Дочь чиновного человека

Однажды, проснувшись, она почувствовала себя слабее обыкновенного. Беспокойство и желание чего-то вдруг выразились на лице ее. Она подозвала горничную.

– Подай мне перо и бумаги, – сказала она, – я хочу писать.

Рука ее дрожала так, что она едва могла написать несколько строк; потом прочла написанное, отодвинула чернильницу, посмотрела еще раз на свою записку и спрятала ее под подушку.

Через два дня после этого, часу в десятом утра, она попросила к себе свою мать.

Надежда Сергеевна явилась в ту же минуту и села у ее постели. Бедная девушка, казалось, собиралась с силами, чтоб начать говорить.

– Ну что? как твое здоровье, милая?

– Я чувствую, что час мой близок, матушка. Я хотела бы причаститься святых тайн. Но прежде чем приступлю к этому великому делу, я должна просить у вас прощенья. Я так много, хоть и неумышленно, огорчала вас. Простите меня… – И слова ее беспрестанно перерывались кашлем, и дыханье становилось слышнее и тяжелее; она силилась приподняться с постели, чтоб упасть к ногам матери.

– Вы видите, – продолжала она, задыхаясь от усильного движения, – я хотела бы лежать у ног ваших, но не моту… Бог прощает всех, по своему милосердию… Простите меня.

Голова ее упала на колени матери – и она запекшимися устами искала руки ее.

Мать приподняла ее и положила ослабевшую ее голову на подушку.

– Моя совесть, – сказала Надежда Сергеевна дрожащим голосом, – в отношении к тебе чиста: я готова предстать на суд божий, пусть он нас рассудит с тобою; я всегда хотела твоей пользы, хотела видеть твое счастье. – Она взглянула на образ и вздрогнула. – Я прощаю тебя.

– Перекрестите меня! – произнесла больная едва слышно.

Надежда Сергеевна перекрестила ее.

– Теперь у меня еще одна просьба к вам, добрая матушка, одна… Допустите ко мне мою няню; я хочу проститься с нею.

Тень неудовольствия пробежала по лицу Надежды Сергеевны; но она тотчас скрыла это.

– Изволь, моя милая, я согласна.

– Благодарю вас… Еще я не хочу ничего скрывать от вас, и могу ли я скрываться в такие минуты? Я поручу няне отнести записку к матеря этого живописца, к простой и честной старушке; она любила меня без всяких видов: я только прощаюсь с нею в этой записке, больше ничего. Вы сделаете мне и это снисхождение?

В этот раз брови матери грозно надвинулись на глаза, так что она вдруг не могла расправить их. Судорожное движение гневно покривило ее губы; однако чрез минуту она успокоилась и отвечала:

– Пожалуй, если ты этого непременно хочешь…

– Прикажите же послать за нею и за священником; мне непременно хочется причаститься сегодня. Скажите батюшке.

К вечеру больная сделалась беспокойнее.

– Что же нет няни? – спрашивала она, – послали ли за священником?

Она вполголоса читала молитвы и по временам вздрагивала и прислушивалась, нейдет ли кто. Дверь скрипнула, точно кто-то вошел на цыпочках.

– О, это она, это моя няня! – произнесла Софья шепотом, – теперь мне легче.

В самом деле, то была она. Старуха шла к постели умирающей, глотая слезы и заглушая в груди рыдания.

– Няня, няня! это ты? – И девушка протянула к ней руки и улыбнулась, – я уж совсем не думала видеть тебя; подойди ко мне поближе.

Старуха не выдержала, взглянув на свою вскормленницу; она зарыдала в голос, бросилась на колени перед нею, схватила ее руку – и целовала ее, обливая слезами.

– Голубчик мой, красное мое солнышко! – приговаривала она, – думала ли я, что господь бог приведет меня увидеть тебя такой? Сердце-то мое пополам разрывается, глядя на тебя. Ох, лучше бы мне, горемычной, не дожить до этого часа! Пташка ты моя ненаглядная!.. улетаешь ты от нас далеко. Уж возьми и меня с собою!

Она еще что-то говорила, но слов нельзя было различить: эти слова сливались в отчаянный, безнадежный вопль.

– Прощай, родная моя няня! молись только обо мне богу; не плачь – я счастлива; только мне так тяжело дышать… Положи руку ко мне на грудь, вот так. Исполни мою последнюю просьбу, няня: возьми эту записку, отдай ее, когда меня не будет, Палагее Семеновне. Она меня любила, поклонись ей от меня, скажи, что я ее не забыла. Как мне становится тяжело, няня!

В эту минуту священник вошел в комнату с святыми дарами; отец и мать подошли к ее постели. Она простилась с ними.

– Теперь ненадолго оставьте меня. Я хочу быть одна, – сказала она, – хочу приготовиться к святому причастию.

Все отошли. Отец заливался слезами, няня рыдала, закрыв лицо передником; мать смотрела в окно, приподняв стору, хотя на дворе было темно, как ночью; умирающая молилась…

Через четверть часа три человека ее приподняли, прислонили к подушкам, так что она могла сидеть, и отошли.

Священник в полном облачении приблизился к ее постели… Непродолжительна была исповедь; он причастил ее. После совершения обряда она так уже ослабела, что едва могла пошевелить рукою; но когда няня подошла к ее изголовью, она посмотрела на нее, но уже едва могла прошептать:

– Записку, няня, мою записку… да где ты? У меня вдруг потемнело в глазах. «Во имя отца…» – Это было ее последнее слово.

Еще несколько минут… раздался звонок в передней, и послышались чьи-то шаги.

– Доктор приехал! – сказала Надежда Сергеевна, – я узнаю его походку, – и побежала к нему навстречу.

Карл Иванович подошел к постели больной посмотреть на нее, взял ее руку: рука была холодна; наклонился к лицу ее: дыхания не было слышно… Он осмотрелся кругом, все ждали его слова. Он произнес вполголоса:

– Она скончалась!

Из груди отца вырвался стон; Надежда Сергеевна перекрестилась, сказала:

– Его святая воля! – и подняла к глазам платок. Няня бросилась к умершей, закричала страшным, раздирающим голосом:

– Нет, постойте, может статься, она жива еще, мое дитятко; дайте мне отогреть ее! – и припала к ее постели.

Не знаю, сколько времени пролежала бедная старуха у ног ее, только вдруг она почувствовала, что кто-то тянет ее за платок. Она оглянулась, открыла глаза: перед нею стояла Надежда Сергеевна.

– Довольно и без того слез и крику в целом доме. Поди за мною.

Старуха едва могла приподняться и кой-как поплелась вслед за нею. Надежда Сергеевна пришла в свою спальню, заперла дверь за вошедшею няней, которая прислонилась к стене, чтоб не упасть.

– Отдала ли тебе Софья Николаевна записку, чтоб отнести матери этого живописца?

– Отдала, матушка.

– Где же она?

– У меня, со мною.