Приключения Иоганна Мекленбургского: Приключения принца Иоганна Мекленбургского. Великий герцог Мекленбурга. Конец Смуты

Громада вражеского корабля все ближе, и матрос, стоящий на румпеле, убедившись, что столкновение неизбежно, закрепляет его с помощью каната. Командую своим орлам, чтобы начинали перебираться в буксируемую нами шлюпку. Внезапно поднимается шум на другом корабле: очевидно, часовые на нем более бдительны и заметили один из брандеров. На «нашем» корабле часовые тоже забеспокоились, но сдуру все внимание уделяют происходящему у соседей. Все мои подчиненные уже в шлюпке, в последний раз бросаю взгляд на противника и поджигаю фитили. Пора сваливать, и я по натянутому канату на руках карабкаюсь в шлюпку. Ноги в ботфортах уже касаются воды, когда меня подхватывают матросы и втаскивают на борт. Ну, вот и все – даже ног не промочил. Канат тут же обрубают, и гребцы налегают на весла.

Но и я на корме, и все гребущие напряженно всматриваются в происходящее. Вот брандер, на котором уже разгораются огни, с грохотом наваливается на борт вражеского корабля. Багры, которыми утыкан его нос, впиваются в обшивку, а крючья на реях за такелаж датчанина. Слышен треск и гудение, внутри брандера все больше разгорается огонь, и наконец он с грохотом вырывается наружу. Все, дело сделано! У нас получилось! В избытке чувств я подпрыгиваю, едва не перевернув шлюпку, и восторженно ору. Когда эйфория немного улеглась, смотрю в сторону второго датчанина. Почему он горит слабее, чем наш? Наверное, на одном из кораблей опасность заметили раньше, и их борьба за живучесть протекает более успешно. Хотя нет, вон взрывается порох в одном из зарядов, и огонь разгорается с новой силой, хотя и существенно меньше, чем на нашем «клиенте». Все, уходим!

Наши шлюпки идут к берегу, но, похоже, нашему приключению далеко не конец. На одном из датских кораблей сообразили, что произошло, и его капитан решил хотя бы отомстить. В отблесках пожаров видно, как нам наперерез идет кажущийся огромным датский пинас. Проклятье! Сейчас этот мерзавец будет догонять нас и топить корпусом, или займет место между нами и берегом и потопит нас из пушек. Впрочем, что-то такое я предполагал, и у меня есть сюрприз. Датчанин идет с огнями, он уверен в своей безнаказанности и почти прав. Почти, потому что я не зря не взял с собой Яна Петерсона. Он сейчас на «Марте» и прикрывает нас. Хорошо, что за нами погнался именно пинас. Они обычно используются как транспорты и поэтому не слишком хорошо вооружены. Я же не пожалел денег на перевооружение, и сейчас Ян громит из пушек датчанина. Потопить он его, конечно, не потопит, но внимание отвлечет. Все, гребем отсюда, орлы – пока большие дяди заняты друг другом, у нас есть небольшой шанс. Ого, как бахнуло, наш «клиент» взорвался! Это хорошо, а что со вторым? Держится, сволочь!

Внезапно слева по борту раздается крик:

– Ваша светлость! Глядите, чего эти окаянные делают!

Это Клим, он в любой темноте видит, как кошка, и теперь рассмотрел, что «Благочестивая Марта» и этот проклятый датчанин сцепились в абордаже.

– Табань![21 - Табанить – грести в обратную сторону, то есть кормой вперед.]

Вот проклятье, только этого не хватало. Впрочем, возможно, все не так плохо. Капитан Хайнц со своими мушкетерами сейчас там. Он хотел твердой палубы? Да за-ради господа бога! Довольно ясно слышится залп мушкетов. Очевидно, датские абордажники ринулись на «Марту» – и встретили теплый прием. Это мне нравится, готовая к бою сотня мушкетеров – это сила! Да еще матросов Петерсон не в монастырях подбирал, так что датчане наверняка неприятно удивлены. Кричу в сторону шлюпки Клима:

– Карл! Как ты думаешь, сколько датчан сейчас на этом борту?

– Да нисколько, ваша светлость, все сейчас на «Марте» дерутся. Разве пушкари на борту остались, так и те… это вы чего такое удумали? Свят-свят! Чтоб меня царица небесная…

– Не богохульствуй! А лучше правь на этот проклятый пинас, у нас там сегодня вечеринка!

