни Абакумов, ни Эйтингон.

Арестовали всех руководителей разведки и только Судоплатова не тронули из-за его постоянного пребывания за рубежом, где арестовать Судоплатова, учитывая его диверсионный опыт, было практически невозможно. Отзывать же в Москву диверсанта крайне рискованно, поскольку Павел Анатольевич, догадавшись, с чем связан этот вызов, мог перейти на сторону врага, как в свое время сделал личный секретарь Сталина Борис Бажанов. После ареста Абакумова временно исполняющий обязанности министра Сергей Огольцов связался с Судоплатовым, который тогда находился в Варшаве, и в самых лестных, не подобающих руководителю госбезопасности эпитетах, долго расхваливал за службу и преданность. В знак «особого доверия» Огольцов подписал давнишний рапорт супруги Павла Андреевича, полковника МГБ Эммы Соломоновны Кримкер, о переводе к мужу. Огольцов понимал, что для Судоплатова даже арестованная жена не станет моральным препятствием предать родину. На дорожку Огольцов подумал было вербануть Эмму Соломоновну в свой агентурный актив, но решил не рисковать.

Полученная шифрограмма Берии о срочном вызове в Москву целый вечер мучила Судоплатова страшной изжогой, от которой не спасали ни мед, ни сода. В Берии Судоплатов не сомневался, поскольку генерал маршалу был нужен больше, чем маршал генералу. Но если генерал пойдет против Берии, тогда Судоплатову наверняка отведут роль одного из главных свидетелей, и этого Берия не мог не понимать.

«Тогда зачем он так рискует, вытягивая меня в Москву? – давился содой генерал. – Решил убрать? Вряд ли. Для этого не нужно вызывать в столицу, достаточно вытащить в Киев. В Москве тихо ликвидировать не получится. Да и кому? Остались только мои ребята. Другие оперативные группы замыкались на Эйтингона. Похоже, Лаврентий Павлович не желает смиренно дожидаться ареста, решил действовать на опережение. Это в его духе. А что? Может, и получится, если грамотно сработать. И Витю надо вытаскивать. – Судоплатов вспомнил последнюю попойку с Абакумовым в его министерском поместье. – Но как? Устранить Рюмина? Огольцова? Или…» – Дальше «или» Судоплатов решил не загадывать.

Границу генерал пересек по паспорту дипломатического работника Жмыхова. В начале пятого утра, нащупав в кармане ТТ, Судоплатов открыл дверь явочной квартиры. Аккуратно обыскав апартаменты на наличие средств «объективного контроля», не пропустив даже трюмо спальни, содержимое которого вызвало снисходительную улыбку к начальственным слабостям, Павел Анатольевич поднял трубку телефона, но тут же передумал, спустился вниз, через два квартала нашел таксофонную будку, позвонил Саркисову, условленным кодом сообщив ему о своем приезде.

Встреча с Берией сразу обрела деловой тон.

– Спасибо, что приехал, Павел. – Маршал не собирался затягивать с прелюдией. – Думаю, тебе не стоит объяснять всю серьезность ситуации. Наши все арестованы, копают под меня. Свои перспективы, думаю, здраво оценить ты способен.

Судоплатов молча кивнул и, не спрашивая разрешения старшего товарища, достал из серебряного портсигара папиросу.

– Ты же вроде бросил, – Берия поправил пенсне.

– Уже начал, Лаврентий Павлович, – поморщился Судоплатов, вспомнив о вчерашней изжоге. – Выходит, что мы мертвы?

– Смерть – не самое плохое, что может случиться с человеком. Рюмину позволено сутками держать Абакумова в ледяном карцере и избивать. Витя держится, но боюсь, он сдастся раньше, чем сойдет с ума.

– Как остальные? Как Эйтингон?

– С ними тоже не церемонятся. Но следователи даже не догадываются, как много они знают. Хотя Майрановский потек, и мы пока не в курсе, что он наговорил. Думаю, рассказал все, что знал.

– Я бы не спешил с выводами. – Судоплатов почувствовал возвращение изжоги.

– Паша, ты предлагал не спешить с выводами, когда я еще в 46-м хотел ликвидировать этого ненормального. Но ты за него поручился. В итоге своими показаниями он роет нам могилу. Надо понять, как разгребать все это дерьмо. Хозяин потерял чувство реальности, стал заложником собственной старости, своих полоумных детей, идиотов и карьеристов. Напоследок он решит уничтожить нас, – слово «нас» Берия раздавил, словно клопа. – Я думаю, максимум через полгода Коба санкционирует мой арест. Возможно, дождется испытаний водородной бомбы, чтобы в случае срыва повесить его на меня. Я ни в коем случае не желаю его смерти, – Берия перешел на несвойственный ему шепот, – но я еще больше не хочу, чтобы меня, как Абакумова, били палками, превращая в сумасшедшую обезьяну. Меня! Берию! Остановившего бегство нашей доблестной армии под Москвой, меня – организатора партизанского движения! Меня – вооружившего страну атомной бомбой! Чтоб меня, как собаку! – Берия перешел на крик, пытаясь удержать пенсне на переносице, сотрясаемой нервными судорогами.

– Почти невозможно, – тихо и внятно проговорил Судоплатов. Берия замолчал и нахмурился. – У меня есть свои люди в охране Хозяина, но Косынкин им не доверяет, держит на дистанции. В информаторы они годятся, под другие задачи задействовать их невозможно.

– А подход к Косынкину можно найти?

– Исключено. Он лично предан, безупречен, живет только службой. Отдаст жизнь за Родину, за Сталина. Мы пытались с ним говорить, но он, почувствовав ход разговора, немедленно его пресек, в дальнейшем избегая всякого общения.

– Решение, нужно решение. – Лаврентий Павлович потянулся и встал с кресла.

– Есть еще одна заковырка. – Судоплатов достал очередную папиросу.

– О Поскребышеве не переживай. С ним я сам разберусь. – Маршал чуть сдвинул плотную гардину, украдкой рассматривая улицу. – Жаль, лабораторию разгромили. Там еще много всякой вкуснятины оставалось.

– Лаврентий Павлович, – Судоплатов внимательным взглядом проводил папиросное белесое облачко, – запасы нашего доктора мы успели вывезти. У Майрановского ничего не оставалось, только экспериментальные образцы.

– Значит, мы по-прежнему вооружены и опасны. – Берия отворил дверцу шкафа, и, хотя перед ним стоял им же самим распечатанный день назад его любимый коньяк, он предпочел откупорить новую бутылку, залитую сургучом.

Маршал с философским наслаждением вдохнул коньячный аромат и, подняв бокал, сдержанно кивнул гостю:

– С возвращением, Паша.

– Ваше здоровье, Лаврентий Павлович. – Генерал не сразу осушил хрусталь, почтительно дождавшись, когда это сделает шеф.

– Сколько у тебя здесь людей?

– Оперативная группа человек десять, из них четверо заслуживают полного доверия.

– Особо опасные? – Берия любил эту породу людей. – Назначь кого-нибудь вместо себя, поставь задачу и уезжай. В Москве часто появляться не рискуй, сроки не тяни.