Господин начальник

– Что это для бомбы.

– Ну-ка, ну-ка, рассказывай!

– С месяц назад подошел ко мне Филька Трубицын – письмоводитель со станции. Росли мы вместе. Попросил он меня дать ему кусок трубы. Я спросил зачем, а он сказал – племяннице хочет игрушечное ведро сделать. А у Фильки, ваше высокоблагородие, руки из одного места растут, с самого детства. Ну, я кусок трубы отпилил, две дырки в нем просверлил, под ручку. Вот они, видите. – Городушкин показал на два отверстия. – Проволоки кусок нашел, ручку сделал. Из полешка кругляш выпилил и заместо дна вставил. Филька еще один такой же попросил, мол, на замену, вдруг один потеряется. Потом он в благодарность в буфет меня повел…

– А мне почему ничего не сказал?

– Про что? Про то, как Филькиной племяшке ведро делал?

– Ладно, Городушкин, не сердись на меня. Это я сгоряча. Поможет мне твой сегодняшний рассказ – вознагражу за скулу сторицей. Иди давай, встреча на этом же месте через неделю. Кто про скулу спросит, скажи, на Хлебной, за амбарами, подрался. Ступай!

За время болезни дел накопилось – немерено, по одному настольному реестру бумаг свыше сотни набралось. До обеда Тараканов исполнял бумаги и бегал по городу, занимаясь разными мелкими делами, потом обедал, надевал папкин старый тулуп, наклеивал бороду, которую Кудревич добыл в драматическом кружке при каширской библиотеке, и шел на станцию. Время подгадывал так, чтобы попадать к закрытию присутствия в станционной конторе. Три дня он, проявляя чудеса конспирации, провожал письмоводителя Трубицына до дома. Жил Филипп Иванович в пристанционном поселке, снимал комнату у вдовы Верхоглядовой.

На четвертый день Трубицын после службы домой не пошел, а сел на извозчика и направился в Каширу. Тараканов подбежал к другому «ваньке».

– В город!

Извозчик недоверчиво посмотрел на рваный тулуп Тараканова.

– А есть ли у тебя деньги, мил человек? До города двугривенный с пятачком.

– Есть, не сомневайся. – Тараканов достал из-за пазухи узелок, развязал его и показал «ваньке» рубль.

– Куда в городе изволите?

– На Московскую!

– Московская большая.

– Вези, там покажу.

Пока разговаривали, санки с Трубицыным успели отъехать сажен на пятьдесят. Но потом расстояние между преследуемым и преследователем не менялось: оба извозчика своих лошадей не насиловали, и они бежали небыстрой рысцой. У Успенского собора санки Трубицына остановились, он соскочил и пошел в сторону городского училища. Тараканов похлопал своего «ваньку» по спине.

– Здеся!

Пока Тараканов ждал сдачу, Трубицын успел скрыться внутри помещения. Окна училища были темны, и только в одном, во втором этаже, горел свет.

Тараканов зашел за ограду собора и встал в тени его крыльца. Через полчаса ему сделалось холодно. Он стал прыгать и хлопать себя по бокам, пытаясь согреться. Из школы никто не выходил часа два. Наконец, когда Тараканов окончательно замерз, дверь училища открылась. Первым вышел Трубицын и встал, держа дверь. Из школы одна за другой вышли две барышни, потом два молодых человека. Они пожали друг другу руки, Трубицын и один из молодых людей двинулись вверх по улице, а третий молодой человек и обе барышни пошли вниз.

Тараканов постоял еще пять минут и пошел в управление полиции. Следить за вышедшими из школы не было никакой необходимости, всех этих людей полицейский надзиратель прекрасно знал. Барышни – учительницы Назарова и Медведева, их провожатый – брат Медведевой Василий. Но интереснее всех была личность ушедшего с Трубицыным. Это был коллежский регистратор Нелюбов, почтово-телеграфный чиновник шестого разряда.

8

Производить обыск имел право только классный чин полиции, а таковых налицо было всего два, обыскать же предполагалось по крайней мере четыре жилища.

Организацией обысков занимался Кудревич. Он подрядил двух извозчиков, на которых они с Таракановым и тремя городовыми приехали к Верхоглядовой среди бела дня, в то время, когда Трубицын был на службе. Письмоводитель занимал комнатенку в одно окно, в которой из мебели были только кровать и трехногий табурет. Ничего предосудительного у письмоводителя найдено не было. Оставив в квартире Трубицына одного городового, которому было строго-настрого наказано вдову из квартиры не выпускать, а явившегося со службы письмоводителя арестовать и препроводить в управление полиции, помощник исправника и полицейский надзиратель поехали на квартиру Нелюбова. Тот жил один, даже без прислуги, в собственном доме, доставшемся в наследство от родителей. Приглашенный понятым дворник из соседнего многоквартирного дома с видимым удовольствием сломал дверь. В жилище почтового чиновника результаты обыска были более ощутимы. Кроме разной революционной макулатуры, лежавшей открыто и на шкапе, и на этажерке, в кровати Нелюбова, под матрасом, был найден сверток с трехрублевками на сумму в 900 рублей без малого. Входную дверь заколотили, опечатали, съездили за Нелюбовым в почтово-телеграфную контору и отвезли в полицейское управление. После этого классные чины разделились: помощник исправника, взяв двух городовых, поехал к дворянке Назаровой, а полицейский надзиратель со старшим городовым Гладышевым и занимающимся в полицейском управлении отставным зауряд-прапорщиком Перегудовым выдвинулись к народной учительнице, крестьянке Ямско-Слободской волости Каширского уезда Тульской губернии Медведевой.