«Счастье покровительствует смелым» – так говорили древние. И они не ошиблись: мы добрались до борта датского пинаса незамеченными. Очевидно, удачным выстрелом на нем разбило рею, и ее обломок свисал, запутавшийся в снастях. По этим снастям мы и забрались на борт. Клим не ошибся, на датчанине почти не осталось народу, а те, что остались, напряженно наблюдали за схваткой. Поэтому наше появление было для них совершеннейшей неожиданностью. Особенно для столпившихся на надстройке нескольких офицеров и матросов. Пора познакомиться поближе.

– Господа, не подскажете, как пройти в библиотеку?

Неуместность этой фразы, да еще на латыни, так резанула слух господ офицеров, что они, недоуменно развернувшись, вытаращились на меня. Надо сказать, зрелище того стоило. Жизнь, полная приключений и физических нагрузок, весьма укрепила мое тело, но выглядел я все равно мальчишкой. Однако допельфастеры в руках определенно говорили о дееспособности. Блин, а я их еще брать не хотел – дескать, громоздкие! Один из датчан резко потянул руку к заткнутому за пояс пистолету. Ну, в морг так в морг, спустил я курок, и в голове храбреца возникло непредусмотренное природой отверстие. Матросы, очевидно, в древних языках сильны не были и тоже попытались дернуться. Но только попытались: Клим и мои померанцы с моряками быстро пресекли попытки сопротивления.

– Послушайте, что же вы молчите, это в конце концов невежливо! Кто командует этой посудиной, полной грубиянов?

– Я! – пробормотал один из них, к которому вернулся дар речи.

– О, очень рад! Позвольте представиться: герцог Мекленбургский, и кстати, вы ни хрена ничем не командуете, поскольку я взял вашу посудину на абордаж. Так что или вы сейчас сдадитесь со всеми своими людьми, или… море глубокое!

Бедолага датчанин пытался уяснить смысл слова «rabano»[22 - Здесь: хрен (лат.).] и совсем запутался. В который раз ловлю себя на том, что обширные знания Иоганна Альбрехта в языках играют со мной злую шутку. Я, несмотря ни на что, привык выражаться и мыслить, как житель России начала XXI века, и речевой аппарат Мекленбургского принца послушно выдает эти словесные перлы, шокируя окружающих. Мои приближенные уже привыкли к моей манере выражаться и не обращают внимания, а остальные нередко зависают. Что же, повторяю все то же самое на немецком. Красота! Недаром Ломоносов говорил, тьфу, скажет, что на немецком хорошо говорить с неприятелем. Все сразу становится понятно. Переоценил я образованность датских моряков.

Но дело сделано, и датский горнист играет отбой. Половина датчан слышит команду и дисциплинированно возвращается на свой корабль. Остальные в горячке боя его игнорируют, но капитан Гротте свое дело знает и, поняв, что враг отступает, усиливает натиск. Так что отступление превращается в бегство, а вернувшись на свой пинас, они обнаруживают, что он уже захвачен. Сейчас самый ответственный момент. Если кому-то из датчан придет в голову блажь сопротивляться, они нас сомнут. Но перелом уже произошел, и люди, только что отчаянно дравшиеся в абордажной схватке, повинуясь команде своих обезоруженных офицеров, послушно складывают оружие. На «Марте» торопливо рубят канаты, пытаясь отцепиться от датчанина. Выскакиваю на фальшборт и ору во все герцогское горло:

– Ян! Хайнц! Куда вы, черт вас дери, собрались? Я что, один должен призы брать?

Еле успеваю пригнуться, ибо мои верные мушкетеры, не разобравшиеся, что происходит, пытаются подстрелить своего работодателя. Я в ответ отчаянно матерюсь и в утренних сумерках вижу, как вытягиваются лица Петерсона и Гротте.

– Ваша светлость, это вы?

– Нет, мать вашу! А кто же еще!

– Но как?

– Да никак! Вы что же это, и впрямь думали, что я буду спокойно смотреть, как какие-то обалдуи пытаются взять на абордаж мою собственность? Да вы там с ума сошли! Ну-ка, абордажную партию сюда, пока датчане не очухались. И поживее, вы, тараканы беременные!

Кое-как поставив паруса, начали движение к берегу. Значительную часть датчан во главе с офицерами я сразу, от греха, отправил на «Марту». Так что командовал пленными Клим. Капитан Гротте с тремя десятками мушкетеров помогал ему контролировать ситуацию. Хайнц сразу заявил, что меня одного теперь ни за что не бросит, и перешел на захваченный пинас. Похоже, ему стало стыдно, что он не вызвался участвовать в ночной авантюре. Ну-ну.

