Реприза

Реприза
Иван Сергеевич Шестаков

Критика выставки современного искусства заканчивается для главного героя, искусствоведа Евгения Куликова, самым неожиданным образом – он оказывается втянут в разборки двух олигархов, а ФСБ объявляет на него охоту. Более того, в скором времени уже сам Евгений вынужден заняться организацией похожей выставки. Он понимает, что эта работа даёт ему шанс разобраться в своей жизни и в том, что происходит с искусством. Содержит нецензурную брань.

Глава 1

Таня расплакалась, едва затихли наши стоны.

Я лежу рядом. Во мне нет ни сочувствия, ни раздражения. К липкой простыне меня придавило равнодушие.

До этого я всегда пытался подобрать нужные слова и каждый раз ошибался. Вначале я отучил себя разбрасываться обещаниями, что всё будет хорошо. Немного позже в расход пошли уверения справиться со всем вместе. Лишь один-единственный раз я предложил смириться и жить, как получается, о чём тут же пожалел. Все мои фразы вызывали яростное раздражение. Но попыток я не оставлял. Однако теперь решил промолчать.

Сквозь шторы пробивается луч света от фар. Он пересекает потолок и ускользает за дверь в соседнюю комнату. Я встаю и следую за ним.

За порогом громадная мастерская, освещённая жёлтым светом уличного фонаря. Мольберт накрыт брезентом из теней. Напротив табуретка с палитрой. И повсюду картины – на стенах, в углах и на тумбочке. В этой комнате даже присесть негде, ведь даже кресла заняли холсты. Это их комната. Здесь мне не место.

Нога цепляется за рамы, сваленные под стол. Несколько из них съезжают на пол. Я нагибаюсь, чтобы положить их на место, и замечаю среди них недавно пропавшую картину. На ней мы с Таней сидим на красном диване напротив зеркала. На переднем плане моя рука обнимает её плечи. Перед нами отражение, на котором мы, прильнув друг к другу, скромно улыбаемся. С краю от меня лежит книга, а в ногах у Тани изгибается альбомный лист. С подлокотника на нас смотрит рыжий кот Пим.

Закончив эту картину, Таня произнесла удивительные слова: «Друг в друге мы видим себя и наш маленький мир». Это было пять лет назад, когда мы начали встречаться. А сейчас она похоронила свою работу под грудой рам.

На кухне меня встречает Пим. Он караулит холодильник.

Кота мы назвали в честь Пименова, к живописи которого тот явно был неравнодушен – будучи котёнком, он изодрал иллюстрации этого советского художника. Для нас так и осталось загадкой, был ли это протест против соцреализма или таково проявление симпатии у кошачьих. Хотя ведь и у людей порой не понятно, где кончается любовь и начинается ненависть.

– Ничего, приятель. Скоро она успокоится, и у нас всё наладится, – говорю я рыжей морде.

Как же я рад, что коты не обижаются на слова.

Вместе с кружкой воды я возвращаюсь в спальню.

Таня по-прежнему плачет. Предложить ей попить будет неимоверной глупостью. Разве вода может помочь? Так и продолжаю стоять с кружкой в руках.

Таня успела вцепиться в мою подушку и теперь размазывает по ней слёзы, сопли и слюну. Надо прилечь рядом, обнять и не отпускать. Но вместо этого я сажусь на край кровати, разом осушаю кружку и натягиваю трусы.

Иду в ванную.

Холодная вода из-под крана обжигает лицо. Затем ещё и ещё.

В полотенце остаются последние остатки вязкой темноты из спальни. Но там её ещё полно. Я не могу туда вернуться.

Иду на кухню, ведь она самая дальняя из комнат. Но слизкие тени уже и здесь. Тусклая лампочка им нипочём. Боятся они только огненного Пима. Но он защитить меня не может. Надо бежать.

Джинсы мои остались у кровати, поэтому обхожусь трико. Их нахожу в гостиной на диване. Только вот среди разбросанных вещей я позабыл оставить футболку. Но она мне попадается в корзине для грязного белья. Там же находятся носки.

Я накидываю пальто и выхожу в подъезд.

Пока верчу ключом, пытаюсь почувствовать стыд воина, бежавшего с поля боя. Но его нет. Как нет и разочарования от его отсутствия.

Уже давно я ничего не стыжусь. И, кажется, утратив эту слабость, я лишился чего-то человеческого.