В девичей комнатке учительницы полицейский надзиратель, кроме томика Маркса, испещренного карандашными пометами на полях, ничего не нашел. Брата Василия дома не оказалось.

Когда Тараканов подъехал к полицейскому управлению, то увидел у крыльца Кудревича, который, галантно подав руку, помогал госпоже Назаровой выбираться из санок. В другой руке помощник исправника держал бобровую шубу.

Арестантское помещение при полицейском управлении состояло из двух камер – маленькой дворянской и большой общей, поэтому задержанных сразу же после составления постановлений об аресте отправили в городскую тюрьму. Вскоре туда же был препровожден и Трубицын. При полицейском управлении остался только Нелюбов. Именно он показался Кудревичу наиболее подходящей фигурой для первого допроса. Да и похищенное было найдено именно у него.

Однако почтовый чиновник оказался крепким орешком. Провозились с ним половину новогодней ночи, даже по чарке за новый, 1907 год не пропустили, и все – без толку. Сначала Нелюбов выкручивался, говорил про большой выигрыш в карты, про то, что литературу нашел на улице. Когда же понял, что окончательно заврался и запутался, то просто замолчал.

Потом допрашивали барышень. Медведева заявила, что в стране наступила свобода, цензура отменена и что читать и хранить можно любую литературу. Про ограбление почты она, разумеется, слышала, но кто его совершил, разумеется, не знает и считает весьма странным, почему именно ей задают вопросы по этому поводу. В школе они действительно по вечерам собирались со знакомыми, потому что посиделки дома неудобны. Они пили чай, играли в карты, читали газеты. Проводили время тихо и интеллигентно. Какие к ним по этому поводу могут быть претензии?

Коротко стриженная Назарова, войдя в кабинет, сразу потребовала папиросу, а закурив, сообщила, что она уже составила жалобу на незаконный арест на имя губернатора и отправила ее по инстанции.

Шуба? Да, была у нее бобровая шуба. Откуда у нее мужская шуба? За такие вопросы, милостивый государь, можно получить пощечину. Но она не ханжа, женщина прогрессивных взглядов и поэтому ответит: любовник оставил. Он был у нее в гостях, тут пришел другой ее любовник, первый испугался, выпрыгнул в окно в одном сюртуке и убежал. Нет, фамилий она называть не будет, оба люди семейные, зачем портить им жизнь? И вообще она надеется, что оба господина офицера скоро лишатся своих тепленьких мест. Она все для этого сделает, Государю напишет, она – столбовая дворянка!

За Назарову и правда уже начали хлопотать.

На следующий день в Каширу прибыл извещенный телеграммой ротмистр Кожин.

Жандарм, которого каширские сыщики оторвали от новогоднего стола, был зол как черт.

Распекать каширских стражей порядка он начал, едва поздоровавшись.

– Зачем же было так спешить с арестами? Понаблюдали бы за подозреваемыми, выяснили бы все их связи.

Кудревич резонно возразил:

– А кто бы наблюдать стал? Городовые? Да они так понаблюдали бы, что мы потом вообще бы ничего не нашли!

– Со мной снеслись бы, я бы прислал специалистов.

– В прошлом году я к вам обращался по аналогичному поводу, господин ротмистр. Никаких специалистов так и не дождался.

– Ну, вспомнили прошлый год! Тогда какое время-то было горячее. А сейчас все стихать стало, появились свободные люди. Ну ладно, теперь уж поздно об этом рассуждать. Давайте думать, как нам из созданного вами положения выйти. Почему до сих пор не допрошен Трубицын?

– А ему нам вообще нечего предъявить.

– Да, бомбу ему не предъявишь – придется раскрывать агента, а это последнее дело.

Когда у Кудревича от напряжения разболелась голова, он вышел на крыльцо управления покурить. К крыльцу в это время подошел городовой Дедюлин, однофамилец бывшего столичного градоначальника, ведший под руку невзрачного полупьяного мужичонку в драном тулупе.

– Златоустов! Сколько лет, сколько зим, – поприветствовал задержанного помощник исправника. – Ты чего же, дрянь, в суд не являешься? Только не ври, что повесток не получал.

– Врать не буду, ваше высокоблагородие. Матушка говорила про повестки. Только я решил погулять малость перед отсидкой. Ведь за вторую кражу год корячиться! Когда еще придется винишка попить?

Кудревич на секунду задумался.

– Златоустов, а ведь тебя мне сам Бог послал! Или дьявол. Дедюлин, отпусти-ка его. Пойдем, любезный, потолкуем.

После разговора с помощником исправника Златоустова поместили в холодную.

Вечером этого же дня арестант Трубицын из привилегированной дворянской был переведен в общую камеру Каширского тюремного замка. На робкие протесты заключенного дежурный надзиратель сообщил, что Трубицын содержался в дворянской по ошибке, так как, во-первых, ни дворянином, ни чиновником не является (занятие в конторе частного железнодорожного общества не в счет), а во-вторых, после Манифеста 5 октября сего года все граждане империи равны.