Когда остальные датчане поняли, что произошло, было уже поздно. Гнаться за нами никто не стал, и можно было немного расслабиться. Я стоял на кормовой надстройке и слушал рассказ капитана Хайнца. Оказывается, датчане поздно заметили «Марту» и схлопотали безответный залп из пушек в упор. В принципе, заметно. Но датчанин ловко сманеврировал, и корабли сцепились. В этот момент датчане кинулись на абордаж, но наши мушкетеры очень удачно разрядили свои мушкеты в гущу атакующих. Первая атака была отбита, но враг не сдавался и продолжал атаковать. Завязалась, что называется, «кровавая сеча», однако засевшие на надстройках мушкетеры продолжали вести действенный огонь, да и какой конец у шпаги острый – тоже знали. Команда же во главе с Яном вообще дралась, по выражению Гротте, как черти, так что когда с пинаса пришла команда отступать, исход боя уже сомнений не вызывал. Ну а мое эффектное появление превратило просто удачный бой в триумф. На вопрос, какие потери, Хайнц поднял к небу глаза. Ну, понятно, когда бы он их считал!

Тут у меня возник вопрос: а кому теперь принадлежит захваченный корабль? С одной стороны, его захватил я и мои люди, так что он вроде как мой. С другой стороны, я на службе, так что вроде как «наш»! На мой вопрос Хайнц подумал и, прочистив горло, ответил, что морской специфики он не знает, однако на суше дело обстоит следующим образом. Подбирать трофеи до конца боя – смертный грех, причем «смертный» в прямом смысле, за это вешают. Однако после боя солдаты (и их работодатель, то есть я) в своем праве. И все, что взято в бою, свято. Правда, верховное командование (король в данном случае) – также участвующая сторона, и пушки, знамена и прочее безоговорочно принадлежат ему. Более легкое вооружение, если оно солдатам не нужно (а мушкетеру второй мушкет на фиг не нужен), теоретически выкупается казной, а по факту все обходится без выкупа. Ибо не фиг! Пленные, которые могут заплатить за себя выкуп, – тоже добыча захватившего (естественно, не рядового солдата). Если вышестоящее лицо желает отжать пленного, оно может это сделать, выплатив соответствующую компенсацию. Так что надо подумать. С одной стороны, мне второй корабль сейчас вроде как не сильно и нужен. Наоборот, из-за блокады и моя любимая «Марта» резко перестала приносить прибыль и стала ее поглощать. С другой, кораблик-то хорош! С высокими ладными надстройками, раза в полтора больше «Марты», с двенадцатью пушками большого калибра и четырьмя малого. Плюс ко всему этому великолепию вместительный трюм, к сожалению, пустой. А не прогуляться ли мне в каюту капитана? А капитан-то живет с вызывающей, я бы даже сказал непозволительной, роскошью! Салон, спальня, каморка для прислуги – и все это шикарно обставлено. Буфет ломится от серебра, гардероб полон весьма недурной одежды, на стенах ковры. Блин, чего тебе дома-то не сиделось, болезный? Впрочем, было ваше – стало наше! А чего в сундуках? Так-так, очень интересно, а тут что… держите меня семеро! Если тут меньше восьми тысяч серебром, то плюньте в мою герцогскую физиономию! Беру свои слова насчет «Марты» назад!

Ласточка моя, солнышко, кормилица ненаглядная! Вернусь на борт – весь штурвал облобызаю!

Встречали нас как героев. Кричали барышни «ура» и в воздух чепчики бросали! Принц Густав примчался на пристань и встречал меня вместе со всеми. Война с Данией началась крайне неудачно. Кальмар взят, держался только замок. Король Карл IX готовился выступить с армией на помощь, и наш успех весьма воодушевил шведов. Надо сказать, король в последнее время сильно сдал. Когда Густав Адольф рассказывал ему о нашем успехе, он выглядел очень рассеянным, говорил невпопад, а под конец поразил мою светлость в самое сердце. Он спросил меня, готов ли мой полк к выступлению. Я несколько растерялся, но стоящий рядом с королем Густав Адольф кивнул мне, и я с поклоном сказал, что по первому зову буду в первых рядах, или что-то в этом роде. Уже после приема Аксель объяснил мне, что его величество в последнее время не всегда хорошо себя чувствует, к тому же у него недавно был господин Спаре и чего-то наплел по моему поводу.