На нижней лестничной площадке я встречаю Аркадия Петровича. Пожилой профессор поднимает на меня грустные глаза и поправляет очки. Вечерами он часто читает в подъезде, выкуривая несколько сигарет. Мы так часто с ним общались, что теперь наш разговор может ограничиться лишь одним взглядом – нам сразу всё становится понятно. Вот и теперь я понял, что у него вновь колет в боку, журнал отказал в публикации, а жена обвиняет чуть ли не в распятии Христа. Должно быть, и он всё понял, раз так отрывисто кашлянул.

Спускаюсь вниз и выхожу во двор.

Позади хлопает дверь. Кажется, что впервые я открыл её перед Таней совсем недавно. Тогда мы ещё не были знакомы. Просто я шёл к другу на новоселье, а Таня топталась у подъезда. Она всё никак не могла справиться с картинами, и те норовили выскочить из её рук.

Мне вспоминается начало той зимы.

Снег хрустит под ногами. Ветер играется с тенями. Лампочка над крыльцом освещает забавную пантомиму – девушка борется с громадными свёртками. На ней поразительно неуместный берет. Под ним ласковый взгляд. А ещё скромная улыбка ребёнка, которого поймали за хулиганской выходкой, но он уже задумал новую пакость. Я затащил её поклажу в квартиру и остался там.

Друг уже успел съехать, а я всё ещё здесь.

Холод пробирается под тонкое пальто. Хоть весна и получила прописку в наших краях, переезжать она не спешит. Без кофты можно околеть. Благо идти совсем недалеко.

Я миную двор и выхожу на пустынную улочку. Немного пройдя, попадаю прямиком на гудящий главный проспект. Тишина осталась за углом, побоявшись пойти следом.

Наш дом, наверно, зачарован. Сам он, должно быть, находится где-то на окраине, но все его жильцы после пары шагов переносятся в центр. Но с виду он совсем обычный, хоть и первый в городе получил централизованную канализацию. Столь значительному событию Маяковский посвятил стих, в котором упомянул римские акведуки.

Когда-то этот дом возвестил о начале новой эпохи, однако сейчас его стены разрисованы, а в бока впились блохи кондиционеров.

Скольжу до светофора. Горит красный. Все смотрят себе под ноги, а я гляжу на огромную женщину с огромной грудью. Плакат с рекламой нижнего белья. Мне жаль беднягу. Сидит в одних трусиках и бюстгальтере посреди уральских снегов. Ещё и улыбаться заставляют.

Моргает жёлтый, загорается зелёный.

Я перебегаю дорогу, обгоняю одиноких прохожих и заваливаюсь в бар.

Внутри прохладно, а я в одной футболке. Остаюсь в пальто.

За бутылку крафтового пива берут приветствие и полторы сотни рублей. Я усаживаюсь за столик и осматриваюсь.

Обычно маленький бар набит молодой творческой интеллигенцией, а точнее, желающими сойти за неё, не тратя больших денег. Ведь глубина человеческой души измеряется разнообразием выпитых напитков, а значит, пить нужно как можно больше и как можно дешевле. Но в этот вечер мало кто озаботился собственной душой.

Я делаю первый глоток.

Ну, понеслась душа в рай.

Будь здесь свободные девушки, я бы к ним подсел. Поношенная футболка меня бы не смутила, как, впрочем, и мысли о Тане: мой заброшенный вид посчитали бы уделом успешного художника, а изменять я начал ещё полгода назад.

Впервые это произошло во время пирушки у приятеля.

Незамысловатый разговор. Приоткрытые губы. Внимательный взгляд и ласковые пальцы. Этого оказалось достаточно. Я предложил сбежать к ней, и она согласилась. Видимо, уже тогда я смирился, что между мною и Таней всё кончено.

Затем я сбегал с другими девушками, но не позволял себе встречаться с ними вновь. Тогда мне пришлось бы выбирать между кем-то из них и Таней, а бросить её у меня не хватило бы сил. Как сказать ей, что теперь она одна? Лучше вцепиться в её тонкую шею и сжимать до самого конца. Это лучше, чем выговаривать длинную фразу из очередных избитых слов.

Чёрт, эти мысли отыскали меня и здесь. Надо поскорей отвлечься.

Я присаживаюсь к парню в кожаной куртке.

– Ужасно дрянной вечер, не находите? – спрашиваю я.