– Все понятно, граф, однако слово дано, и мне срочно нужен полк. Кстати, каков минимальный состав полка в вашей армии?

– Вы очень вовремя поинтересовались, ваша светлость. Ну-ну, я все понимаю, у вас не было времени. Вообще пехотный полк должен иметь примерно тысячу – тысячу двести человек. Однако война началась так неожиданно, что во многих полках нет и половины.

– И если я приведу отряд в шестьсот человек…

– Никто не посмеет сказать вам, что вы не выполнили свой долг! У вас есть шестьсот человек?

– Если честно, то нет и половины. У меня рота мушкетеров в полторы сотни стволов. Я могу навербовать местных жителей?

– Только добровольцев. Вообще шведы не слишком охотно идут в армию, особенно в нешведские части. Однако вы стали популярны, так что дело, может, и выгорит. А оружие у вас есть?

– На шесть сотен хватит. Я думаю. Наверное.

Вечером был мозговой штурм, на котором присутствовали все мои приближенные и офицеры. Когда я сказал, что у меня есть полторы сотни мушкетеров – я безбожно преувеличил. Абордаж не прошел для моих людей зря, так что всего в строю было и немцев, и померанцев девяносто шесть человек. Еще шесть десятков команды на «Марте», но от них на суше мало толку. Едва выйдя из дворца, я объявил собравшимся окрест зевакам, что набираю отряд «истребителей датчан». Присутствующие разразились приветственными криками, но записываться не спешили. Если бы можно было смотаться в Германию, то, вероятно, я навербовал бы необходимое количество искателей приключений. Увы, на это не было ни времени, ни возможности. Хайнц, как самый опытный в вопросах вербовки, предложил завербовать пленных датчан. Мысль была интересной, но пока ее отложили. Тем более что все пленные были моряками, а не пехотинцами. Ян предложил поступить по-английски, то есть напоить в местных кабаках как можно больше народу, а утром объявить, как им повезло. В принципе тоже ничего, но так вербуют матросов – когда они утром просыпаются с похмелья, корабль уже в море и деваться им некуда. Больше конструктивных предложений не было. В задумчивости я вышел из трактира папаши Густава с целью подышать. Уж больно голова устала от шума, производимого моим «штабом». Мое внимание привлекла вереница людей в цепях, которых гнали в сторону порта вооруженные стражники.

– А это кто? – спросил я у вышедшего вместе со мной Клима.

– Известно кто, – ответил он мне. – Каторжников на галеры гонят.

– Какие к нечистому галеры? Нас же до сих пор блокируют датчане!

– Так-то оно так. Только куда их девать, каторжников-то, не солить же!

– И что, много тут каторжников?

– А кто их, окаянных, считал? Галер много, и на всех, почитай, каторжники. Вольного-то туда никаким пряником не заманишь.

– А за что тут на каторгу отправляют?

– Да кто же их знает. Кого за разбой, кого за иную какую татьбу. Должников, бывает, за весло сажают. Особенно тех, кто налоги задолжал, тут с этим строго. Ну и пленные случаются, кто за себя выкуп заплатить не может.

На следующий день я с утра был у Акселя Оксеншерны. В двух словах я объяснил ему суть своей идеи. Тот если и удивился, то виду не подал. Еще через два часа я стоял перед толпой заросших и оборванных людей в цепях. Я предоставил право говорить Хайнцу, а сам всматривался в лица каторжников, пытаясь понять, что они за люди.

Хайнц не подкачал, он говорил простыми рублеными словами понятные любому недоумку вещи. Хотите и дальше горбатиться на веслах – сидите на попе ровно. Хотите вырваться отсюда и жить как лучшие люди на земле, солдаты герцога Мекленбургского, – тогда вставайте и идите к нам. У нас таких, как вы, только и не хватает… Увы, ему не получалось достучаться до сердец будущих военных. Лишь безразличное молчание было ему ответом. Н-да, опять непруха… Опаньки, а что это? Один из сидельцев поднимает кудлатую голову и неожиданно противным голосом кричит: «А чего это немак гавкает?» И все это на русском, причем явно оживившиеся каторжане одобрительно ржут. Офигеть!

Выхожу вперед и, подпустив хрипотцы в голос, отвечаю:

– С тобой, свинья, не гавкает, а разговаривает капитан Ж… Гротте. Слыхал про такого? Нет? Сочувствую! И предлагает он вам, лишенцам, бросить к черту эти весла и заняться более почетным делом. А именно – стать моим солдатом.